Сергей Мартьянов - Письмо Страница 2

— Померли. Пять рокив тому.

— Вот как... С кем же вы здесь живете?

— С жинкой.

«Такой молодой, а уже женатый», — подумала Галя и спросила:

— Что же вы'делаете в лесу, где работаете?

— А вот кукурузу роблю, подсолнух. Жинка грибы собирает. Зимой пойду лес рубить.

— В школе учились?

— Нет.

— Почему?

— До советской власти школы у нас не было.

А в село бегать дуже далеко. Вот и не учились,— парень невесело улыбнулся.

— Ну что ж, приходите ко мне в школу. Тут недалеко...

— А вы учителка?

— Да. Придете?

Парень неопределенно кивнул головой. Галя не знала, как заручиться его твердым согласием, распрощалась и ушла.

Неподалеку, на горбатом пригорке, стояла другая хата. Под тенью яблони хозяин, костистый, большерукий крестьянин, точил косу. Металл издавал резкий неприятный звук, словно воздух с силой рассекали хлыстом. Рядом стояла девочка лет восьми и смотрела на работу отца. Узнав, что пришла новая учительница, хозяин приставил косу к яблоне и крикнул в хату:

— Анцю, вынеси скамейку.

Когда Анця, жена хозяина, вынесла скамейку и покрыла ее чистой холстиной, он сказал:

— Сидайте, будь ласка.

Они разговорились. У Василия Козака было три дочери, старшей исполнилось восемь лет.

— Ну что ж, — сказала Галя, — запишем ее в первый класс.

— Добре, — согласился Козак. — Только о чем я вас спытаю? Вот вы человек ученый, образованный. Скажите, будь ласка, что есть мичуринское учение?

Оказалось, что на хуторах создается первый колхоз и что назвать его думают — имени Мичурина, потому что «тот Мичурин является самым главным специалистом в колхозной науке». Так говорят люди.

Галя, как умела, рассказала о мичуринском учении. Потом спросила:

— Ну, а вы, товарищ Козак, пойдете в колхоз?

— То правда же! Почему бы и нет! Только при

одном уговоре — если все пойдут.

— Ну, а если первому, не дожидаясь всех? — улыбнулась Галя и тут же одернула себя: «Зачем это я?»

— То не можно, — Козак покачал головой. — Нельзя так. Куда люди, туда и я.

— Но ведь люди пойдут, обязательно пойдут! — сказала Галя и теперь уже удивилась своей настойчивости.

— Отчего не пойти, пойдут, — отозвался Козак. — А только первому страшно. Вот есть у нас тут один человек — Дубляк Петро. Тот смелый, он пойдет.

...На обратном пути, в осиновом перелеске, Галя присела на пенек, сняла туфли. Солнце садилось, горы становились лиловыми. Время от времени легкий ветерок шевелил верхушки деревьев, и на землю неслышно падали желтые листья — вестники осени.

«Нет, это даже интересно!» — усмехнулась своим мыслям Галя.

Совсем рядом она увидела гриб-подосиновик. Гриб только-только вылез на свет. Нежная кожица на его шляпке была покрыта травинкамй'и х'войными иголками, точно лицо новорожденного'"морщинками. Он был пузатый, похожий на ваньку-встаньку.

— Вот растешь, ни забот, ни тревог... — завистливо проговорила Галя, склоняясь над подосиновиком.

— Над чем это вы ворожите? — вдруг услышала она позади себя густой мужской голос.

Галя вздрогнула и обернулась. На тропинке со свертком газет под мышкой стоял мужчина лет тридцати пяти в порыжелых стоптанных сапогах и в военной гимнастерке. Незнакомец дружелюбно смотрел на нее из-под косматых, выгоревших на солнце бровей.

Девушка поспешно надела туфли.

— Петро Дубляк, здешний житель, — представился мужчина.

— А-а! — обрадовалась Галя. — А я - Петровская, учительница.

— Слышал. Вас-то я и ищу.

Дубляк опустился на траву, закурил. Дым низко стлался под осинами и, вырываясь на чистое место, клубился в лучах неяркого заходящего солнца.

— Ну, как вам здесь?

— Ничего, только скучно очень.

— То прабда. После Киева у нас тоскливо. Я знаю,

— А вы разве были в Киеве?

— Бывать не бывал, но слышать доводилось. В сорок четвертом, когда фронт в этих местах проходил, я добровольцем в Красную Армию записался. Пол-Европы с боями прошел. Вот в этих самых, — Петро кивнул на сапоги и тихо засмеялся.

Галя искоса рассматривала его лицо. Скуластое, загорелое, покрытое рыжеватой щетиной, оно, казалось, было насквозь выдублено ветрами и солнцем.

— Говорят, вы организуете колхоз? — спросила она.

— Да, организуем.

Он помолчал. Быстро спускались сумерки. Галя поднялась.

— Ну что ж, заходите как-нибудь в школу.

— Добре, — кивнул Дубляк и вдруг грустно улыбнулся: — А хорошо сейчас в Киеве, да? Не тянет обратно? Тянет, я понимаю, — помолчав, сказал он и ласково тронул ее за плечо. — Вы не горюйте! Скоро и у нас новую школу построят. Мы эти горы порастрясем!.. Я вас искал вот насчет чего: не проведете ли вы беседу о международном положении? Народ очень интересуется.

— Да ведь я же ничего не знаю!

— Ну как это ничего? В большом городе жили, учились, вы больше нас знаете, да и подготовитесь...

— А когда это нужно проводить?

— Ну, скажем, через недельку. Осмотритесь, начнете занятия в школе, проведете.

— Не знаю, право... — спохватилась Галя, вспомнив о письме.

— Да что тут думать-то!.. Договорились? Вот и хорошо. Бывайте здоровы.

тропе быстро ехал верховой. Поравнявшись с Галей, он натянул повод, внимательно посмотрел на нее и приложил к козырьку руку в кожаной черной перчатке:

— Ну, здравствуйте, товарищ Петровская!

— Здравствуйте, — несмело ответила Галя и шагнула с тропы, чтобы пропустить вперед незнакомца.

Это был молодой офицер в зеленой фуражке.

— Лейтенант Зорин, начальник заставы, — он стянул перчатку, наклонился в седле и протянул Гале сильную жесткую руку. — Как устроились на новом месте?

— Ничего, спасибо, — сказала Галя, мельком взглянув на красивое загорелое лицо лейтенанта. «Откуда они меня тут все знают?»

Зорин спешился и, ведя коня в поводу, пошел рядом с Г алей. Подковы зацокали, ударяясь о мелкие камешки. Где-то ухнул филин. В темнеющем небе взошла первая звезда, мерцая голубовато-зеленым светом.

— Детей переписывали? — заговорил Зорин.

— Да.

— Ну и как? У всех побывали?

— Нет. Их же здесь много.

— Понятно... Ну ничего, еще успеете.

Они вышли на лесную лужайку. Над головами закружились летучие мыши. Безмолвные твари носились кругом, то появляясь, то исчезая в сумерках, но далеко не улетали, сопровождая людей. Гале стало жутко.

— Смотрите! — сказала она с испугом.

— На кормежку вылетели, — пояснил лейтенант.— Мой конь принес с собой мошкару, вот они и пользуются случаем. Да вы не бойтесь! — добавил он.

— Я не боюсь...

Они прошли еще несколько шагов.

— А вы знаете, я ведь тоже киевлянин, — признался Зорин.

— Да?! — обрадованно воскликнула Галя.

— На Подоле жил. Там и в школе учился. А вы где жили?

— А я на Новогоспитальной. Знаете, там, где кинохроника?

— Знаю, знаю... Улица сначала вниз идет, потом вверх. А ну, рассказывайте, что и как там. Я три года в Киеве не был.

— Да?! — снова удивилась Галя, не представляя себе, как человек может в течение трех лет не бывать в родном Киеве.

Зорин слушал жадно, перебивая вопросами то об одном, то о другом.

Вдруг в кустах что-то зашелестело ветками и сухими листьями.

— Ой, что это? — спросила девушка, но уже без испуга, а с веселым любопытством.

— Змея.

<— Она же бесшумно ползает!

— Да нет, — добродушно возразил Зорин. — Бывает, что, шарахаясь от человека, она шумит, как заяц.

— Что вы говорите? — приостановилась Галя и подумала, что если бы шла сейчас одна, умерла бы от страха.

У школы Зорин посмотрел на часы; стояла такая большая луна, что при ней можно было читать.

— Ну, мне пора. А вы уже дома.

Гале стало почему-то жаль расставаться с ним.

Словно прочитав ее мысли, он взял Галину руку в свои, теплые и жесткие, подержал ее и повторил тихо:

— Вот и ваша избушка на курьих ножках...

— Вы бывали в ней?

— Приходилось. Мы же тут недалеко.

— Да?!

— В трех километрах. Заглядывайте к нам как-нибудь. У нас кино бывает, волейбол...

— А к вам можно?

— Ну почему же нет? Верно, заглядывайте,

— Ладно, — сказала она просто.

Он попрощался, натянул перчатки, вскочил на коня. Цокот подков долго раздавался в ночной тишине. Галя постояла прислушиваясь. Лунный свет заливал леса и горы. От яблонь падали четкие тени. Над ми-, ром стоял величавый покой, пронизанный оглушительным стрекотаньем кузнечиков.

В школе Галя застала Полину за неожиданным занятием. При свете керосиновой лампы та старательно вытирала пыль с большого портрета Максима Горького. Писатель был изображен на берегу моря, лицом к ветру и морским брызгам. И хотя Галя хорошо знала этот портрет, она смотрела на него сейчас так, точно увидела впервые.

— Вот убираю класс, — сказала Полина.