Константин Вагинов - Звезда Вифлеема Страница 2

20

Венеру с младенцем поместили в башню. Черный вихрь хлестал за окном, иногда синело небо. А внизу в черных куртках стоял караул и горели костры вифлеемцев. У Венеры золотистые ресницы и платье как морская пена. Хочется ей выбежать на Александрийский плоский берег, поговорить с рыбаками, а потом заснуть на пестром ковре в доме Махмуд-бея.

21

Граф Орлов едет цугом в позлащенной карете. В парчу и золото разодет он. Сверкают алмазы на пряжках и перстнях его. Уже видит он Мраморный дворец.

Запах керосина, автомобильный гудок. Буйран рядом. В кожаной тужурке — граф, в кожаном галифе — граф, в кожаной фуражке — граф. А утром опять в пелерине — в университет под ясным голубым, спокойным небом.

22

Здесь живет гадалка Панина. Принимает по вторникам и четвергам. Гадает по кофейной гуще и на картах. Налево. Рука.

Помойная яма. Пятый этаж.

В желтом платке с пятнами сала и сажи. Нос огурцом. Вместо щек — водой надутые колбы. На столе чечевичная каша и хлеб из овса с отрубями.

По скрипучей лестнице поднимается Буйран. Хочет будущее узнать, взглянуть на пречистые звезды. Дверь. Отвесный взгляд старухи. Мечи и сердце в окне. Испуганный бежал Буйран.

23

Рядом вечность. Рядом Рим и Александрия. Свист и буря. Где Филострат?

Ночь развертывает крылья над городом. На улицах подъятые ноги обглоданных лошадей прорезают небо. В чревах их дрожат собачьи хвосты. Вокруг растекшиеся люди дерутся за мякоть.

24

Я — в сермяге поэт. Бритый наголо череп. В Выборгской снежной кумачной стране, в бараке № 9, повернул колесо на античность.

Глухо стонут ветра. Вернулся дух в бренное тело. У дверей часовой чешет винтовкою ухо.

25

В бараке 9-м Колька Колумб, Колька Лягавый и Манька Болонка в карты тайно играют. Видят чайнушу в глухом пролете на площади Знаменской. Луна над висячим уличным электрическим фонарем. Мутный чай с тараканами в липких стаканах.

26

Качается Болонка. Чувствует большую понюшку в распоротом рукаве. Лезет рукой — ничего. Рассвет.

27

Семеновский госпиталь. Рядом артист, укравший сахар. Худой, такой же, как я, и такой же голодный. Нам дают 4 фунта хлеба в день и Ќ воблы сушеной. Мы все похожи на сушеную воблу. Лица у нас треугольные, волосы твердые и липкие. В коридорах пахнет махоркой. Мы ходим в белье. Опускаем пустые коробки в окна и просим курева, хлеба и сахара.

28

Я — последний Зевкид-Филострат, сохранивший длину, ширину и глубину.

Тело весит мое: 2 пуда 30 фунтов, с одеждой.

29

На берегу между бледно-зеленой травой, кружевной крапивой, щебнем и обломками утвари — покинутая медно-красная скотобойня и быки алебастровые. Видит Филострат тень Венеры. Белее жемчуга глаза у нее, они не голубые больше, не сапфировые. Посмотрел на ее руки Филострат — сморщенные руки у нее, поднял голову — над ним лицо старухи. Оттолкнулся от берега и видит: к Варшавскому вокзалу вместо нее идет Екатерина.

30

От земли до неба стоит Филострат. На плечи его накинут пурпурный плащ, ноги утопают в болоте, голова окружена пречистыми звездами.

Склонив голову, плачет он над миром. О городах, которые никогда не вернутся, о народах, которые никогда не увидят солнца, о религиях, в сумрак ушедших. Наклонился Филострат к Балтийскому морю. Видит корабли, и рвы, и дымы; слышит выстрелы пушечные.

31

Не любит крови Филострат. Сидеть бы ему в рощах пальмовых, и чтоб солнце заходило и снова вставало, и чтоб рядом были овцы и козы, и чтоб в руке его был свирель, на плече — голова возлюбленной, и чтоб корабли пурпурнопарусные приплывали, и чтоб утром благовониями натираться. Помнит он берег Александрийский и колонны Канобской улицы, и Ворота Месяца, и притоны, где матросы пьют, и Пушкинскую улицу.

32

В Петербурге нет и не было туманов, он ясен и прост, и небо над ним голубое. Колонны одами взлетают в стадам облаков. Кругом пахнет травой и мятой.

<1922>

Часть вторая

Далее следовала неопубликованная и, по-видимому, утраченная Часть вторая. Краткие фрагменты из нее сохранились в конспективной заметке Л. В. Пумпянского (начало 1923 г.): "осень Павловская в платке ситцевом; стены еще уцелевших домов; вокруг П<етербурга> снега, но в П<етербурге> еще тепло; на широких конях широкие люди…; и слышит он русскую речь на "а"; звуки не вылетают изо рта…"