Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан Страница 20

— Страшная это штука, Байкин, когда человек думает только о своей персоне и собственных выгодах. Такому все нипочем: ни чувство товарищества, ни чувство дружбы, ни интересы народа… Если хочешь, Байкин, такой даже любовь предаст, если ему что-то невыгодно в этой любви. Ты меня понимаешь? Ну, скажем, так: тип, о котором мы ведем речь, любит девушку. Он даже думает, что любит ее по-настоящему. И глаз от нее оторвать не может, и в любую драку за нее кинется. В общем — рыцарь!.. И вдруг у девушки появляются интересы, не совпадающие с интересами этого рыцаря. Например, она хочет поехать куда-нибудь учиться. Рыцарь думает: «А кто мне будет стирать портянки? Кто мне завтра выгладит галстук? И как это вообще я, — Смайдов сильно нажал на „я“, — останусь один?» И говорит: «Никуда ты не поедешь.

Точка». Она настаивает. Что тогда будет, как ты думаешь, Байкин? Будет вот что: «В таком случае — к черту! На все четыре стороны! Я и другую себе найду!»

Смайдов докурил папиросу, бросил ее в печку и, подойдя к Марку, сел рядом с ним. Беседин иронически заметил:

— Может, еще какую-нибудь байку Байкину расскажете, Петр Константинович? А то ведь скучно нам без лекций.

Смайдов легонько толкнул Марка, проговорил:

— Рассказывай, Талалин, что произошло. Если, конечно, не секрет.

— Беседин правду сказал, Петр Константинович: тесно нам тут, — ответил Марк.

— Тебе тесно или бригадиру?

Марк вдруг взорвался:

— А н-ну его! Какая разница, кому тут тесно? Всем со мной тесно. Всем! Не ко двору пришелся. И знаете что, т-товарищ парторг? Не хочу я такой дружбы! Обойдусь. Пускай они живут по-своему, а я буду п-по-своему. Они думают: я дурак, не понимаю, откуда злость на меня… Все понимаю… Помешал им по лишней сотне рублей выторговать, когда на Шпицберген отправлялись. К-купцы!..

— Ты всех не охаивай, Марк, — проговорил Баклан. — Подумаешь, один Талалин хорош, а все — ничто. Легче на поворотах, а то ногу подвернешь… Ясно?

— Ясно! — бросил Марк.

— А если ясно, так давай потише, — сказал Думин. — Мы к оскорблениям не привыкли, учти это. «Купцы-ы!» Капиталистами еще назови… Ты давай нашу рабочую честь не трогай, Талалин. Это тебе не игрушка.

— А ему плевать на нашу рабочую честь! — крикнул Беседин. — Зря вы, Петр Константинович, задерживаете его. Собрался — пускай идет. Потеря для бригады невелика. Он обойдется без нас — мы тоже не пропадем. Правильно я говорю, товарищи?

— Можно мне? — Харитон Езерский, как школьник, поднял руку. — Можно мне? Я вот что хочу сказать: работаю я в бригаде Ильи Семеныча не первый день, вы это, конечно, знаете…

— Знаем, — усмехнулся Байкин. — Давай короче.

— Ты не кривляйся, — огрызнулся Харитон. — И рот мне не затыкай… Так вот. В бригаде Ильи Семеныча Беседина я работаю не первый день. Но не помню, чтобы у нас когда-нибудь случались такие скандалы. Всегда все говорили: бесединцы — это пример. Пример, понятно тебе, Талалин?

Езерский быстро нагнулся, открыл свой объемистый чемодан, выхватил оттуда пачку газетных вырезок.

— Иди-ка погляди, Талалин, кто такие бесединцы! — крикнул он Марку. — Погляди! «Впереди — бригада Беседина!», «Бесединцы задают тон», «240 процентов месячного плана — таков результат предоктябрьской вахты бесе динцев!», «Бесединцы — волшебники голубого огня», «Это настоящие строители коммунизма!»… Ясно тебе, Талалин? Это только заголовки. А погляди, что в статьях. О каждом из нас, понял? О Баклане, о Байкине, о Езерском, Думине, Андреиче… Купцы, да?

— Регламент! — сказал Байкин. — Хотя ты и волшебник голубого огня, регламент должен быть.

— Не надо, Костя, — тихо попросил Марк. — Пусть говорит.

— А говорить-то больше нечего! — Езерский бережно сложил вырезки и положил их в чемодан. — Я уже все сказал. Если до кого-нибудь что-то не дошло — беда не моя. Могу только предложить: коль Талалин нанес оскорбление всей бригаде — пусть уходит. Так будет лучше.

Марк сидел неподвижно, ни на кого не глядя. «Настоящие строители коммунизма? — думал он. — Это Харитон настоящий строитель коммунизма? Или бригадир?»

Он поднял голову, посмотрел на стоявшего у двери Беседина, на Харитона, снова начавшего перевязывать обмороженную руку Беседина, искоса взглянул на Думина и на Андреича… «Настоящие строители коммунизма…»

Нет, Марк не привык кривить душой. Он должен признаться хотя бы самому себе: не такими должны быть настоящие строители коммунизма. Не такими. Чегото в них нет еще, а чего — он, Марк, не знает. Может быть, нет большой души, чтобы, не раздумывая, в огонь и в воду за будущее, чтобы, если надо, сгореть за один только шаг вперед к этому будущему, за один только шаг вперед!

«А есть ли у меня самого эта большая душа?» — подумал Марк.

И ничего себе не ответил. Не смог…

— Да, пусть лучше уходит, — сказал Беседин. — Для бригады это будет лучше.

Смайдов молчал.

Тогда Марк встал, поднял с пола свой чемоданчик. Хотел было уже выйти из избы, но Костя Байкин сказал:

— Подожди, Марк. Уйдем вместе. Мне тоже стало здесь тесно.

— Не стоит, Костя. — Марк невесело улыбнулся, взглядом благодаря Байкина. — Лучше я один…

Езерский заметил:

— А чего — один? Вдвоем веселее. По Байкину тоже бригада не заплачет. Спокойнее будет…

— Спокойнее? — тихо спросил Смайдов, вставая. — Спокойнее, говоришь?

— Конечно, — ответил Харитон. — Пускай топают.

— Ты уж очень часто за всю бригаду говоришь, Езерский, — сказал Петр Константинович. — Уверен, что все думают, как ты?

— Уверен. Я, товарищ парторг, слов на ветер не бросаю.

Смайдов вплотную подошел к Харитону, сказал:

— Ну и штучка ты, Езерский. Смотрю на тебя и думаю: ты вроде как человек с другой планеты, где только зарождается жизнь. Как одноклеточное. Какому богу ты поклоняешься, Харитон? Только вот этому! — Смайдов опустил руку в карман, извлек из него несколько монеток и подбросил на ладони. — Только вот этому богу. На все остальное тебе наплевать. И на рабочую гордость, и на честь, и на дружбу. Распинаешься, передовика из себя строишь. А самой простой вещи понять не можешь: коммунизм должен строиться чистыми руками.

— Не такими, как вот эти? — Езерский протянул свои руки со следами ссадин, въевшейся в ладони окалины, со шрамами от ожогов. — Не такими, как вот эти? — хрипло повторил он. — Может, в лайковых перчаточках коммунизм строят? Да я этими руками не меньше тыщи шпангоутов сварил. Я ими полсотни кораблей от кладбища спас… И вы меня не хайте, товарищ парторг… Честно скажу: прилетим в порт — жалобу подам…

— Не пугай, Езерский, — бросил Петр Константинович. — Лучше подумай, о чем я тебе сказал.

— А вообще-то Харитон прав, — нарочито внимательно рассматривая свои ладони, проговорил Беседин. — Обзывать рабочего человека никому не дозволено. И говорить, что не такими руками коммунизм строится, — это тоже неправильно. У настоящих сварщиков руки беленькими не бывают. Вот так-то… Сейчас скажу одно: прилетим домой — там во всем разберемся.

— Зачем же там? Мы и тут во всем разберемся, Беседин, — сказал Смайдов. — И запомни: никто никуда перебираться не будет. Во-первых, потому, что на корабле и без нас не очень просторно. А во-вторых, — и это главное, товарищ бригадир, — в этой избушке не так уж тесно, как вам с Езерским кажется. А теперь давайте-ка кое в чем разберемся… В прошлом году мне довелось побывать на одной английской судоверфи… Садись, Езерский, послушай, это и тебя касается… Познакомили меня там с известным сварщиком Артуром Прайтом. Парню, наверно, лет двадцать пять, рослый такой, голубоглазый, шевелюра, как у нашего Андреича, — золото высшей пробы. Красавец парень. Я смотрел, как он работает. Огонь! Ни одного лишнего движения, все рассчитано, все продумано, в общем — профессор. Рассказывали, что и прадед его, и дед, и отец — все были потомственными докерами: плотниками, клепальщиками, сварщиками. Целое поколение докеров. Но Артур Прайт затмил всех. Самая тонкая работа, самый срочный заказ — Артуру Прайту. Сорок — пятьдесят часов просидеть с электродом в трюме для Прайта ничего не значит. Стожильный человек. Фирма — хозяева судоверфи — выпустила открытку, на которой изображен сварщик. Я ее вам потом покажу. Тираж открытки — десять тысяч. А ее раскупили за три дня. Покупали в основном рабочие: здорово ведь, черт возьми, своего трудового человека увидеть на открытке, будто это известный артист.

Артур Прайт, узнав, что я из Советского Союза, пригласил меня в гости и показал подарки, которые тричетыре раза в год получает от фирмы. Целая куча подарков. Серебряный портсигар с монограммой, пластмассовый теплоход-лайнер, часы с гравировкой, миниатюрный магнитофон… Беря в руки то одну вещичку, то другую, Прайт рассказывал: