Аркадий Львов - Двор. Книга 1 Страница 20

— Лапидис, — Клава Ивановна схватила за рукав, — иди ради бога отсюда, а то я тебе так всыплю, что будешь весь в примочках!

— Малая, — остановил Иона Овсеич, — ты напрасно гонишь его: он хорошо цитировал товарища Сталина насчет спецов из НКПС.

Чтобы стены быстрее просохли, поставили четыре примуса. За примусами следила Аня Котляр и через каждые два часа наливала керосин. С керосином в городе были перебои, Дегтярь выписал через свою фабрику целую канистру — двадцать литров.

Для нового форпоста Граник выбрал лазурь, потому что лазурь — это небо, а небо — это воздушный флот. Авиация. Под потолком большими красными буквами были написаны слова из любимой песни пионеров: МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ! Все знали песню наизусть, и стоило прочитать первую строчку, как само собою выпевался весь куплет о пространстве, о просторе и о разуме, который дал нам руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор.

Потолок сначала был чисто белый. Клава Ивановна стояла за то, чтобы так и оставалось, но Иона Овсеич говорил, что какой-нибудь циркуль, рейсфедер, глобус сами просятся сюда. Когда на том месте, откуда свисал шнур с лампой, Ефим нарисовал глобус, а по бокам циркуль с раскрытыми ножками и рейсфедер, все увидели, насколько был прав Дегтярь. Кроме того, на большой стене, против двери, повесили карту полушарий, и от переклички густо-синего с лазоревым появилась дополнительная красота, как будто море и небо сошлись прямо в форпосте.

— Боже мой! — расплакалась Клава Ивановна. — Кто мог раньше даже мечтать! Это же палац, это же дворец графа Воронцова!

Лапидис сказал, это еще в десять раз прекраснее дворца Воронцова, если учесть, что при старом режиме здесь была дворовая прачечная для злыдней, а рядом — уборная, которая по сей день несет службу двору.

Не успел Лапидис закончить свои слова, как влетела Дина Варгафтик и потребовала немедленно всех, чтобы посмотрели, какие стихи написали в уборной эти два мамзера — Зюнчик и Коля — а рядом нарисовали такое, что рот не открывается назвать.

Мадам Малая, машинально, прочитала стихи вслух:

Для царя здесь кабинет.Для царицы — спальня,Для министров здесь буфет,Для рабочих — сральня!

Лапидис сказал, хорошие стихи, на своем месте, а рисунок, поскольку рядом пионерский форпост, а не бани Помпеи, можно соскоблить.

— Малая, — топнул ногой Дегтярь, — чтобы в одну минуту были здесь Хомицкий и Чеперуха, и пусть полюбуются вместе с нами!

Мадам Малая, вместо того, чтобы выполнить приказание, вдруг зашлась в дурацком смехе и никак не могла остановиться. Лапидис поднял кирпич, соскоблил рисунок — сначала часть от мужчины, потом часть от женщины, — а стихи оставил.

— Прекрати свои шутки! — закричал Дегтярь. — Коли взялся за дело, доводи уже до конца!

— На, — Лапидис поднес кирпич Дегтярю, — поработай. Клава Ивановна тут же выхватила и тщательно затерла, осталось оранжевое пятно, чуть-чуть проступали отдельные буквы. Дегтярь взял кирпич и удалил полностью, без следов.

Когда остались вдвоем, Дегтярь сказал Малой: дети как дети, все зависит от нас, а с Лапидисом пора подумать.

Клава Ивановна пожала плечами: а что здесь думать? Болтун, язык без костей. А с другой стороны, можно понять: жена пол-времени дома, пол-времени на Слободке, а на руках сын, надо приготовить, убрать, до этого целый день служба, хочется иногда пошутить, отвести душу.

— Замолчи! — приказал Дегтярь. — Ты врешь, и сама хорошо знаешь, что врешь!

Поздно вечером мадам Малая зашла к Лапидису, чтобы предупредить: если хочет сделать сына сиротой, пусть продолжает в своем духе. Лапидис вскочил как бешеный, послал всех к чертовой матери, потом взял себя в руки, извинился, но вид был нехороший. Клава Ивановна наклонилась к Аде, погладила, мальчик крепко спал, и ушла без до свиданья.

По итогам соцсоревнования на строительстве форпоста первое место заняли двое: Степан Хомицкий и Ефим Граник. Иона Овсеич выхлопотал средства на еще один хлопчатобумажный костюм, и теперь это не составляло проблемы. Вторую премию присудили Анне Котляр: мужские парусиновые туфли на коже и коробка пудры «Кармен». Коробку пудры добавили в связи с тем, что премию планировали для мужчины, а жизнь внесла свою поправку.

Аню поздравляли еще больше, чем Граника и Хомицкого, и вспоминали слова Ленина, как женщина, освобожденная от домашнего рабства, в кратчайший срок догоняет мужчину. Сама Аня тоже была того мнения, дай ей еще пару недель, она обязательно заняла бы первое место, но все равно получилось очень хорошо: когда Иосиф вернется и узнает, что ее премировали туфлями, которые как раз на него, сорок второй размер, и на кожаной подметке, а у него летом горит нога, прямо больно смотреть, он не будет жалеть, что весь август жена просидела в Одессе и не поехала с ним. В прошлый выходной на Дерибасовской давали такие туфли, Аня заняла очередь, простояла пять часов, но со всех сторон лезли спекулянты, перекупщики, и она ушла с пустыми руками. Теперь эти туфли ей поднесли даром, надо только расписаться. Премии будут вручать завтра, а она сегодня, дежурная аптека открыта до двенадцати ночи, зайдет и купит сразу пять коробок зубного порошка, чтобы туфли всегда были белые, как снег, и не приходилось гонять, словно угорелая, по всей Одессе в последний момент.

Третью премию — женские туфли на резине, кожаная стелька, каблучок-стопка, — получила Дина Варгафтик. Туфли были тридцать восьмого размера, а у Дины на два номера меньше — тридцать шестой. Вообще, из этого положения был легкий выход — положить в носок пару клочков ваты, а когда вата собьется, добавить еще клочок, — но Иона Овсеич в присутствии людей дал слово добиться на фабрике, чтобы туфли поменяли, хотя это имеет свои трудности. Мадам Малая сказала, ничего не случится, если Дина походит в тридцать восьмом размере, и не нужно лишний раз хлопотать. Иона Овсеич поднял обе руки вверх, ладонями вперед, но это не означало, что он сдается, наоборот, он требовал прекратить всякие прения на данную тему, ибо решение принято и надо претворять в жизнь.

Открытие форпоста и вручение премий назначили на тридцатое число, то есть с опережением планового срока на сутки. Стены хорошо просохли, только одна немножко клеилась. Ефим объяснил, клеится от сиккатива, а сиккатив нужен, чтоб быстрее сохло. На всякий случай, предложила Малая, повесим объявление, чтобы не трогали. Нет, категорически возразил Дегтярь, никаких объявлений: надо будет, Граник еще раз подкрасит, а люди должны чувствовать себя свободно и не бояться — на то и праздник.

На открытие пригласили детей из Покровского переулка. В прежние годы с Покровским переулком были плохие отношения, которые тянулись еще со старого времени, и раз в полгода то Покровскому переулку объявляли войну, то Покровский переулок сам начинал. На войне как на войне: были палки, были камни, была кровь. Скорая помощь увозила раненых в больницу. Из больницы возвращались инвалидами — на костылях, в гипсе, без глаза. А иногда вообще не возвращались.

А сегодня дети из Покровского переулка гуляли нарядные, в белых майках и пионерских галстуках с зажимами, здесь во дворе, взрослые гладили по голове и спрашивали, кто мама, кто папа, как вода на Австрийском пляже, на Ланжероне, в Аркадии, и сочувственно вздыхали: еще пара дней — опять школа.

Клава Ивановна велела, чтобы на открытие занесли рояль Лапидиса, Адя будет играть. Лапидис не возражал, но с роялем получилась целая морока: сначала он застрял в дверях квартиры, а потом, когда его спустили вниз, оказалось, дверь форпоста еще уже, и здесь не поможет никакая сила, никакая хитрость.

Рояль оставили во дворе, Лапидис требовал немедленно вернуть в квартиру: беккеровский инструмент теперь за деньги не достанешь, но мадам Малая ответила, пусть ругается себе на здоровье, а сейчас есть забота поважнее — принести пианино Ланды.

С пианино дело сразу пошло хорошо, и хотя нести надо было с третьего этажа, а Гизелла, жена доктора Ланды, забегала со всех сторон и умоляла держать дальше от перил, перила железные, люди не чувствовали груза и два раза, сперва на третьем, потом на втором этаже, пошутили, как будто не в силах удержать и вот-вот пианино вырвется из рук. Гизелла оба раза закрывала лицо ладонями, а через секунду смеялась вместе со всеми и опять умоляла подальше от перил, иначе у нее выскочит сердце, и они будут отвечать. Граник сказал, сердце — это пустяк, сердце есть у каждого, а пианино не у каждого.

— Ефим, — погрозила пальцем Гизелла, — без пианино можно прожить, а без сердца — попробуйте.

— Мадам Ланда, — обратился Чеперуха, — не сбивайте нас с панталыку, а то, когда вы кричите караул, люди могут подумать, что свое сердце вы держите в пианино.

Чеперуха покачнулся, вместе с ним покачнулись Степан и Ефим, громко лязгнула педаль.