Алексей Корнеев - Высокая макуша Страница 20

Он снял с гвоздя фонарь и задумался. Полон двор скотины, только бы радоваться. Да каково одному-то управляться, все в одни руки? Хорошо, не привык сиднем сидеть, а то бы давно отказался от таких хлопот…

Вечером сидеть одному показалось еще тошнее. Он подпустил вовсю фитиль десятилинейки и взялся было за книгу: присоветовала на днях библиотекарша, когда ходил он на центральную усадьбу. Интересная, мол, книга — про шпионов да разведчиков. Называется «По тонкому льду», а толстая — пожалуй, и за зиму не одолеешь. Полистал, полистал и снова задумался, будто затмение нашло.

Поднявшись из-за стола, заковылял взад-вперед по избе, разглядывая, словно впервые видел, домашнюю утварь. Останавливаясь перед каждой вещью, разговаривал с ней, как с живым собеседником. Вот гардероб с зеркалом — покойная Пелагея настояла купить. Это когда дочка с сыном подрастали, о них и заботилась наперед.

— Ну, кому ты теперича нужен-то? — вопрошал Степан, оглаживая полированные боковины гардероба. — Молодые поразлетелись кто куда, сама на тот свет отправилась, а мне зачем эти моды-комоды? Есть пинжачишко, по праздникам надевать, есть одежонка расхожая — и хватит с меня…

Вот кровать с блестящими никелированными шишками, с пышной периной да крутой подушкой из гусиного пера: как заправила ее дочка два года назад, так и стоит нетронутая… Диван под серым от пыли чехлом…

— Ех, мать твою бог любил, богородица ревновала, — бормотнул любимое свое присловье. — Кабы знато, поразлетятся-то все, — не старался бы зазря…

Он поддернул гирьку ходиков — чугунную сосновую шишку, постоял-постоял, задумавшись, и встрепенулся: надо бы письмецо сыну отписать, отозваться на его посылку. Охотником до «писулек» он не был, посылал их сыну или дочери два-три раза в год, когда случалась неотложная нужда. И потому долго и трудно сидел над бумагой, выводя каракули, царапая тетрадные листы поржавелым «рондышком». Жидкие, разбавленные в который раз чернила, налитые в непроливайку, брызгали, разводили на бумаге хвостатые подтеки и кляксы, и пока корпел он, сочинял письмо, весь перепачкался, как незадачливый первоклассник, не раз отирал потеющий лоб…

«Добрый день возможно вечер.

Здравствуйте дорогие мои детки сынок Славик, сношенька Ниночка, а также внучки мои ненаглядные Саничка и Таничка. Ниско кланиюсь вам и шлю поклон от сибе лично, также от хресной вашей, моей кумушки Нюши да от тетки Настасьи, нонче увезли они свое последнее добришко и также картошку из погреба, а я им помогал.

Посылаю вам свой сердешный поклон и всякие добрые пожелания вашей молодой цветущей жизни и здоровия на долгие годы, не болеть. Ето основное.

А теперича перехожу к общему описанию своей сиротцкой биограхвии, каков мой быт и каковы дела протекают на нонешный день. Собшаю вам, што мы все живы и здоровы, то исть я и скотинка также наша. При сырой погоде болела у мине инвалидная нога, коленка то исть, а теперича ништо, прошла навроде. Надысь также приболел наш бычок, так и пришлося шастать на хверму Доброполевскую к витенарке. Дала она какова-то там средствия, и бычок теперича при полном здравии. Задно и телушку свою посмотрел, на хверме колхозной стоит. Гладкая она стала, ажник боднула мине, не узнала стал быть хозяина свово. А протчая наша личная скотинка жива и здорова, только шамать успевай подавай. Окроме двух овечек, каковых продал я в закуп и баранчика, какова сам доедаю, да старого Петю петуха, попал он в мою личную лапшу на Покров. А што, думаю сибе, сам выхаживаю и мучаюсь навроде ишака, сам хоть и курятинки отведаю. И на вашу долю хватит, ежели приедете в гости на Октябрискую. Три петушка молодых дожидаютца вас да валушек зимовой на цельный пудок потянет. А ежели понуждаетеся, можно и боровка заколоть, пуда на три вырос. Или пускай до весны сибе растет, авось картох ноне зиму невпроворот.

Одним словом, всем нам полное довольствие, скотине корму, а мине разной продукции. Всем без обиды, тепло и радосно на серце. А главное и основное, я свой домок на зиму крепко обигорил. Пришлося даже на крышу залезать, чуть не сорвался, а трубу печную перемазал всеж таки, теперича не дымит.

В колхозе у нас также порядок полный, што на хвермах и што во всем быту. Дома в Доброполье строют новые, на вид крепкие и кирпишные. Куме моей и вашей хресной как доярке обещают новый, а покуда она старый прикупила, а кирпич свой в колхоз здала. За сах. свеклу колхозники большую деньгу огребли, скоро им сахару дадут. А надо мной тут кой хто надсмехается, навроде я единоличная личность, откололся ото всего колхоза. Ну ладноть, я уж терплю. Авось да поживу ишо на родном любимом местушке, погляжу на море и погоду.

Теперича ишо, чудок не позабыл. Посылочку от вас получил, толька не знаю зачем шиколадками мине баловать навроде дитятки. Лутче Саничке покупайте да маленькой Таничке, им ета штука пользительна, говорят от шиколаду и ото всево сладкова голова работает способней. И письмо ваше получил с картинкой от Санички. Ишь он как малюет, небось ученым либо чиртежником станет, вот и давайте ему побольше шиколаду. Вы там из магазина, на чистую копейку, а я тут на всем на своем. Сами сибе материально не морите, не посылайте мне боле ничево. Окроме фитилей на ланпу дистилинейку и на кирогазку также, потому сижу я как вам известно, на киросине, никто мине одному не подведет суда електричества.

А шерсти вы просили прислать посылочкой, на разные там чулочки и варежки для моих любимых внучков, таковой бы я вам прислал, да дюже пышная, как ее пошлешь-то. Видно етот вопрос вами упущен и его теперича не возвернешь, окроме вашева личнова приезда.

Погода у нас почесть как зимой, сиверко такой завертывает то с дожжем, то со снегом. Одним словом, не за горами зимушка. Оно бы и ништо, только за водой мне неспособно будет ходить да в сельмаг Доброполевский, за три версты. А так не занесет авось, покудова живой.

Скоро Октябриская, поздравляю вас со всем народным праздником. И ждать буду вашего прибытия, милости просим. Затем пишите почаще. Теперича дело к зиме, ночи стали длинные, порой становитца скушно, а получишь письмецо, дело веселее. Отзывайтеся, и я вам буду почаще отписывать. Пускай и не ходит ко мне почтальёнка, все отказалися от родных моих двориков, а я всеж таки сам буду ходить на почту, заодно и в сельмаг за разными товарами.

Писал 21 числа Октибря месяца, девятый час вечера. А завтри пошастаю до самова Доброполья пешим ходом при моей покалеченной фронтовой ноге.

Ежели што не так отписал, не обижайтеся. По части грамотки вы сами знаете, не больно я вострый.

Затем до свиданьица. Остаюсь во здравии ваш покорный Степан Семеныч Агапов».

Наутро управился Степан по хозяйству, вышел из дома — в руке посошок, за спиной рюкзак полинялый, в кармане авоська на случай, если не войдут в рюкзак покупки. Глянул в сторону невидного за холмами Доброполья, нацелился, как землемер, и заковылял через поле в низину, где протекал ручей болотный, заросший порыжелой резикой[1]. Тут он приостановился, выбирая, где бы перейти и не залить за голенища сапог. Обошел повыше, где ручей совсем обрывался, уступая место бочажкам от весенней водополицы, и зашагал по жесткому, шурхающему под сапогами клеверищу.

Дни стояли пасмурные, однако сухие, и шагалось Степану легко, как бы по скошенному лугу. Лишь изредка, когда подвертывалась, попадая в ямки, правая покалеченная нога, чертыхался: «Ех, мать твою бог любил, богородица ревновала»…

Доброполье завиднелось сразу же, как только поднялся он на горбину высокого холма. Растянутое по скатам бугров, вдоль глубокой низины с узенькой речушкой, село топорщилось голыми макушами лозин, пестрело шиферными крышами, обращенными к Степану задворками.

Колхозная контора виднелась издали красным флагом, приподнятым на тонком шесте. А выше старого, давно обжитого порядка, отступив от задворков в поле, обозначился колхозный центр: магазин с широченными, во всю стену стеклами, первые новые дома, разбросанные тут и там навалом кирпичи, доски, бревна. «Стройку, видать, затеяли немалую, — подумал Степан, деловито обозревая ее с пригорка. — Стал быть, не зря народ-то к центру тянется…»

Первым делом направился он к почте — побеленному домику о трех окнах, обсаженному невысокими березками.

Начальница, не обратив внимания на вошедшего, тюкала и тюкала штемпелем по разложенным на столе конвертам. Знакомая же почтальонка сочувственно откликнулась:

— Ни письма тебе, дядя Степан, ни телеграммы. Отделился ты от всех, и тебя забыли.

Степан обиженно крякнул и смолчал, протянув письмо и поздравительную открытку дочери.

— Пришлют тебе ответ, кто в такую даль понесет? — спросила почтальонка.

— Сам приду, не впервой.

— Ох, дядя Степан, морочишь ты всем голову! — всплеснула та руками. — Люди переехали, а ты все выжидаешь. Ну что у тебя там, в чистом поле? Ни радио, ни электричества. Ни одной живой души…