Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый Страница 20

На лице — ни тени беспокойства, голос ровный. Кажется, он и на минуту не задумывается над тем, что мучит Ержана. Отстегнув ремень, Ержан спрыгнул в траншею, взял лопату. Через несколько минут, увлеченный работой, он позабыл о своих тревогах. Куда девались расслабленность, вялость. Мышцы окрепли, налились силой. Вот таким образом открылась ему извечная истина: только работа отвлекает человека от душевных невзгод и заставляет позабыть о грозящей ему опасности.

Ержан не давал себе роздыха. Обошел взвод, сделал распоряжения, снова взял в руки лопату. С виду Ержан хоть и производил впечатление подтянутого, энергичного командира, но сегодня он основательно раскис, распустил вожжи. Что бы ни делал в этот день, ему не хватало собранности, уверенности, а главное — не доводил дело до конца. Работает на совесть и вдруг ослабнет. Ему не удавалось сохранить контроль над собой: то придерется к солдату, роющему землю, то похвалит за усердие, то учинит разнос.

Бондаренко работал неторопливо, загребая землю полной лопатой. Ержан крикнул ему:

— Расторопней действуй!

Осмотрел его ячейку и тоже остался недоволен:

— Бруствер слишком высок, сделай ниже.

Бондаренко исподлобья посмотрел на командира:

— Есть, товарищ лейтенант. — И снова принялся за работу. Ержан нашел недоделку и в пулеметном гнезде Картбая.

— Вот как разделаюсь с траншеей, поправлю, — ответил Картбай.

Кожека, который старательно копошился в земле, Ержан до смерти напугал окриком.

Наконец, дав нагоняй всему взводу, Ержан сел покурить, призадумался. Черт знает, что это делается с ним! Бойцы работают, не щадя своих сил. Его придирчивость не то что неуместна — просто смешна. На его окрики солдаты отвечали: «Есть, товарищ командир», но только сейчас Ержан понял, в какое неловкое положение он себя поставил. Они говорят: «Есть, товарищ командир», а думают: «Не мешайте вы нам дело делать».

Все это так. Но должен же он руководить взводом! Это его обязанность. И он снова начал обход окопов. Натолкнулся на беспечно курившего Добрушина. Сержант, увидев командира, не слишком-то растерялся: передвинув самокрутку в угол губ, взял лопату и медленно поднялся на ноги. Не скрывая, что все это делает для отвода глаз, Добрушин прикрикнул на своих солдату

— Пошевеливайтесь, други милые!

В других местах глубина окопа достигла уровня плеч, на этом участке не доходила и до пояса. Сержант Добрушин сделал вид, что сердится:

— Да что вы, други, без ножа меня режете?

— Работаем. Разве не видите?

— Черта лысого я вижу! Где окоп?

— У вас под нотами, товарищ сержант.

Ержан не выдержал, закричал:

— И это вы называете окопом? Даже арык, и тот роют глубже!

Добрушин сказал с внезапным добродушием:

— Ладно, обойдемся. Дело временное. По всему видно, долго мы здесь не засидимся.

То, чего не договорил Добрушин, Ержан понял, но он, не ожидавший такого ответа, опешил, и что-то недоброе почудилось ему в этом человеке.

Он спросил каким-то чужим напряженным голосом:

— Как понимать твои слова?

— Разве мы не пойдем в наступление? — ответил Добрушин, словно только это и хотел сказать своими словами: «Долго мы здесь не засидимся». С ним произошла разительная перемена: голос окреп, и весь он как-то подтянулся и принял бравый вид. Ержан смотрел на него с изумлением. Попробуй скажи ему: «Добрушин, ты сейчас врешь». Как это доказать? А Добрушин врал, в этом Ержан не сомневался. Вот уж подлинно: чужая душа — потемки.

Взбешенный своей беспомощностью, Ержан с гневом взглянул на Добрушина и пошел прочь, но не удержался и оглянулся: Добрушин, ехидно усмехаясь, смотрел ему вслед.

Послышался голос:

— Вижу, настроение — не ахти?

Пробираясь по траншее, Ержан встретил Василия Кускова. Лицо политрука было серьезно.

— Настроение в норме. Отклонений нет.

Хотя Ержан старался говорить так же спокойно, как политрук, но голос звучал неуверенно.

— Если такая у тебя норма, то... поздравить не с чем.

Ержан поглядел на политрука, стараясь поймать шутливую интонацию в его голосе. Но взгляд Кускова был холоден и губы сжаты. Он в упор спросил:

— Ты что же, с таким настроением считаешь себя командиром?

Отношения Ержана и Василия Кускова были ровные. Они не дружили, но и не ссорились. Кусков — политрук роты, Ержан — командир взвода, подчиненный политруку. Однако Ержан старался держаться подальше от Кускова: рядом с ним собственные недостатки выпирали как-то резче. Политрук никогда не повышал тона. Но сделает замечание своим ровным голосом — словно на больное место надавит. Уали совсем другой. Осторожно, ласково погладит больное место, и любое огорчение забудешь. Вот такого бы политрука к ним в роту.

— Что ж, подумай над тем, что я сказал, — проговорил Кусков. — Времени на размышление у нас осталось мало.

Твердыми шагами Кусков пошел по траншее. Ержан молча смотрел ему в затылок; чувствовал он себя так, словно его раздели догола.

Вскоре пришли Купцианов и Мурат. Они обходили передовую. Купцианов не стал себя утруждать и не спустился в окоп. Он медленно оглядел окрестность и, рукою показывая на извилистую линию окопов, заговорил с расстановкой:

— Товарищ капитан, вы чересчур вырвались вперед. Разумнее было рыть окопы у самого леса.

В Мурате заговорило его упрямство, он резко оборвал начштаба:

— С какой точки зрения разумнее? Удобней удирать?

Купцианов вздернул подбородок, брови у него сошлись на переносице. Но он взял себя в руки и попытался улыбнуться:

— Нет. Я думал о более удобной доставке боеприпасов. К тому же мы не в наступлении, если не сказать — в отступлении. Короче говоря — мы в обороне.

Он цедил слова сквозь зубы, не скрывая иронии.

— Я хорошо разбираюсь в обстановке, — сказал Мурат, хотя хотелось крикнуть: «Здесь мне придется воевать, а не тебе!» Но он этого не сделал, только сказал:

— Там мы пророем второй пояс обороны.

Люди копошились на дне траншей, взлетала земля, выброшенная лопатами, торопливо пробегали связные, все было буднично. А небольшая кучка командиров, стоявшая поодаль, напоминала картину художника-баталиста, так она была торжественно живописна. Вскоре Купцианов с группой отделился от других и двинулся дальше. Мурат пошел вдоль окопов.

Завидев командиров, направлявшихся в его взвод, Ержан вышел навстречу. Комбат принял рапорт, поздоровался за руку. Он был собран, подтянут, чисто выбрит, хромовые сапоги блестели.

— А ну, показывай свое хозяйство, — сказал Мурат с живыми искорками в глазах. — Сегодня такой уж день, выкладывай, все, что умеешь.

У края окопа их нагнала Раушан. Переводя дыхание, она доложила:

— Товарищ капитан, санитарный пункт готов.

Раушан... Как же это? В заботах и волнениях сегодняшнего дня он, кажется, ни разу о ней не вспомнил. Он смотрел на девушку так, словно давно видел ее, очень давно. Чуть дрожат кончики пальцев, поднятых к виску. Или Ержану это чудится? Конечно, она тоже работала лопатой — под ногти набилась земля, рука грязная. Лицо обветрилось, погрубело, утратило былую прелесть, глаза как-то болезненно щурятся. Ворот гимнастерки слишком широк, голенища кирзовых сапог хлопают по икрам, явно не по мерке. Было что-то трогательное в этой изменившейся Раушан, что-то вызывающее жалость. Ержан смотрел на нее, и вдруг холод пробежал по его спине. А если угодит под снаряд?.. Он вдруг ясно представил себе, как она лежит ничком на земле, без кровинки в лице, и ее безжизненные пальцы зарылись в пыль. Что такое его любовь в этих огромных пространствах, по которым ходит неистовая смерть, — ничтожная крупинка счастья или неодолимая сила, над которой не властны ни пулеметы, ни бомбы, ни снаряды?

Мурат не заметил, как Ержан переменился в лице. Ему хватало и своих забот. Он сказал Раушан:

— Хорошо, я зайду на санитарный пункт. Взгляну.

— Разрешите идти, товарищ капитан?

Он мельком взглянул на Раушан, когда она уходила, неловко ступая в своих огромных сапогах. Быть может, он тоже подумал: «Как попал этот цветок в свирепую вьюгу?» Ержан перехватил его взгляд. «Он тоже боится за ее жизнь», — и снова Ержана охватил страх за Раушан, такой непобедимый страх, словно она заранее была обречена на смерть.

В таком тяжелом состоянии Ержан шел за Муратом. По траншее они добрались до Картбая и Кожека, которые рыли пулеметное гнездо. Картбай, закончив свое дело, был занят маскировкой бруствера. Кожек возился в проходе, соединявшем гнездо с траншеей. На его лопату налипла вязкая намокшая глина, работать было тяжело. Он безуспешно старался сбросить этот изнурительный груз.

При виде командира Картбай вытянулся, доложил:

— Товарищ капитан, боец Кулбаев роет окоп!

Сильные движения тела, полные жизни глаза, картинные усы показались Мурату знакомыми. Где он видел этого человека? У Мурата была хорошая память на лица, ко на этот раз она ему изменила.