Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать Страница 21

А тут еще Ольга пилить стала каждый день: что ж это ты у меня за такой дурак, что с дипломом дорогу себе пробить не можешь? Зачем было тогда учиться, лучшие годы терять, недоедали, недопивали, в кино лишний раз не ходили... И это хуже всего. Пилит, бывало, и пилит, и насмехается. Хоть из дому беги.

И вот...

Когда первый порыв радости прошел, Ольга отпустила Николая из объятий и отошла чуть-чуть в сторонку.

— Последний раз спрашиваю, — погрозила ему пальцем, — ты не пошутил?

Николай все так же честно глянул ей в глаза:

— Да ты понимаешь, что ты говоришь: разве такими вещами шутят? — И даже самому страшно стало — что же это он такое затеял, куда его несет. А вдруг все откроется?

Ольга тоже решила, что такими вещами не шутят, и спросила уже вполне деловито:

— А почему временно?

— Потому... — Николай пожал плечами. — Это зависит от того, как справляться буду, буду план давать — назначат постоянно, не буду... Это ж такое дело, сама понимаешь.

— А чего ж это ты план давать не будешь? Все дают, а ты не будешь? Ты что, вредитель?

— Я-то не вредитель, но у нас на заводе, как на той стройке: кирпич бар, раствор йок. Или наоборот. Стоим по полсмены. Вот и давай тут план. Понятно?

— Не очень. Но я из тебя этот план в случае чего — выдавлю, — энергично пригрозила Ольга. — Ты у меня в передовики выйдешь, в рекордсмены, тебя в Москве показывать будут. На сельскохозяйственной выставке.

— Ладно, план это дело тонкое, — вздохнул Николай. — Ты на своей почте сидишь и сиди. Твое дело теперь — деньги считать. Что, или опять мало? — и он снисходительно шлепнул жену ладонью пониже спины.

И вот — чудо! Вот что и в самом деле значит удача: Ольга не замахнулась в ответ тряпкой, не рявкнула, как рявкала всегда, а даже покраснела смущенно.

— Одерни! — подскочила к нему. — Одерни! А то ухажеров не будет.

— Я тебе дам ухажеров!

Николай тоже вместо привычной в последнее время обиды на жену за ее насмешки вдруг почувствовал нечто совсем иное — хорошее, теплое чувство шевельнулось в нем, как мышка хвостиком вильнула.

Весь вечер Ольга, словно ее подменили, напевала и убирала в комнатах — в большой и на кухне, вытирала всюду пыль, подметала, подсчитывая вслух, сколько же они вдвоем теперь получать будут. Николай и в аванс решил добавлять сотню, итого в месяц его заработок увеличивался на двести рублей чистыми. Продержится полгода, а там видно будет — или его правда повысят, или — черт с ней, с карьерой! — он опять вернется на формовку. (Так иногда, бывает, выходят замуж, чтобы через два месяца разойтись и на всю жизнь успокоиться: и мы, мол, знаем, что такое семейная жизнь.) И вот Ольга прикидывала, сколько же это при такой зарплате скопить за год можно, получалось — сумасшедшие деньги. А что на них купить, много думать не надо: холодильник, стиральную машину, новую софу, стенку, одежду. С ума сойти можно!

Николай сидел нога на ногу в низеньком плетеном кресле, читал, развернув газету, передовую статью в «Правде» и курил прямо в комнате, а не выходил на кухню или на лестницу — Ольга разрешила.

Спать легли рано.

И началась для Николая какая-то феерическая, полная небывалых впечатлений жизнь, жизнь, в которой он ходил теперь на работу в шляпе с дырочками, в шелковой рубахе и имея в кармане не полтинник на обед, как раньше, а рубль, два или даже больше. Это зависело от обстоятельств: если он, скажем, говорил Ольге, что на завод приезжает иностранная делегация и он ее вместе с директором должен встречать и все такое, Ольга, немного поворчав, давала три рубля; если приезжали свои — перенимать у Николая опыт, тогда — рубль, в дополнение к обеденной сумме, мотивируя это тем, что свои, если захотят, и сами скинутся.

Николай с умом чередовал приезд тех или иных делегаций.

Иногда, правда, Ольга бунтовала: «А почему это ты так часто выпивать стал? Раньше так не было. А теперь каждый день». Николай возражал: почему каждый день? И не каждый — вон, в среду... И вообще, может она понять своим умом или не может, что у него совсем другая жизнь пошла, что если выходит человек на вышестоящую орбиту, то у него все меняется: и интересы, и взгляды на жизнь, и привычки, и друзья. Кровь даже меняется, если она хочет знать. Почему он до повышения пил меньше? Да потому. Раньше, если он не выпьет с Матюшенкой или с Витей Бричкой, то и черт с ними, только семье польза, а ты попробуй не выпей с директором завода или еще с кем из нового окружения — скажут: кого же это мы приняли в свою братию? Чем он дышит? Может, он того? Что — того? А черт его знает, от непьющего всего ждать можно. Попробуй не выпить.

Приходить домой Николай стал не в шесть часов, как раньше, а эдак часов в девять-десять, как и положено, приходить домой начальству. И главное, никто его за это не ругал, не спрашивал, где был и с кем, не махал перед носом веником, а наоборот, ставя перед ним подогретый обед — первое, второе и третье, Ольга смотрела на него даже с сочувствием.

— Опять что-нибудь случилось на работе? — спрашивала, на что Николай устало вздыхал — опять. И объяснял подробно: какой-то там барабан полетел в обрубке, не вышло на работу двадцать человек — пошли футбол смотреть, гады, а он бегал, понимаешь, затыкал дырки... Словом, тяжела ты, доля руководителя.

Дышать при этом старался в сторону и быстренько заедал борщом. Но Ольга таки улавливала запах.

— А выпил опять зачем? — смирно спрашивала, даже как бы жалея, а не так, как раньше: гав-гав!

Николай, принимаясь за второе, объяснял:

— Зачем... А как ты думаешь, напряжение снимать надо или не надо после такой работы? Разряжать нервные клетки?

— Что-то ты часто разряжаешь.

— Часто не часто... — Николай отодвигал в сторону тарелку, смачно икал и обнимал жену за талию. — Сама ведь хотела, чтобы муж был начальник. А у начальства жизнь такая — командный состав. Некоторые и дома не ночуют. — И щекотал ее игриво: — Атю-тю-тю-тю!

Она била его по рукам:

— Куда лезешь? Совсем обнаглел, начальство. Я тебе не поночую.

— Ну, я еще так вопрос не ставлю, я говорю: некоторые.

Николай сладко потягивался и с чувством хорошо исполненного перед семьей и государством долга шел на тахту отдыхать, пока еще так, одетый, минуту-две смотрел не мигая в телевизор и без всякого перехода начинал храпеть.

Жизнь? Жизнь. Одно было скверно: временами Ольгу ни с того ни с сего начинали одолевать сомнения — а сумеет ли Николай выполнить годовой план? Сам, дурак, сказал ей, что если план будет — оставят начальником, а не будет — снимут. Вот она и волновалась, подробно расспрашивая обо всем. Николай сначала наугад называл ей цифры, кто сколько тонн сделал, но она его быстро поймала — все записывала в специальную книжечку, — пришлось ему всерьез изучать работу цеха, кто сколько чего делает, сколько уходит сырья за смену, за день, за месяц. Сам даже во вкус вошел. Придет, бывало, домой и еще с порога кричит Ольге:

— Представляешь, опять этот Грищенко на работу пришел — в дупель! Семь тонн недодали из-за него. Вызываю в кабинет, говорю: что ж ты делаешь, гад? Людей подводишь, коллектив, нам же теперь не дадут прогрессивку!

— Как не дадут? — высовывается из кухни Ольга.

— Это я ему говорю, Грищенке, — морщится Николай. — Ты свое получишь... Слушай дальше. Я ему говорю: сколько ж такое безобразие терпеть можно! Я тебя уволю. Вот при всех говорю: уволю!

— А он?

— А он, ясное дело, говорит — пошел ты...

— Как это — пошел? Ты, начальник цеха? Вот еще новости. Так прямо и сказал?

Николай спохватывался:

— Ну, вслух он этого не сказал, но наверняка так подумал. Что я его, не знаю?

— А сказал что?

— Сказал: извините, Николай Северьянович, больше это не повторится. Говорю это вам как начальнику цеха. Был бы другой кто на вашем месте, говорит, назло бы пил, а вас мне подводить стыдно, потому как вы человек хоть и строгий, но справедливый. Отзывчивый, демократичный... Такого начальнику у нас давно не было.

— Кто это, Грищенко так говорит? — Ольга опять выглядывает с кухни. — Да ты что, трахнулся? Он и слов столько не знает.

Николай, чтобы замять промашку, принимался кричать:

— Ну что ты ко мне пристала? Что пристала? Так сказал, не так сказал... Что я, все запоминать должен? Я не магнитофон. И так голова пухнет.

— Да ты же сам начал!

— Начал, начал! Могу я хоть дома иметь отдых! Я не железный. Работаешь, работаешь, черт возьми, а тебе вместо благодарности — под нос дулю! Что я перед тобой, отчитываться должен? Я не мальчик!

Случалось, Николай даже бросал на пол что-нибудь небьющееся, ботинок или шляпу, — пусть жена видит, как у него нервы сдают и что с человеком от переутомления бывает. С этой же целью стал носить в кармане валидол — мол, и сердце вот пошаливать стало. Слышал он от умных людей, что это наивернейшее средство: начнет жена пилить, а ты раз под язык таблетку и «ой-ой, заболело». Какой же ведьмой надо быть, чтобы и после этого продолжать мучить человека!