Виктор Шкловский - О теории прозы Страница 22

Плачьте, дети. Этот мальчик остался на крышах укреплений старой Трои.

Люди боялись детей героев. Убивать было неловко, и они дали младенцу упасть с крыши.

Слезы трагедии справедливы.

Ошибки истории понятны.

Дон Кихот не был понят временем.

Правда, Сервантеса кормили. Правда, сестра его выкупила из плена. Но говорят, что для этого ей пришлось стать проституткой.

Вот так впервые в тексте книги мы произносим великое имя Антигоны.

Антигона, дочь Эдипа, последовала за своим слепым отцом – изгнанником, преступившим закон; и похоронила своего брата, несмотря на запрещение.

Он должен был остаться непохороненным.

За это ее заживо замуровали.

Вернемся к броневикам.

Стена, если она гнилая, ткни ее пальцем – она рассыпется.

Но существует типология стен.

Великий философ Гегель предупреждает молодого человека, стоящего на пороге жизни.

Благоразумное предупреждение великого философа, хорошо знающего жизнь, необходимо привести целиком.

«Случайность внешнего существования превратилась в прочный, обеспеченный порядок гражданского общества и государства, так что там, где ставил себе химерические цели рыцарь, теперь существует полиция, суды, армия, государственное управление.

Благодаря этому меняется также и характер рыцарства героев, действующих в новейших романах. Они как индивидуумы со своими субъективными целями, своей любовью, честью, благоговением или своими идеалами исправления мира противостоят этому существующему порядку, прозе действительности, которая всюду ставит на их пути затруднения.

Субъективные желания и требования взвинчиваются благодаря этой противоположности безмерно высоко. Каждый застает перед собой зачарованный, для него совершенно неподходящий мир, против которого он должен бороться, так как этот мир противится ему и, в своей неподатливой прочности не уступая страстям героя, выдвигает как препятствие (ему) желание какого-нибудь отца, какой-нибудь тетки, гражданские отношения и т.д.

Такими новыми рыцарями являются особенно юноши, которым приходится пробиваться через круговорот мира, осуществляющийся помимо их идеалов. Эти юноши считают несчастьем, что существуют вообще семья, гражданское общество, государство, законы, профессиональные занятия и т.д., так как субстанциальные жизненные отношения с их ограничениями жестоко противодействуют их идеалам и бесконечному праву сердца.

Надо пробить брешь в этом порядке вещей, изменить, исправить мир или, по крайней мере, вопреки ему создать себе на земле небесный уголок, пуститься в поиски подходящей девушки, найти ее и добыть, отвоевать ее наперекор злым родственникам или другим не благоприятным обстоятельствам.

Но эта борьба, эти сражения являются в современном мире лишь годами ученичества, воспитанием индивидуализма при соприкосновении с наличной действительностью и только тогда становятся осмысленными.

Ибо учение это кончается тем, что субъект обламывает себе рога, вплетается со своими желаниями и мнениями. в существующие отношения и разумность этого мира, в его сцеплении вещей, и приобретает себе в нем соответствующее местечко. Сколько бы тот или иной человек в свое время ни ссорился с миром, сколько бы его ни бросало из стороны в сторону, он в конце концов все же по большей части получает свою девушку и какую-нибудь службу, женится и делается таким же филистером, как все другие. Жена будет заниматься домашним хозяйством, не преминут появиться дети, женщина, предмет его благоговения, которая недавно была единственной, ангелом, будет вести себя приблизительно так, как и все прочие. Служба заставит работать и будет доставлять огорчения, брак создаст домашний крест; таким образом, ему выпадет на долю ощутить всю ту горечь похмелья, что и другим»[80].

Вот серьезный разговор.

Искусство знает, о чем говорит Гегель.

Существует притча о великом человеке, он стоял перед стеной, там была дверь, а сверху раздался голос – эта дверь сделана для тебя, но ты в нее не вошел.

Речь идет о щелях в мире действительности.

Мы их видели.

Там был свет.

2. Рифма поэзии. Рифма прозы. Структурализм и зазеркалье

Проводы

I

Книга «О теории прозы» издана была дважды: в 1925 и в 1929 годах.

После этого писал много. Недавно прислали из Чехословакии другие статьи на эту же тему, что-то около 500 страниц.

Разбирая архив, нашел свое письмо Эйхенбауму от 27 марта 1955 года: «...искусство не книжно, но и не словесно, оно в борьбе за ступенчатое (чтобы было удобнее) понимание мира».

Когда сейчас, в последние годы, каждый день работаю я над «Теорией прозы», то это спор сердца, средство от боли сердца.

То, что было написано в 1925 году, изменилось – как изменилась жизнь.

Пишу каждый день.

Не тороплюсь. Скоро мне будет девяносто лет, и кто перепишет книгу...

Существует и сейчас в Европе мощное, неутихающее течение – структурализм, которое не менее сорока лет со мной спорит.

Структуралисты во главе с Романом Якобсоном говорят, что литература – явление языка.

Нет Ромки – остался спор.

Существует стихотворение Шарля Бодлера «Кошки»[81].

Вот это стихотворение структуралисты выбирали и выбрали в качестве своего примера.

Авторы – люди с большим европейским именем: ученик Шахматова Роман Якобсон и знаменитый Клод Леви-Стросс.

Стихотворение Бодлера прочтено как группа самостоятельных сонетов. В нем сговариваются почтенные люди – суровые ученые, любовники и кошки, влюбленные в покой и тепло.

В литературе давно живет установившаяся традиция деления рифм на мужские и женские. Названия так укоренились, что структуралисты уже не могут определить, что живет за названиями.

Слово само по себе не существует в речи, во фразе, прозаической или стихотворной.

Слово живет в мире. Получается так. Сейчас смотрю на пол, я говорю, что это слово мужского рода.

Посмотрю, слово «стенка» – женского рода.

Из этого нельзя сделать выводов и относиться к словам так, как относятся к жизни между мужчиной и женщиной.

Мужские и женские рифмы чередуются в определенном установленном порядке – живут в мире. Порядок установлен поэтом не только для данного случая, – большой, хороший поэт, во многом великий, в исследовании двух авторов, как бы разыгрывает сцену между мужчиной и женщиной.

Однако в русском языке существует собака и пес, эти существа разного наименования бывают одного пола.

Это всё собаки, и в русском языке бытуют для кошачьего рода слова «кот» и «кошка»; у русских есть и шутливая загадка: сидит кошка на окошке, и хвост у нее, как у кошки, но все-таки не кошка.

Разгадка – это кот.

В работе структуралистов все кошки – женщины. И все собаки в этом стихотворении – мужчины.

Само стихотворение – включение в повествование драмы между мужчиной и женщиной. Эти два лагеря считаются постоянными.

Пылкие любовники и суровые ученыеРавно любят в свою зрелую поруМогучих и ласковых кошек, гордость дома,Которые, как и они, зябки и, как они, домоседы.Друзья наук и сладострастья,Они ищут тишину и ужас мрака;Эреб взял бы их себе в качестве траурных лошадей,Если бы они могли склонить свою гордыню перед рабством.Грезя, они принимают благородные позыОгромных сфинксов, простертых в глубине одиночеств,Кажутся засыпающими в сне без конца;Их плодовитые чресла полны магических искр,И крупицы золота, как и мельчайший песок,Туманно усыпают звездами их мистические зрачки.

В этой короткой поэме, строго организованной, в сонетах определенные строки несут разгадку.

Это можно сравнить с онегинскими строфами, где последняя строка несколько печально и в то же время юмористически подытоживает смысл всей строфы.

У Пушкина описывается Петербург, последняя строка будет такой:

«там некогда гулял и я,Но вреден Север для меня».

Строка написана человеком, высланным из Петербурга.

Драма между кошками и людьми не только как бы объяснена в работе структуралистов, но даже имеет свой чертеж, рисунок которого похож на паркет.

В первой части статьи авторами рассматривается вопрос о мужской и женской рифме, чередовании слогов, устанавливается классификация рифм и как вывод важная роль грамматики.

Во второй части статьи на основании освещенного таким образом материала устанавливаются этапы движения стихотворения от плана реального (первое шестистишие) через ирреальное к сюрреальному; другими словами, движение от эмпирического к мифологическому.

Дается чертеж.

II

Для меня вопрос о месте слова в тексте и о месте слова и текста в жизни начался давно, – когда я встретился с мнением Толстого.

Толстой писал, что высказанное в «Анне Карениной» нельзя передать только при помощи построения слов, оно может быть выражено, только сталкивая понятия, как бы противоречащие друг другу.