Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник) Страница 22

Вот только через Унгу пока еще мост деревянный, ветхий, знак видит: с грузом более семи тонн проезд запрещен. А еще недавно такого знака не было — мостик стоял крепко. Но, видно, вышел ему срок, долгую и добрую службу он послужил. И подумалось Алексею Петровичу: интересно, сколько раз я проезжал через этот мостик?! И вот еще раз — домой, на родину, в Шигали!.. Из родных людей в Шигалях сейчас только старшая сестра Арина. Мать звала ее Урик, звала так с малых лет и до последних дней, хотя у сестры к тому времени было уже десятеро детей, и вот теперь и все в Шигалях зовут ее так — Урик. Подумать только — десять детей! До войны родилось четверо, а потом, когда ее муж Афанасий вернулся с фронта, сестра рожала сыновей да дочерей ежегодно. Алексей Петрович и сейчас даже путает их имена…

— Ох, беда, — опять вздохнула позади женщина. — И Сорма высохла, и Цивили высохли…

Как раз проезжали по мосту, и Алексей Петрович поглядел вниз — сухое, все в трещинах русло речки Сормы, только кое-где в бочагах влажнел песок. И над всем руслом, сколько было видно, летали грачи. Может быть, собирают дохлую рыбешку. «Неужели высох и Большой Цивиль?» — подумалось Алексею Петровичу с каким-то даже внезапным страхом. Большой Цивиль — река его детства, и в то, что он может высохнуть, просто не верилось. Но спросить у женщины, так ли это, он отчего-то не решался. Да и откуда ей знать, ведь она не из Шигалей…

— И Волга вся обмелела, — сказал и шофер. — Рыбаки говорят, что еще никогда не было таких уловов.

— Вот так вот! — подхватила женщина. — У одних беда и горе, а другим прибыток да радость.

Видимо, сердце женщины и, в самом деле, ожесточилось. Трудно поверить, что богатые уловы приносят рыбакам радость и удовлетворение сейчас, когда Волга и в самом деле так обмелела, что и глядеть страшно. Но ни Алексей Петрович, ни шофер, ни муж не возразили женщине.

Проехали Юпрямы. С каждым километром все ближе и ближе родное место, все знакомей места, че «рез которые идет дорога. Только засуха неузнаваемо преобразила землю. Лиственницы справа от дороги безвременно пожелтели и сбросили иголки. Да и рощи редки, лист на деревьях мелкий и жухлый. А вот и Сорминский лес, плантации хмеля. Там работают люди — белые платки на головах женщин, белые рубахи под палящим солнцем особенно белы.

— И хмеля нынче нету, — опять высказалась женщина.

— Поливать надо было, — вступил шофер в разговор, и по твердости заявления было ясно, что тут ему есть что сказать.

— Поливать! — почти выкрикнула женщина. — Чем же поливать?

— А в газетах сколько пишут о поливах!

— Да ведь газетами, в которых пишут о поливах, много не польешь.

— Я о том и говорю! Сколько пишут, а я вот всю республику изъездил, а почти и не видел, чтобы поливали. Так — в одном-двух хозяйствах.

— А чего не поливать, если прикажут, — с ехидством сказал и мужчина, все это время терпеливо молчавший.

Жена поняла его буквально и напустилась опять на него:

— Что ты понимаешь! Чем нам поливать? У нас, что, Волга, что ли, есть? Как был простофиля!..

— Подземными водами надо поливать, — со знанием дела сказал шофер. — Вот я слышал — в Японии…

И начался обычный в таких случаях разговор людей, знающих, как обстоит дело не только в родном колхозе, не только в родной республике, но и во всем мире. Такие разговоры еще больше расстраивают простых людей, потому что оказывается, что везде хорошо и с полисом, и с урожаем, и с привесами, и с картошкой, а только у нас дома плохо.

Алексей Петрович помалкивал, ведь в сельских делах он разбирался плохо, не знал всех тех тонкостей, которые отличают именно знатока, специалиста от дилетанта. Он и с Сетнером никогда не спорил по таким вопросам.

Скоро должна была быть деревня Яндоба, вон за тем пожелтевшим перелеском… Во время войны Алексей приноровился запрягать корову, чтобы привезти Дров. Хворост, сушняк, валежник, сухостой — вози, никто слова не скажет. Да и много рубщиков приезжали в здешние леса из тех краев, где нет леса, одни поля. Так их и звали — полевики. Вот эти полевики тоже всю зиму рубили лес и вывозили его. От них на вырубках оставалось много хороших дров, под снегом попадались и целые бревна. И Алексей не терялся в таких случаях, возил, наполнял свой двор, а в субботу после уроков, нагружал сани, потом уже после полуночи запрягал корову и к рассвету был в Яндобе.

Здесь он продавал дрова высокой, худой тетке. У нее жила эвакуированная женщина с четырьмя детьми, а вот были ли дети у самой тетки, он сейчас и не помнит. Потом эта эвакуированная умерла, и ее детишки так и остались в доме этой тетки, остались как ее дети. У нее была мука, за воз дров она давала Алексею четыре килограмма. Тетя Крахвине… Да, так ее и звали — тетя Крахвине. Ребята еще ругались: что, мол, ты продаешь так дешево? А он не торговался: сколько дала, столько и взял. А про то, что жалко было ребятишек да и саму тетку Крахвине, об этом он ничего не сказал… Да разве дрова он покупал на деньги? А корова тоже была своя. В месяц раза два он приезжал с дровами в Яндобу, а обратную дорогу он готов был лететь на крыльях — какая радость была на сердце при мысли, что вот он привезет матери муки!..

Яндоба появилась внезапно под косогором. Жива ли тетка Крахвине? Ей и тогда-то было за сорок, и если жива, то уже старуха, вряд ли и помнит она парнишку, который привозил ей на корове дрова. А однажды она заказала шестнадцать дубовых столбиков для изгороди…

Но теперешняя деревня Яндоба очень мало походила на ту, военной поры Яндобу. Большие дома под железными да шиферными крышами весьма отдаленно напоминают те маленькие убогие халупки с подслеповатыми окошками, в которых по утрам горели желтые керосиновые огоньки. А какие сейчас стали ребятишки у тетки Крахвине?..

— Приехали, — сказала вдруг женщина позади.

— Разве вы не в Норусово? — удивился шофер.

— Нет, мы здесь выйдем, останови.

Тормоза заскрипели, машина остановилась. Пассажиры завозились, начали вытаскивать свои котомки и сумки, потом шофер открыл багажник, выгружали оттуда и о чем-то глухо говорили.

— Да хватит тебе! — грубо сказал мужчина с бельмом. — Торгуешься из-за каждой копейки.

Наверное, женщина расплачивалась с шофером, и, видно, теперь, когда она была на месте, ей стало жалко переплачивать лишние деньги.

— Другой раз поезжайте на автобусе, — сердито посоветовал шофер и хлопнул крышкой багажника. А когда сел на место, и они поехали, объяснил Алексею Петровичу: — Я взял с них только половину того, что на счетчике, всего три рубля, а ей показалось, что я ее ограбил! Жадюш деревенские!..

Куры шарахались из-под колес машины. На счетчике было шесть рублей и какие-то копейки, Алексей Петрович не разглядел. Все не так просто, хотелось сказать ему, относительно жадности все не так и просто… Но парень, видно, сильно был обижен, он то и дело сплевывал на дорогу и ворчал:

— Если бы не вы, я бы ткнул их носом в счетчик!..

Жадная ли была тетка Крахвине, оставившая у себя четырех чужих детей? Жадная ли была его мать, которой иной раз нечем было накормить семью?.. Жадная ли сестра Урик, у которой десятеро детей?.. Трудно достаются деревенскому жителю эти копейки, особенно трудно они доставались ихним матерям, а скудость рождает бережливость, скупость, так что относительно жадности Алексей Петрович сказать ничего не может.

Машина летит по асфальтовому шоссе, на спидометре стрелка качается на цифре «100». Свистит за стеклом ветер, мелькают деревья и километровые столбики, а шофер говорит что-то о своем плане, который выполнять стало тяжело, о своем нерадивом сменщике, о свирепых гаишниках… Может быть, сознание чужих недостатков необходимо слабому человеку для самоутверждения в своих же глазах? Если у нас хватает чутья видеть ложь и решимости обличать ее, нам самим уже сложнее, труднее лгать… Производственный план… Ради его выполнения многое прощается. Допустим, прощается директору завода его невежество, грубость и сомнительные приемы управления, если его завод исправно выполняет план. Есть план, и у тебя появляются радетели и приятели в министерстве. Это уже надежный путь к вершине славы и личного авторитета, и то и другое необходимо прежде всего в моменты, когда составляются планы. Директор, находящийся на вершине славы, тому же министерству необходим не меньше, чем продукция, которую дает твой завод, да, не меньше, если не больше. Это и справедливо, ведь если ты выполняешь план, значит, ты всегда на виду, и премия, награда — кому? — ясно: тебе. А завершил пятилетку успешно — орден, как положено. Пусть многие недовольны твоим грубым обращением, приемами в руководстве, но ведь Ннбгие и довольны. Они подлизы, Скажут. Ну, это ведь как взглянуть. Главное — производственный план, выполнение и перевыполнение. И ты чувствуешь себя уверенно, крепко, твои корни прочно сидят в почве, как у дуба, а вершина уходит далеко ввысь. В конце концов, в случае, если там дисциплина или еще что, так разве ты один на заводе? А партком на что? А завком? Они куда смотрят? А еще комитет комсомола. Но даже если директор и в самом деле не слишком соответствует, то каков еще будет новенький? Отдать лошадь и остаться с кнутом? Поэтому пускай посидит, поработает еще годик-другой…