Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов Страница 22

— Простите, — не сдержался дотоле молчавший член президиума — почтенный медик, заведующий терапевтическим отделением другой больницы. Он скорчил кислую гримасу и, словно домыслы Лозовского не только оскорбили его лучшие чувства, но и лишили дара речи, долго не мог подобрать нужных слов. — Вы простите меня, — несколько раз повторил он, — но вы не врач…

Семен Семенович окинул веселым взглядом собравшихся и, не оборачиваясь к обидчику, сказал:

— В нашем деле это не обязательно. Цельс, имя которого мы спустя тысячу лет все еще произносим с уважением, не был врачом, Пастер, Мечников и Левенгук, открывший нам невидимый мир бактерий и самый процесс зарождения жизни, наконец, величайший анатом Леонардо да Винчи — тоже не были врачами… Не был им, в нашем понимании, и Гиппократ. Что сказали бы мы о враче, который смешивает артерии с венами, сухожилия с нервами и рассматривает мозг как губку, призванную накачивать и всасывать излишек жидкостей из организма?

— Послушаешь вас, — пришел на помощь члену президиума его сосед справа — инфекционист, слывший знатоком заразных болезней, — все наши лекарства лишены избирательности и неспецифичны. А что вы скажете о действии сывороток и вакцин, пенициллина и сульфаниламидов?! Ведь гноем телячьей оспы мы предохраняем детей не от дизентерии, а от оспы… Пенициллин ликвидирует гнойные заболевания, отнюдь не почечные колики…

Довольный собой, ободренный громким смехом своих единомышленников, он вызывающе сощурился, как бы желая этим сказать: «Послушаем, что скажет наш пророк».

Лозовский тем временем успел заметить Злочевского, кивнул ему головой и часто затем возвращался к нему взглядом. Было нечто вызывающее в упорстве, с каким Лозовский ни разу не обернулся лицом к президиуму.

Когда смех и шутки улеглись и наступила тишина, изредка прерываемая легким шепотом в задних рядах, для Злочевского настали минуты тягостного раздумья. Он заранее знал, какой последует ответ. Лозовский не раз высказывал ему свое мнение об этом. Тревожило Валентина Петровича другое — найдет ли этот человек достаточно сил в себе, чтобы сдержаться и не натворить ошибок. Необдуманная шутка или дерзость была бы подхвачена врэ. гами и дорого могла бы ему стоить. Будь что будет, Злочевский ободряюще улыбнулся Семену Семеновичу и тут же об этом пожалел. Кто знает, как он истолкует его сочувствие. Возьмет и для храбрости отколет такое, что только держись.

— Разрешите на вопрос ответить вопросом, — с той непосредственной простотой, которая так привлекала к нему одних и отпугивала других, произнес Лозовский. — Чем вы объясните то обстоятельство, что сыворотки, вакцины, антибиотики и витамины не только лечат, но и приносят порой изрядный вред больному? Даже прививка оспы порождает иной раз вакцинный энцефалит. Скажете — это побочные явления и назовете их лекарственной болезнью, но ведь то и другое повторяется довольно часто. Мы стали бояться спасительного пенициллина и особенно сульфаниламидов… Так называемое осложнение на самом деле — новое заболевание, возникающее в пути следования лечебного вещества по бесчисленным клеткам тканей, желез и мышц. Мы больше знаем о том, что творит снаряд, пущенный в мировое пространство, чем лекарство, курсирующее по организму. Мы недооцениваем наши лечебные средства, вернее говоря, мало их знаем. Они превосходят все, что нам известно о них. Они строят и рушат, даруют и отнимают, щедро рассыпают добро и зло, предупреждают и излечивают болезни, о которых ни врач, ни больной не имеют представления. Их деятельность универсальна. Я ввожу больному лечебное средство против туберкулеза, ничего другого мне от него не надо. Прежде чем расправиться с возбудителем болезни, мое лекарство подавляет в кишечнике флору, снабжающую организм витамином, и вызывает у больного авитаминоз. Когда еще борьба между лечебным веществом и туберкулезной палочкой завершится успехом, а в тканях по милости того же вещества уже возникают микробы, ферменты которых способны разрушить его целебность. В этой неустойчивой кухне все возможно. Достаточно лекарству утратить хотя бы один химический радикал — и доброе начало обратится в свою противоположность, умножив силы врага… С полным сознанием ответственности я позволю себе заявить, что всякое лечение болезни превращается во вмешательство, выходящее за пределы нашей задачи. Если бы наука могла учесть все, что происходит в пути следования лечебных средств, мы отказались бы считать их специфическими. Тогда бы, вероятно, и я не держал сейчас ответа перед вами.

Объяснения Лозовского вызвали ропот, который обратился в несмолкаемый шум. Иронические улыбки в президиуме послужили сигналом отчитать новоявленного еретика, раскрыть его ересь и заодно уничтожить ее. Один за другим выступали врачи, медицинские сестры, аптекари и вовсе незнакомые люди, чтобы, во–первых, показать, как тонко они умеют разбираться в науке и, кстати, поддеть главного врача, который ставил их не раз в неприглядное положение.

— Следуя вашим наставлениям, Семен Семенович, — заметил пожилой фтизиатр, большой шутник и балагур, — медицина должна отказаться от пользования лекарствами, пока не выяснится их действие во всех возможных средах организма. Но так как что ни больной, то другая среда, лекарственный мораториум придется продлить на много лет…

Дружный смех в президиуме означал, что подобного рода выступления будут оценены по заслугам.

Заведующий аптекой, старый провизор, человек со склонностью ко всему подходить с меркой философа, счел нужным по–своему оценить сложившуюся ситуацию. Он был уже немолод, пожалуй за семьдесят, это подтверждали его нетвердая иоходка, неуверенный дрожащий голос, упорно звучащий дискантом, и, наконец, синеватые мешки под слезящимися глазами. Прежде чем заговорить, он с сознанием ответственности перед собственной совестью и тем, кто ждал его мудрых слов, склонил свою многодумающую голову и вздохнул.

— Не кажется ли вам, уважаемый Семен Семенович, что в ваших рассуждениях немалая толика идеализма. Простите, но получается 1§ т»огаЫпти 5 — организм до крайности сложен, и действия лекарств нам никогда не познать. Тут многое от Клавдия Галена, да, да, именно от него, но в таком случае позвольте мне по примеру Роджера Бэкона провозгласить — долой идеалистические цепи, освященные временем, да здравствуют наблюдение и опыт!

Тон был задан, и, настроенные на этот лад, люди охотно и подолгу говорили, не замечая того, что повторяют друг друга. Изредка врывался неуверенный голос защиты, но в хоре недовольства и осуждения он звучал как фальшивая нота.

— Что с него спрашивать, — как бы завершил дружно слаженный концерт чей–то хриплый выкрик из толпы, заполнявшей проходы, — ему история свет закрыла, он только и знает медицину древних да сплетни средневековых цирюльникоз…

Злочевский успел заметить возбужденное лицо старичка, бледные губы, дрожащий подбородок и костлявую руку, на мгновение взметнувшуюся вверх. Откуда взялся этот пьяница — судебный медик, давно ушедший на пенсию? Неужели он затем лишь и пришел сюда, чтобы свести счеты с Лозовским? Сколько же врагов у него? Кто умудряется поддерживать в них былую обиду и недовольство? Что этому пьянчужке до случая с Андросовым, до больницы, в которую он, вероятно, впервые пришел? К тревожному чувству Валентина Петровича присоединилось опасение, что Лозовский не оставит обиду без ответа и восстановит всех против себя.

Лозовский встал и при внезапно воцарившейся тишине спокойно сказал:

— Знание прошлого нам, медикам, не противопоказано. Оттого что многие не удосуживаются заглянуть в историю, их сведения о ней до неприличия жалки. Знание физиологии застряло на Сеченове, понимание клиники — на высказываниях Боткина, а сведения о хирургии — на сочинениях Пирогова. Никто не спорит. Надо знать, что творится в собственном доме, но не бесполезно и заглянуть в окно. К нам ведь заглядывают, и частенько. Павлова изучают в Европе и в Америке, Виноградскому рукоплещет Лондон и Париж, имя Бэра за границей произносят с благоговением… Кстати о Бэре: он завещал свой труп анатомам, русский ученый продолжал служить науке и после смерти. Вот уж у кого нам не грех поучиться!.. Археологи рассказывают о мумии египетского врача, в груди которого нашли вместо сердца камень. Медик, вероятно, осознав при жизни несправедливость и жестокость своего сердца, распорядился заменить его камнем… Недурной урок, многим следовало бы призадуматься над этим, не обязательно без меры ожесточать себя, чтобы слишком поздно затем покаяться…

Лозовский умолк, и внезапно прозвучал голос Злочевского:

— Правильно, Семен Семенович, неважно иметь большое сердце, важно, чтобы оно не было каменным.

Многие обернулись в сторону Валентина Петровича. Большинству этот новоявленный защитник Лозовского не пришелся по нутру. Ему, возможно, не простили бы подобную вольность, но неожиданно с высокой трибуны президиума заговорил председатель.