Николай Угловский - Подруги Страница 22

— Что ж, коли племянник — не настаиваю. Ну как концерт, Иван Максимович? Наши артисты хотят знать мнение председателя райисполкома. Только напрямки, положа руку на сердце…

— Да чудесный же концерт, ей-богу, — и в самом деле прижав руку к сердцу, сказал Локтев. — И вообще все замечательно прошло, напрасно Самойлов язвил.

— Вы говорили с ним?

— А ты думаешь, нет? Дело вчерашнее, покаюсь: схитрил я перед Семеном Михалычем. Захожу к нему, только рот раскрыл о нашем с тобой разговоре, а он… ну, ты знаешь его характер… брови сцепил, спрашивает: «Что еще Логинов выдумал? Какой праздник, ради чего? Растрезвонит на весь район, а осенью в лужу сядет». Позвольте, говорю ему, тут какое-то недоразумение. Кто вам сказал о празднике? Ах, Репина! Так она же неправильно выразилась. Обыкновенное собрание об очередных задачах, и я лично, говорю, намерен на нем присутствовать, чтобы обрисовать обстановку… Ладно, говорит, поезжайте, и чтоб на будущей неделе начинали косить травы на силос. Вот так, брат, и договорились.

— К чему же было хитрить, Иван Максимович? — недовольно сказал Логинов. — Вы же видели, как народ настроен.

— Видел, знаю. Пожалуй, не стоило мне выкручиваться, по-детски как-то получилось. А теперь я и другим председателям буду рекомендовать такие праздники провести. Косить-то когда начнешь?

Логинов ждал этого вопроса. Перед кем другим он, может, и схитрил бы, а Локтеву ответил прямо:

— С этим придется погодить. Дождей-то весь месяц не было. Трава и в низинках еще худо подалась. Какой же резон верхушки снимать?

— Пожалуй, ты прав, — вздохнул Локтев. — Но и ждать милости у бога тоже не резон. Сейчас каждый день дорог. Сам понимаешь, тянуть с этим до массового сенокоса нельзя.

— Понимаю, Иван Максимович. Однако и спешить без оглядки не хочу.

— Ну-ну… Ты хозяин, тебе виднее. Будь здоров.

— Всего доброго…

XIII

Обязательство девчат было опубликовано в газете и получило широкий отклик. К тому времени по путевкам райкома комсомола в колхозах уже работало около трехсот юношей и девушек, и многие из них с энтузиазмом включались в соревнование за коммунистическое отношение к труду. Верочка получила до десятка писем от молодых животноводов, в которых они делились своими первыми радостями или невзгодами, спрашивали совета, интересовались, сколько Верочка и ее подруги зарабатывают.

Письма убедили Верочку, что их почин и все, что они здесь делают и могут сделать, — это не только их частное, дело. Они оказались на виду у всего района, их теперь знали, за ними следили, на них равнялись. Впервые в жизни груз ответственности всей тяжестью лег на хрупкие плечи Верочки, и если большинство людей этого не замечало, то сама она чувствовала, что взрослеет с каждым днем.

Вскоре к ним приехал корреспондент районной газеты. Весь день он ни на шаг не отставал от девчат — пошел с ними на утреннюю дойку на пастбище, побывал на квартире, и они угостили его немудреным обедом, заглянул в красный уголок на скотном дворе и, ни на минуту не умолкая, расспрашивал, расспрашивал… Лена по обыкновению отмалчивалась, Верочка отвечала на вопросы по обязанности, вежливо и сдержанно, Катю же все это страшно забавляло, и она болтала и дурачилась до изнеможения. Корреспондент был молодой и, видать, веселый парень, он быстро нашел верный тон и шутил с Катей непринужденно, словно был знаком с нею давно.

А через пару дней они вместе читали в газете большой очерк «Счастье трудных дорог». Верочка боялась, что дотошный и веселый корреспондент, наслушавшись не, в меру хвастливых и легкомысленных шуточек Кати, напишет о них в столь же игривом тоне, представит все в розовых красках, приукрасит самые пустяковые факты и фактики — читайте, мол, и умиляйтесь, какие они герои, как здорово у них получается. А ведь если вдуматься, они еще ничего такого не сделали и вряд ли сделают — просто будут работать, как работают сотни и тысячи других доярок. О чем тут писать?

Все-таки Верочке любопытно было поглядеть на себя как бы со стороны: что же они такое представляют в глазах других людей? Корреспондент начал издалека — с того, как у них созрело решение поехать в колхоз. По его словам, инициатором была Вера Аникеева. («Ну, конечно, это ему Катя наболтала», — раздраженно подумала Верочка). Затем описывалась их поездка на пленум райкома, выступление Кати, первые дни в колхозе.

«Все оказалось не так-то просто, — писал дальше автор. — Начать с того, что их не, поставили сразу на группы коров, а заставили убирать навоз, подносить корма, приглядываться к старым дояркам. Это было нелегко и вовсе не почетно. Доить они не умели. К концу дня болели поясница, руки, падало настроение, в голову лезли предательские мысли: стоило ли ехать сюда? Ведь на льнокомбинате было и легче, и веселее, и зарабатывали они немало… Грубели лицо и руки, и не раз самая бойкая из них. Катя Орешкина, страдальчески смотрела на свои тонкие и когда-то белые пальчики, которыми так гордилась…»

— Даже пальчики вспомнил, — не без смущения подивилась Катя. — Я же ему про них не, говорила.

— Да уж, конечно, пожаловалась, не отпирайся, — сухо заметила Верочка. — Вот и выступление твое описано, откуда же он мог узнать?

— В райкоме, наверно, я тут ни при чем, девочки, — с жаром сказала Катя, прижав ладони к груди. — Я уж и позабыла, о чем тогда говорила, ей-богу.

На этот раз Верочка охотно ей поверила.

О Верочке в очерке было сказано: «Это светловолосая, серьезная и волевая девушка, всей душой полюбившая новое дело…» О Лене еще, короче и категоричней: «Это человек, невольно внушающий уважение». Девушки от души посмеялись над этими характеристиками, но концовка очерка несколько смутила их.

«Выбор жизненного пути всегда бывает трудным, и юные патриотки рады, что не ошиблись, нашли свое место в общем строю. Конечно, и сейчас после трудового дня у девушек ноют пальцы, устает все тело, но это уже не та угнетающая усталость, которую приносит опостылевшая и бесцельная работа, а усталость приятная, рождающая горделивую удовлетворенность сделанным, сознание, что самое трудное уже позади».

— Мудрено закрутил, сразу и не разберешься, что к чему, — беспечно сказала Катя, поправляя прическу перед зеркалом. — В общем, ерунда. Про счастье пишет, а сам-то он знает — какое оно? А в городах, что же, все несчастливые живут? Развел философию на мелком месте. Ну ладно, мне пора на репетицию.

Она крутнулась перед зеркалом и, помахав подругам ручкой, ушла.

Вот так она делала теперь каждый вечер: переоденется, покрутится перед зеркалом, перебросится с подругами парой фраз о том, о сем и уходит. Верочка сначала думала — в клуб, а потом выяснилось, что Катя короткой летней тропкой выбегала на большак, останавливала первую попавшуюся машину и через полчаса оказывалась в поселке. Возвращалась за полночь, а иногда, не заходя домой, бежала прямо на пастбище, чтобы поспеть к утренней дойке. Невыспавшаяся, вялая и злая, молча доила коров, ни с кем не разговаривала и, случалось, тут же на пастбище укладывалась спать, накрывшись Юркиным плащом. Выспавшись на свежем воздухе, Катя как ни в чем не бывало снова становилась прежней Катей — веселой и разговорчивой, вспыльчивой и озорной. Никогда нельзя было угадать, что она выкинет через минуту. Когда Верочка начинала упрекать ее за рискованные отлучки, Катя слегка хмурилась и спешила прекратить разговор.

— Это мое дело. На работу я не опаздываю? Не опаздываю. Свои обязанности выполняю? Выполняю. Ну и буду ездить, рая мне так нравится. Не привязанная…

— Но чем это может кончиться? Так и будешь всю жизнь туда-сюда мотаться? — сдерживая гнев, спрашивала Верочка.

— Чем кончится, с тем я и буду согласна, это уж моя забота. А свободное время я имею право использовать, как хочу, и ты мне не укажешь.

— Я не укажу, другие укажут. Ты погляди на себя, на что ты похожа стала. Будто из больницы выписалась…

— Ну и пусть! — сердито отворачивалась Катя. — Потом отосплюсь, времени впереди — ой, как много! Это ты собираешься возле коров всю жизнь убить, а меня еще многое на этом свете интересует…

Катя уходила, а Верочка так и не решалась спросить у нее про Виктора. Ведь ясно же, что это Виктор Червинский кружит ей голову, но чего он добивается? Как ни старалась Верочка сердцем понять и, может быть, простить Катю, ничего, кроме смутной тревоги, не появлялось в ее душе. «Потому и не понимаю и осуждаю Катю, что сама, видно, не любила по-настоящему», — с грустью и затаенной завистью думала Верочка…

Катя, помахивая косынкой, пробежала под окнами, скрылась за соседней избой. Верочка свернула газету, сунула ее подальше за рамку, чтобы потом перечитать очерк наедине, сказала раздумчиво:

— На репетицию, говорит, а сегодня и репетиции-то никакой нет. Опять на зорьке явится…