Борис Изюмский - Призвание Страница 22

— По специальному заказу, — улыбается Леонид, — Завтра и к папе пойдем.

Василий Васильевич Богатырьков вторую неделю лежит в больнице.

В прошлое воскресенье Леонид пришел в палату позднее всех. Отец лежал возле окна и читал книгу. У Леонида сжалось сердце при взгляде на его лицо, измученное болью, с комками морщинок у сухих уголков рта.

— Пришел, сынок! — обрадовался отец. — Мама говорила, что ты запоздаешь… Ну, как ваш воскресник?

Леонид неторопливо пододвинул стул к кровати, положил на тумбочку какой-то сверток.

— Сто десять деревьев посадили! — И с тревогой в голосе спросил: — Больно, папа?

— Да, что ж душой кривить, больновато, — признался отец. — Врачи говорят нежно: «камешки в почке», а мне кажется — булыжники ворочаются.

Он добродушно рассмеялся и положил шершавую ладонь на руку сына.

В палату вошла сестра. Она ходила между коек так осторожно, будто ступала босыми ногами по острым камням.

Где-то близко прозвонил на обед колокол, в окно Леониду видно было, как из машины выгружали фрукты.

— Как у вас с Балашовым? — спросил отец и поправил подушку. Ты бы как-нибудь привел его к нам домой…

Леониду очень приятна была и эта заинтересованность отца школьными делами, и его всегдашняя готовность помочь ему, и то, что разговаривал с ним отец, как с равным.

Но сейчас, в больничной обстановке, ему не хотелось говорить о школе — это казалось здесь неуместным.

— Мама собирается зайти к Балашовым, — сдержанно ответил он. — а Борис бывает у меня…

Он умолк и, ласково глядя на отца, стал неловко раскрывать сверток на тумбочке.

— Я вот тебе принес… — сказал он смущенно, поставив банку любимых отцом маринованных огурцов. Леонид разыскал их в магазине на другом конце города.

— Э, родной, вот этого-то мне как раз и нельзя! — с сожалением воскликнул отец и даже вздохнул. — Жалость-то какая, нельзя!

Леонид огорченно поглядел на банку и решительно завернул ее снова в бумагу.

— А ко мне вчера товарищи приходили, — сказал Василий Васильевич, и лицо его просветлело. — Наш цех на второе место вышел по заводу… Знаешь, как радостно?

От недавнего укола атропина зрачки его расширились и возбужденно блестели, он устало откинул голову на подушку. Палатная сестра издали посмотрела на Леонида, и тот, поняв, что пора уходить, встал.

— Ты за Таей приглядывай, — попросил отец, слабо пожимая руку Леонида, — ей усидчивости нехватает. Пусть она чаще вслух читает, с выражением…

…Сейчас, идя с Глебкой, Леонид вспомнил этот разговор с отцом и беспокойно подумал о сестре: «решила ли?»

Потом мысли его невольно возвратились к Балашову и товарищам. «Конечно, Костя прямее, душевнее Бориса, а Виктор скромнее и внутренне гораздо богаче его, но и Борис хороший парень, я в этом убежден; надо только, чтобы рядом с ним были добрые друзья».

Дома Леонида и Глебку уже ждала мать — Ксения Петровна. Она подогревала обед, и в кухне вкусно пахло жареным луком. На раскаленной плите клокотал и побулькивал суп.

— А, Богатырьковы прибыли! — увидя сыновей, радостно блеснула молодыми глазами быстрая в движениях и речи Ксения Петровна. — Тая, накрывай на стол! Мойте руки! — и, отбросив со лба прядь светлых волос, стала энергично скрести ножом кухонный стол.

Девочка с гордостью посмотрела на Леонида, и он, не спрашивая, понял, что задача решена.

Вчетвером они сели за стол. На матери было синее, в белую крапинку, платье, дети его особенно любили.

— Главному помощнику! — протянула Ксения Петровна Леониду тарелку супу, ласково улыбаясь круглым, с ямочками на щеках, лицом.

Глебка, вооружившись ложкой, терпеливо ждал своей очереди.

— Мамуня, — спросила Тая, поднимая на мать такие же голубые, как у нее, глаза, — Машу в комсомол приняли?

Богатырькова работала на заводе контролером, а помощницей у нее была молоденькая Маша Плетенцова, частая гостья в их семье и любимица Таи.

— Нет еще — готовится, — ответила мать и испытующе посмотрела на дочь, — да и тебе об этом пора подумать.

Девочка радостно вспыхнула.

— Мне только через три месяца можно будет…

После обеда Леонид ушел к себе заниматься. Тая, вымыв посуду, отправилась к подруге, в квартиру через коридор, а Ксения Петровна, поставив на стол швейную машину, склонилась над шпулькой.

— Мама, — обнял ее за шею Глебка, — а ты обещала рассказать, как Сталина видела.

— Раз обещано, значит, закон, — улыбнулась мать и немного отодвинула машину. — Ну, садись рядком, потолкуем ладком. — Глебка с готовностью подтащил свой стул к стулу матери, коленками уперся в ее колени и приготовился слушать.

— А дело было так… Приехали мы в Москву, рабочие с разных заводов, поговорить, посоветоваться, как еще лучше работать… И застал нас в Москве праздник майский. Пошли мы с утра на Красную площадь. Поглядел бы ты, что там было! Знамена, народ — вся Москва!

И как на беду — дождь. Да такой сильный! Так думаешь, кто-нибудь ушел? Ни один человек! Все идут, идут мимо трибуны. Ждут, вот-вот родной наш Сталин появится.

А дождь поутих и кое-где над площадью уже голубое небо проглянуло. Мы в это время как раз проходили мимо мавзолея, смотрим — Сталин!

Глебка сидел, затаив дыхание, устремив на мать горящие глаза.

— Рукой помахал, и каждому кажется — это ему привет… И будто солнышко засияло!

Свет лампы падал на сблизившиеся головы матери и сына. Было очень тихо. Пел свою песенку счетчик у окна. Из-за стены едва слышно доносились звуки пианино.

Леня у себя в комнате захлопнул книгу и начал негромко декламировать.

Костя, которому Богатырьков поручил «пробрать, как следует Афанасьева за драку», приступил к делу с присущей ему решительностью.

Разыскав в коридоре Игоря, он кратко сказал ему:

— После шестого задержись. Будет крупный разговор.

Сначала все шло так, как предполагал Рамков: он с Игорем отправился домой, путь их лежал через сад, и никто им не мешал. Костя, заранее продумавший, о чем он будет говорить, начал строго:

— Ты почему затеял драку?

В этом месте Игорь должен был оправдываться, а Костя — обрушиться на него со всей силой общественного гнева.

Но Игорь тихо сказал:

— Костя, я тебя очень уважаю…

У него дрогнул голос.

— Но ты пойми… если бы… о твоем отце… что он последний человек, и такая гадость, что дальше некуда…

— Во всяком случае, — не отказываясь от обвинительного тона, продолжал Костя, — я бы не дрался, а обратился к организации…

— Не могу… — еще тише, через силу сказал Игорь я опустил голову так низко, словно ее прижимал кто-то к его груди.

— … мой отец… правда такой… Он бросил нас…

Игорь начал рассказывать и не смог, зажал рот рукой, не давая вырваться рыданьям.

Горе товарища было таким огромным, так охватило все его существо, что Костя растерянно забормотал:

— Ну, что ты, что ты… Брось, — он стиснул хрупкие плечи мальчика, — мы тебе поможем. Вот чудак, да брось же!

Игорь, наконец, овладел собой и поднял голову.

— Я только тебе, Костя… Ничего, мы и сами… С мамой…

— Я понимаю… Я вот поговорю с Леней, с ребятами. Ну, тюка! Выше голову, гвардия! Вот так!

Девятиклассники Костя, Сема, Виктор и Борис договорились придти к Богатырькову под выходной день.

Юноши любили собираться в большой, просторной комнате Леонида. Им нравилось и спокойное гостеприимство хозяина, и то, что мать Леонида тактично не заходила в комнату сына, когда там находились его друзья, и то, что они могли свободно говорить обо всем и чувствовать себя непринужденно.

Леонид больше, чем с другими, дружил с Костей Рамковым, — у них было много общих интересов, дел, и эта дружба приближала Богатырькова ко всем девятиклассникам, которых он шутливо называл «нашими преемниками».

Первым пришел Костя. По тому, как он с размаха нацепил свою фуражку на крючок вешалки, как стал прохаживаться по комнате, Леонид сразу определил, что его друг чем-то взволнован.

— Леня, — останавливаясь, тревожно сказал Костя, — с Игорем Афанасьевым дело сложнее, чем мы предполагали.

— Упорствует?

— Нет, не то… Ты знаешь, почему он все забросил? У него страшный разлом в семье.

Костя опять начал быстро ходить по комнате.

— Я бы таких отцов, что думают только о себе… я бы их выселял на необитаемый остров, как вредный для общества и государства элемент!

Леонид улыбнулся.

— Ты всегда предлагаешь самые крутые меры.

— Ты бы посмотрел на Игоря! Он извелся. Слушай, ему надо помочь! И помочь немедленно!

— Хорошо, комитет комсомола помирит отца и мать Афанасьева.

— Неуместная и бездушная шутка! — вспылил Костя. — Ты так рассуждаешь, потому что сам не знаешь, что такое разбитая семья!