Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче Страница 22

Из станицы выступили, когда солнце уже поднялось над хребтиной правобережья. Легкой рысью ринулись к Дону. Впереди Дундич в шерстяной бекеше и широкой бурке, под которой скрывались погоны есаула. Стремя в стремя ехал с ним Петр Негош в форме хорунжего. Остальные держались поодаль.

Что ждет их за этой безлесой пойменной равниной? Конечно, Хижняку надо знать, собираются ли белые снова отбить станицу. Хотя в штабе полка в этом никто не сомневался, нужно было подтверждение. Да и не мешало бы знать, какими силами располагает Улагай.

«Самое лучшее, — думал Дундич, — встретить кадетский разъезд где-нибудь в балке или в займище. Тогда не придется ехать в Иловлю. Возьмем пленных, те все расскажут». Эта мысль вдруг кольнула горечью. Он уличил себя в том, что впервые с опаской едет в штаб хитрого и жестокого генерала. Еще утром у него не было тени сомнения в успехе вылазки. Но после разговора с комиссаром, а особенно после возвращения Шпитального со свидания (Дундич выполнил просьбу Клавдии) тревога заползла в душу. Но не будешь же объяснять Хижняку, что предчувствуешь беду. Недоброе было и в прощальном наказе казачки Шпитальному:

— Скажи своему командиру, что у того генерала тоже есть такие же чеченцы, как Дундич.

И хотя Шпитальный пытался втолковать ей, что Дундич не чеченец, а приехал в Россию из Сербии и что они едут не к генералу Улагаю, а совсем в другую сторону, она, глядя на речистого ухажера, как на несмышленого дитятю, серьезно и озабоченно повторяла:

— Мое дело упредить вас. Они, басурманы те, лютее любых кадетов.

— Что-то ты приуныл, Лека? — окликнул Дундича новым, непривычным именем Негош. — Неужели близко принял к сердцу слова этой плутовки. Она — или вражий лазутчик, или чересчур охочая бабенка. Не хотелось ей отпускать Ивана, вот и наговорила всяческих страстей.

Бесхитростная догадка Негоша поразила Дундича своей простой правдой. И он укорил себя: ну почему порой бываю таким суеверным? Вот Негош не мается дурью. Для него все просто. А может, и в самом деле тут нет никакой сложности?

За чернолесьем резко проступила незапятнанная белизна противоположного склона балки. И он поразился этому контрасту цветов. Миновали свой последний кордон, попрощались с товарищами, спустились к Дону и пошли песчаным прибрежьем вверх по реке. За Сакаркой углубились в займище. Отыскали прибитую оттепелью серую ленту санной дороги. Тут уже могли столкнуться с любой неожиданностью. Дундич приказал ехать осторожно. Вышли к Ильменям, заросшим высоким камышом, тоскливо шуршащим замороженными стеблями.

Впереди застрекотала воронья стая: кто-то вспугнул птиц. А может, вороны заметили группу Дундича? Нет, вьются над черной осиной. Неужели разведка улагаевцев? На всякий случай приготовились к схватке. Сошли с дороги, замаскировались в терновом сухостое.

Показалась усталая кобыла, запряженная в сани. За ними вторые. В санях сидели пожилые казаки в валенках, овчинных шубах, потертых малахаях. Из-под жидких охапок сена торчали трезубцы вил, концы веревок.

На луг за сеном, понял Дундич, вспомнив санный след от стожков на поляне, и глазами посоветовался с Негошем: «Остановим?» Тот выразительно кивнул.

— Казачки, стой! — потребовал Дундич, выезжая на дорогу.

Лошади остановились. Казаки исподлобья глянули на всадников в погонах. Взгляд их, кроме досады, ничего не выражал.

— Откуда и куда? — спросил Дундич у того, кто показался ему старшим по возрасту.

— Из Шишкина, на луг за сеном, — с достоинством ответил казак, сбивая кнутом налипший на валенки снег.

— Кто в хуторе?

— Мы вот, да бабы, да малые дети, — так же неспешно отвечал казак.

— Не виляй. Наши или красные?

— Войска нету, — уверенно сказал казак и смело глянул в лицо Дундича. — Вчерась ищо были, но вчерась же и ушли. Слух дошел, будто Буденный нацелился на Иловлинску. Ну, они туды и подались.

— А ну, распахни шубу, — потребовал Негош.

Казаки вывернули полы овчинных полушубков, растопырили руки, как бы говоря: сами видите — без оружия мы. Шпитальный, соскочив с седла, облапал бородачей, пошарил под охапками, доложил:

— Как есть пустые.

— Говорите, до самой Иловли никаких войск нет? — уточнил Дундич.

— Не должно быть, — пожал плечами старший. — Но чтоб не сбрехать, слухай суды, ваше благородие: красные могут быть в Кузьмичах, а ваши на разъезде. Так что ступайте на станицу прямо через Ильмень.

— Целиной чижало, — наконец заговорил и второй возница. — Снег-то вона какой. По колено. И вязкий что глина.

— Пожалуй, — согласился первый. — Это я к тому, что тута полная безопасность, а тама, — он указал на невидимый хутор — могет всякое случиться.

— Спасибо за совет, старики. Езжайте. Мы тут сами решим, как лучше, — сказал Дундич, жестом провожая встречных. И, как только сани скрылись за ближайшим поворотом, предложил: — Не пойдем целиной. Коней жалко. Они нам еще пригодятся.

Санный след шел вдоль негустой кленово-тополевой поросли параллельно железной дороге. Воздух, угретый солнцем, всей тяжестью наваливался на ветки деревьев, и они с легким шорохом сбрасывали с себя потертые папахи снега. В оттепели чувствовалось приближение весны. Как там по ночам ни злобствует мороз, а солнышко знай делает свое дело, пригревает исподволь, слизывает с голых лысин пригорков снежный покров, подтачивает бурые шапки на крышах домов, сараев, на стожках.

И это приближение весны всегда вызывает в сердце солдата щемящую тоску — по родному дому, по полю, на котором скоро можно проложить борозду, проборонить жирную землицу и кинуть щедрую горсть семян. А тут еще лошадь, учуяв весеннюю могуту, длинно, заливисто заржет. И ее еще пуще бережет и холит конник. Она — связующая ниточка с домом, семьей. Хотя там, может, давно потеряли веру на встречу с сыном, мужем, суженым… Но до мирного весеннего поля еще было ой как далеко.

Впереди замаячили всадники. Было их не больше отделения. Дундич приостановил Мишку, еще раз предупредил подтянувшихся товарищей:

— Если есть большой чин, берем его и уходим. Если нет, следуем до штаба.

Не доезжая до разведчиков с полсотни метров, разъезд белых потребовал остановиться. Дундич поднял руку. Его группа остановилась. И только они с Негошем продолжали идти на сближение.

— Кто такие? — надрывно крикнул совсем молодой, чем-то похожий на Шпитального отделенный.

— От полковника Григорьева к его превосходительству, — поднявшись на стременах, ответил Дундич.

— Один езжай, — приказал отделенный.

Иван распахнул бурку так, чтобы был виден кавказский мундир с поблескивающими серебряными газырями. Он был уверен, что его одежда если не станет пропуском, то заставит с уважением относиться к хозяину. Он давно изучил повадки белых. Перед офицерами с высоким званием они лебезили, а с низшими чинами не считались.

И на этот раз осечки не произошло. Отделенный с двумя желтыми лычками на красных погонах сразу признал в подъехавшем большой чин.

— Вы извиняйте нас за предосторожность, — проговорил парень, — но сами понимаете: идете вы с не нашей стороны.

— Вчера ночью услыхали выстрелы в Качалинской, — не обращая внимания на смятение командира конного разъезда, сказал Дундич. — Полковник послал узнать, что случилось, а вы, оказывается, уже оставили станицу. Могли бы гонца прислать. Помогли бы. Проверяй документы, и поехали в штаб, — протянул он отделенному книжицу.

Читали и комментировали строчки гуртом.

— Из добровольцев, значица.

— Говорил: не русский.

— Лека Думбаев. Из чечен, должно.

— Уже есаул.

Дундич спросил:

— Говорят, у вас в бригаде служат мои земляки? Хотелось бы встретиться с кунаками.

Командир разъезда возвратил удостоверение. Еще раз попросил извинить за строгость и сказал, чтоб ехали прямо до станицы, а там возле церкви находится штаб. Но генерала нет: он отбыл еще утром в Арчеду на свидание с Мамонтовым. За него полковник Голощеков.

— А насчет земляков вам не повезло, ваше благородие, — посочувствовал казак Дундичу, когда разъезжались, — они в личной охране генерала, уехали вместе с ним. Может, какой хворый или раненый попадет…

В Иловлинской на конную группу никто не обратил внимания. Наверное, подумали, что это охрана его превосходительства. Не спрашивая дорогу к штабу (церковь была видна с самой околицы), группа Дундича миновала улицу, запруженную подводами, санями, пулеметными тачанками, бесцельно блуждающими солдатами. Нигде не было заметно подготовки к наступлению. Даже зачехленные орудия и прикрытые брезентом ящики со снарядами, казалось, не сулят никому никакой угрозы. Не укрылось от взора разведчиков праздничное убранство торговых лавок, длинной, как казарма, одноэтажной школы и церковной ограды. Разноцветные ленты, сосновые ветки, жиденькие кустики вербы, хитросплетения из соломы, отдаленно напоминающие огородных пугал, попадались довольно часто.