Кирилл Усанин - Григорьев пруд Страница 22

А увидев в проеме открытой двери склонившихся над столом начальника участка и Леонтия, поморщился. «Им хорошо теперь вместе, а что до меня — наплевать. Уже не интересуются, что и как. Чужой я ему стал. И вообще я здесь лишний».

— А ты сдал, Федюша, помрачнел. О, да ты только что из шахты? Поздненько... Да, понимаю, дела... Ну, вкалывай. Как это в песенке поется: «И в забой направился парень молодой». Вот-вот, как раз про тебя эта песенка... Да подожди, ты, Федюша, куда?

Знакомый взрывник, довольный собой, улыбающийся, догнал Федора, похлопал по плечу.

— Не обижайся, я по-свойски. А ты и послушать не хочешь... Про новость-то слыхал?

— Какую? — рассеянно спросил Федор, думая о том, как бы поскорее избавиться от назойливого приятеля.

— Сразу видать, заработался, умаялся. Ну, не обижайся, подожди... Разве ты действительно не слыхал ничего?.. Нам, взрывникам, телефоны поставят. Те самые, долгожданные. Не жизнь будет, а малина. Сиди, чай попивай да на трубочку эдак небрежно поглядывай... Вот какая жизнь расчудесная намечается!

Встреча со знакомым взрывником, его слова о телефоне, а больше всего неприкрытая жалость со стороны сытого, довольного собой взрывника окончательно расстроили Федора. Не заходя домой, он прошел свою улицу, вышел на площадь, где стоял ресторан. Он никогда не сидел за столиком один, обычно приглашал кого-нибудь из знакомых, которых встречал по дороге. Но сегодня уединился за дальним столиком. Сидел, пока не почувствовал, что пьян. Что ж, теперь можно и домой идти. Слова Ирины не будут его раздражать. Нет, не будут. Как он и предполагал, Ирина встретила его руганью, но ругань эта была не злая, не громкая, даже руганью это нельзя было назвать. Казалось, что Ирина просто высказывает свое твердое, окончательное мнение. Но Федор ждал, когда она закончит говорить и уйдет спать. Тогда он сможет раздеться и плюхнуться на диван.

— Я ухожу от тебя, Федор! Сейчас, немедленно!

Он поднял голову — Ирина стояла у двери и держала в руках чемодан.

— Ну и уходи! Проваливай! — крикнул он в полной уверенности, что Ирина вернется и, прислонившись к стене, заплачет.

Но она не вернулась, вышла в коридор, надела плащ и молча вышла из квартиры. Федор подождал, прислушался, потом вскинулся с дивана и, спотыкаясь, побежал к двери.

— Ирина, подожди! Ирина, вернись!

Он почти скатился со ступенек, выбежал на улицу.

— Ирина! Прости, Ирина!..

СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Леонтий наклонился над столом и вслух, как бы не веря самому себе, прочитал коротенькое, в несколько слов, заявление, но и сейчас ему было еще непонятно, как попал этот клочок бумаги к нему в раскомандировку и почему он должен его читать и что-то сказать в ответ.

«Нет, этого не может быть! Федор Пазников уходит из бригады? Уходит по собственному желанию?!»

— Он принес это рано утром, — медленно заговорил Зацепин, внимательно следя за каждым движением бригадира. — Положил на стол и молча ушел.

— И вы его не остановили?

— Зачем?

— Как он смог? Как?.. Просто не верится... Не понимаю, — бормотал Леонтий.

— Бывает, — спокойным тоном проговорил Зацепин. — Подумаем, как нам быть сегодня с машинистом. Кого найти на вторую смену...

Леонтий торопливо схватил листок, сунул в карман пальто.

— К нему пойду! Заставлю!..

— Поздно, Леонтий, — тихо сказал Зацепин. — Садись. Время подумать у нас еще есть. Попросим Михайлова остаться на вторую смену.

— Нет, он должен вернуться! Я заставлю его!

...Всю дорогу Леонтий бежал, повторяя, как заклинание: «Должен... обязан... должен... обязан...»

Федор кидал вещи из шкафа в раскрытый чемодан. Слегка побледнел, увидев вбежавшего Леонтия. Ни разу ему еще не приходилось видеть своего школьного друга таким взволнованным, разгоряченным. Он невольно отступил назад, выпрямился. Леонтий вырвал из его рук рубашку, кинул на кровать, сунул под нос смятый клочок бумаги:

— Твое сочинение?

— Мое. — Федор, усмехнувшись, разгладил на ладони смятый листок.

— Удираешь?!

— Ухожу по собственному желанию. Там ясно написано.

Федор поднял с кровати рубашку, стряхнул ее и аккуратно, не торопясь, положил в чемодан.

— Ты не сделаешь этого! — выкрикнул Леонтий. — Разорви листок — и конец. Забудем!

— Нет, Леонтий, поздно. Разве не видишь — уезжаю я, — выдохнул Федор, будто сам еще не был уверен в том, что он уезжает.

Леонтий, чтоб успокоиться, собраться с мыслями, отошел к окну. Во дворе мальчишки играли в чижа. Сквозь открытую форточку прорывались их звонкие, веселые голоса.

— Федор, — медленно, подбирая слова, заговорил Леонтий, — ты ведь не сможешь без шахты, я это знаю.., Опомнись. Не срами шахтерской родовы́.

— Все это ерунда, слова одни! — Федор, подскочив к Леонтию, повернул его лицом к себе. — Видишь? Нет Ирины, нет! Ушла. Как жить прикажешь?!

— Вернется она. Любит — вернется.

— Твоими советами я сыт по горло! Не желаю их слышать больше. Слышишь, не желаю!

— Ты сам виноват.

— Ну конечно! Я так и знал, что ты меня же начнешь упрекать. Вот она, твоя логика. Уходи! Не хочу тебя видеть! Из-за тебя все порушилось. Согласился, а что вышло? Никому я не стал нужен! Чужим я стал!

— Неправда, Федор. Ты сам себя чужим сделал.

— Ну и пусть! Мне теперь все равно!

— Замолчи! — оборвал его Леонтий, густо багровея. — Не смей так говорить!

— Что, не нравится! А мне? Каково мне?.. Сами поработайте, раз шибко грамотные! Я не желаю.

И Леонтий вдруг в это мгновение вспомнил Зацепина, его спокойные слова: «Давай подумаем, как быть нам сегодня с машинистом».

— Мы поработаем, Федор, — тихо и спокойно сказал Леонтий и даже сам удивился, что так спокойно и тихо сказал. — Да, нам будет тяжело, очень тяжело. Но никто из ребят, ты слышишь, никто, к тебе больше не придет.

Леонтий взглянул в глаза своему школьному другу. Хотелось увидеть его взгляд, понять, о чем тот сейчас думает. Вспомнилась последняя встреча с матерью Федора, месяца два назад. Она встретила его приветливо, низко поклонилась:

— Спасибо тебе, Леонтий.

— Ну что вы, тетя Маша! — смутился Леонтий. — Какие глупости! Расскажите, как живете? Как здоровье?

Оказалось, что на здоровье не жалуется и живет вроде спокойно.

— Все по разъездам: то у одной дочери погощу, то у второй, а надоест — одна поживу, а вот у Федора редко бываю: чужим становится.

— Как это — чужим? — удивился Леонтий. — Ругает? Молодая жена обижает?

— Что ты, Леонтий! — всплеснула руками старушка. — Не позволяет себе такого. Приветлива, и ничего, обходится... Только вижу — чужим Федор становится. Ты уж придержи его, Леонтий, образумь.

— Вроде он взрослый, — улыбнулся Леонтий.

Но мать Федора все так же беспокойно, с тревогой повторила:

— Образумь. Чужим становится.

Не придал тогда ее словам Леонтий серьезного значения, а сейчас вдруг понял: правильно чувствовала старушка — его, Леонтия, предостерегала. Не успел. И вот она, расплата... И кто виноват, что так все произошло?..

Хотелось подойти к Федору, положить руки на плечи, сказать добрые слова. Но Леонтий не сделал этого, а направился к двери. У порога замедлил шаг, подождал, но Федор не остановил его, не сказал ни слова.

ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Прочитав бригаде Ушакова заявление Федора Пазникова, Зацепин сказал:

— Решайте, как быть!

— Слабых держать нечего! — выкрикнул Михаил Ерыкалин.

— Ишь чего надумал — напугать. Сами, мол, поработайте. И поработаем! — пробасил из дальнего угла Родион.

— Поработаем! — повторил Трофим, стоявший рядом с братом.

— Не пропадем! Пусть катится в город! Говорили, не стесняясь в выборе крепких словечек.

Леонтий, слушая голоса ребят, волновался все больше, хотя причин для волнения уже не было. Он, если честно признаться, не ожидал такого сурового приговора, который бригада единогласно вынесла лучшему машинисту комбайна Федору Пазникову. Свои сомнения он высказал перед началом собрания Зацепину.

— А ты, Леонтий, не беспокойся. Пусть ребята сами разберутся. Не старайся за них все решать, как за Юрия.

Леонтий покраснел — было неприятно слышать такие слова да еще от начальника участка. Но Зацепин имел на это право. Пока он, Леонтий, ездил в милицию, пока был в больнице, а потом у матери Юрия, ребята его бригады составили письмо, в котором просили передать Юрия Бородкина им на поруки. Подписались все, кроме Потапова. Письмо тот прочитал внимательно, даже указал на орфографическую ошибку, но подписать наотрез отказался.

— Да ты же его ближайший товарищ!

— Не товарищ, а напарник. А потом чужая душа — потемки. Дело здесь, как я понимаю, добровольное, и заставить никто никого не в силах. Законы я знаю.

— Ох, и гнида же ты! — в сердцах выругался Михаил Ерыкалин.

— Ну-ну, поосторожнее! За оскорбление личности...

— Пошел ты, контра! — перебил Потапова Андрей Чесноков.