Александр Червинский - Шишкин лес Страница 23

— Ну, господа Николкины, извините, но я от вас устал, — объявляет Сорокин. — Все. Спокойной ночи, Маша. Я пошел спать.

— Ты уходишь не потому, что хочешь спать.

— А почему?

— А потому, что ты трус. Ты и в органы пошел из трусости. Тебе предложили, а отказаться ты боялся. Не посмел сказать твердое «нет».

— Маша, ты мне уже давно не жена, — теряет терпение Сорокин. — И перестань все время хамить! Я приехал из Парижа помочь вам с аукционом. И извольте воспринимать меня исключительно в этом качестве. И я не хочу сам платить за гостиницу! Я работаю на вас!

— Пожалуйста, пожалуйста, мсье Сорокин из Парижа, я за вас заплачу.

— И за билет на самолет, между прочим.

Выскакивает из машины. Маша выскакивает за ним. Хлопает дверцей. От хлопка Степа просыпается и смотрит, как Маша и Сорокин проходят в вестибюль мимо швейцара и автоматчиков.

Переливчатый сигнал мобильника. Степа не сразу понимает, откуда идет звук. Ищет и в конце концов обнаруживает мобильник в стоящей на полу Машиной сумке.

— А, черт... — Степа вертит в руке мобильник. — Куда тут у нее нажимать?.. — Тычет наугад в кнопки. — Алло? Алло?..

Из окон моей с Ниной квартиры открывается роскошный вид на Москву. Наша квартира огромна и изящно обставлена, но, в отличие от дома в Шишкином Лесу, кажется холодной, неуютной. Не потому, что мы в ней не живем. Последние годы мы проводили здесь больше времени, чем в Шишкином Лесу, но тепла в ней никогда не было и нет.

— Степа, это вы?.. — Нина с телефонной трубкой в руке стоит в огромной, сверкающей голой хирургической чистотой кухне. — Я звоню Маше. Я хотела попросить ее ко мне приехать. Тут Ксения появилась в очень плохом состоянии. Да, совсем в плохом.

Ксения — артистка, которую я снимал во всех своих фильмах. Когда у нее возникают проблемы, она приходит к моей жене Нине. В последние годы проблемы возникают часто, и Ксения приходит к Нине почти каждый день. Эта их дружба сперва казалась мне странной, а потом я привык.

Слышится грохот и звон рухнувшей полки с косметикой, и Ксения кричит из глубины квартиры:

— Мать твою! Ну вот! Нина! Ну вот! Я все у тебя переколотила!.. Кровь... Нина, я порезалась! Ну где же ты?

— Я иду, иду, — говорит Нина и продолжат тихо, в телефонную трубку: — Я сегодня одна с нею не справлюсь. Вы приедете? Спасибо.

Степа опускает стекло дверцы и пальцем подзывает стоящего у двери гостиницы швейцара. Швейцар величественно приближается.

— Деточка, у меня к тебе п-п-просьба, — говорит ему Степа. — Ты видел, тут сейчас двое к вам вошли — молодая дама в этаком б-балахоне и с ней такой... в общем, он генерал ФСК.

Швейцар уважительно кивает.

— Как они опять появятся, ты передай им, что они мне оба осточертели и я уехал.

Ошеломленный швейцар наблюдает, как Степа неторопливо разворачивается, сильно стукнув бампером стоящий сзади лимузин, и медленно удаляется.

Ксения Вольская, сильно пьяная сорокасемилетняя женщина со следами редкостной красоты на обезображенном пластической операцией и выпивкой лице, сидит на полу ванной среди осколков. Нина промывает порез на ее руке и накладывает пластырь.

— Прости меня, Нина, прости меня, прости меня, — раскачивается и монотонно повторяет Ксения. — Я больше не могу, я больше не могу.

— Чего ты не можешь? — спрашивает моя бесконечно терпеливая жена.

— Я не могу это в себе носить. Я желала его смерти. Он погиб из-за меня.

— Ну что ты мелешь?

— Он погиб из-за меня. Он погиб из-за меня.

В машине у Степы опять звонит мобильник. Вести машину и говорить одновременно Степа не может, поэтому останавливается среди потока машин. Его с трудом объезжают, гудят и матерятся, а Степа ищет кнопку на мобильнике.

— Алло? Таня? Таня, это не Маша. Это я. Я в ее машине. Да, это ее телефон. Что случилось? Кто п-п-пропал?

— Коти нигде нет! — кричит Таня. — Он уже несколько дней дома не ночевал! Он опять в Шиншкином Лесу. И когда я звоню, он не хочет со мной говорить. А теперь совсем пропал!

— Тихо, деточка, тихо. Я ему сам сейчас позвоню.

Котя сидит за столом в саду Левко рядом с Иваном Филипповичем и ест шашлык. Вокруг другие гости Левко: банкир, который открывал Коте валютный счет, жена банкира и юный кавказец, тоже с женой. Женам на вид лет по пятнадцать. Они сверкают бриллиантами и красивыми зубами. Веселые, живые собрались гости. Павел Левко сдвигает с шампура шашлык в Котину тарелку. Иван Филиппович подливает ему вина. Котя уже пьян и расслаблен.

Это единственное, что мой сын от меня унаследовал. Выпив, я тоже не отличаю приличных людей от подонков и люблю весь мир.

Звонок мобильника. Котя достает его из кармана. Язык его уже слегка заплетается.

— Степа? Я у Паши в гостях. Все нормально. Что Таня? Что Таня? Ты сам ей позвони. Скажи — все нормально.

Кладет телефон в карман.

— Дед беспокоится? — спрашивает Левко.

— Да. Тебе привет.

— Я так понимаю, что аукцион — это его идея?

— Его, — кивает Котя.

Иногда, когда Котя пьет, в тумане его сознания вдруг обозначается просвет. Когда он пьет с Павлом, он вспоминает, что он Павла знает сто лет, с первого класса школы. Что Павел был его лучшим другом. Что Таня появилась потом и сама все испортила. Что только она во всем виновата.

— Ну, ты этот аукцион прокоцал, — говорит Павел. — Я же тебе сказал, что сам найду покупателей. Вот тут все, кто сидит, — собиратели искусства. И все ваши вещи ушли бы тихо за хорошие бабки. А через аукцион — кто захочет свои доходы светить?

— Иностранцы купят, — говорит Котя.

И тут юный кавказец обнаруживает неожиданно чистый русский язык и знание предмета.

— Иностранцы ничего у вас на аукционе не купят. Все в вашем доме — антиквариат и вывозу не подлежит. Через аукцион вы сможете продавать вещи или за гроши, или музеям.

— А музеи в России нищие, — добавляет банкир.

— У тебя есть мои три миллиона, — втолковывает Коте Павел, для того его и позвал, чтоб вразумить. — Вам нужно собрать еще шесть. Но на шесть миллионов аукцион не проканает.

— Да не пугай ты его, Паша, — вступает в разговор Иван Филиппович. — Ты же что-нибудь придумаешь.

— Теперь мне придется влезать в этот аукцион, — говорит Павел. — Но ты больше не буксуй. Ты держи меня в курсе.

— Что-то мы давно с вами, ребята, не пели, — говорит пятнадцатилетняя жена банкира.

И запевает:

В траве сидел кузнечик,В траве сидел кузнечик.Совсем как огуречик,Зелененький он был.

И все хором подхватывают:

Представьте себе, представьте себе.Совсем как огуречик.Представьте себе, представьте себе,Зелененький он был.

Поют они явно уже не в первый раз, сразу умело разбиваются на голоса, и получается смешно и музыкально.

Степа проезжает мимо памятника Пушкину и сворачивает в арку ворот на Тверской.

У нашего подъезда импровизированный мемориал — свечи в банках и букеты цветов перед моей фотографией. Тут я совсем молодой, им приятнее помнить меня таким.

Нина открывает Степе дверь, Степа обнимает ее, и вдруг, на одно мгновение, обычная сдержанность моей жены испаряется, и, уткнувшись лицом в Степину грудь, она начинает рыдать.

— Деточка, ну п-перестань, успокойся, — шепчет, обнимая ее, Степа. — Я сейчас п-п-прогоню Ксению к чертовой матери.

— Я вернулась домой, — рыдает Нина, — а она сидит там, у подъезда, у его фотографии, совершенно невменяемая. Говорит, что ей больше некуда пойти. И мне ее опять стало жалко, и я ее впустила.

— Ты не должна ее жалеть.

— Нина, кто там пришел? — кричит из другой комнаты Ксения. — Кто пришел?

— Это Степа, — отвечает Нина.

— Не говори ему ничего! — кричит Ксения. — Не говори того, что я тебе сказала! Этого никому нельзя говорить!

— Я ничего не скажу.

— И пусть он сюда, ко мне, не входит! Я не хочу, чтоб он меня видел! Слышишь?

— Я слышу, слышу, — отвечает Нина.

— Что ей от тебя нужно? — спрашивает Степа.

— Она хочет со мной говорить. Она все время хочет говорить со мной о Леше.

— Но это какая-то п-п-патология. Ты же все-таки его жена.

— Но она прожила с ним двадцать три года.

— Он жил не с ней, а с тобой. Нинон, опомнись. Да, у Лешки были романы. Но ты — жена. Это совсем другое.

— У него не было романов. Была только Ксения.

— Прекрати! — сердится Степа. — Любил-то всерьез он только тебя. А она... Деточка, она очень средняя артистка, и, кроме Леши, ее никто не снимал. Вот она и крутила им, чтобы сниматься. А теперь чего она хочет? Наследства его? Денег?

— Она говорит, что Леша умер из-за нее.

— Что?

— Она все время это повторяет. Слышен грохот опрокинутого стула.

— Я упала! — кричит Ксения. — Нина, ты слышишь, я упала! Иди же сюда!

— Я эту мерзавку сейчас приведу в чувство, — говорит Степа. — Не ходи туда со мной.

— Но я должна там убрать. Ее там вырвало.