Георгий Вайнер - Бес в ребро Страница 23

И Ларионов включился в процедуру угомонения меня:

– Меня тетка в детстве чуть из-за денег не убила… Мать по вербовке в Сибирь на заработки уехала, а я жил у ее сестры… Тетка, царствие ей небесное, человек крутой была, женщина ужасно строгая, и денег мне, естественно, ни на что не давала… А тут у меня открылся заработок колоссальный, просто Клондайк. Сенька Смага, деклассированный лабух, поймал меня во дворе – ты, говорит, на кларнете играешь, я, мол, слышал… Ну, играешь – сильно сказано, так, в школьной самодеятельности дул понемногу… Сенька предлагает: есть халтура, слабаем на жмурика, прилично забашляют… Почему-то во дворе больницы назначил свидание… Сенька ведет меня к моргу, а там уже митинг прощальный… Оказывается, он подрядил меня играть на похоронах… Я до той поры и покойника ни разу не видел… Сунул он мне тетрадку с нотами: на, играй за нами… Я почти в обмороке, но продержался до конца, доиграл… Смага дал пять рублей, молодец, говорит, хорошо играл, очень жалобно, родственники тобой больше всех довольны, завтра снова пойдем лабать на жмурика… Только тут я сообразил, что такое «жмурик»… А тетка вечером взяла мою курточку, а из нее пятерка и выпала… Ну, стала она меня лупить чем под руку попадя: «Украл! Украл!»… Я пытаюсь слово вставить, объяснить, что к чему, а она знай свое: негде тебе такие деньжищи взять, только скрасть… Потом все-таки объяснил, сижу обиженный, соплю, скулю – ни за что, ни про что избила! А тетка говорит: избила правильно, но не за то! Чтобы со срамными людьми не водился, тебе Сенька не компания…

Маринка, слушавшая с сочувствием и ужасом историю, сказала гордо:

– А нас с Сережкой тетя Ада никогда не бьет!

Мы все засмеялись, а Ларионов сказал Маринке:

– Они довольно не похожие между собой – наши тети…

– Ребята, вынесите шкурки в ведро, – прервала я их педагогические воспоминания. – А ты, Сережка, завари чай, пожалуйста…

Уютно сновали ребята, Ларионов смотрел остановившимся взором на экран телевизора, я прихлебывала чай и думала о том, как все трудно запуталось, о Витечке, о наших с ним сложносочиненных отношениях с придаточными предложениями, вводными и подчиненными оборотами, о том, что никакого успешного выхода из кризиса для него не предвидится, поскольку он – зверь, выросший в доме, ему нельзя возвращаться на волю, в лес, для него свобода – погибель. И Ларионов…

Как мне его называть? Алексей Петрович? Товарищ Ларионов? Просто Ларионов? После того, что он сказал мне сегодня?

– Алеша, я была сегодня у Поручикова…

Не отрывая невидящих глаз от телевизора, он кивнул:

– Да, я догадался… Я только не понимаю, зачем? Зачем вы ходили к нему?

– Хотела посмотреть на него, послушать. А вдруг он не захочет врать и подличать?

– Так обычно не бывает, – покачал Ларионов головой. – Мне показалось, что он у них вообще мозговой центр. Этот подонок руководит их действиями. А человек не может быть во вторник подонком, а в четверг молодцом. Это не костюм, это навсегда… Я бы и рад был как-то закончить эту историю и вас не мучить, но не могу. У нас с ними несовместимость крови…

– Да, наверное, – согласилась я. – Вообще после разговора с Поручиковым я подумала о том, что появилось много людей, которым ничего не стыдно. Стыдно только не иметь денег…

– Их ничем не проймешь, – вздохнул досадливо Ларионов. – Я на очной ставке спросил Чагина: «Не совестно врать в глаза?» А он жалостливо посмотрел на меня как на полного придурка и сказал следователю: вашего клиента надо бы отправить в психушку на экспертизу…

– Ничего, отобьемся, – заверила я его. – Я ведь не зря ходила к Поручикову. В момент драки он по журналу рабочего времени числится на совещании…

– А какое это имеет значение? – не понял Ларионов.

– Мне кажется, большое. Нельзя одновременно быть на совещании и драться на улице. Нам нужна контригра – нам нужно все время доказывать, что они врут. Нам позарез нужно найти таксиста. Самим найти, на Бурмистрова у меня надежда слабая… Ладно, давайте все укладываться спать, завтра снова большой день.

Я приехала в редакцию за час до начала работы. Скорее всего я явилась на службу первой, судя по неодобрительному взгляду вахтерши Церберуни, тщательно проверявшей мой пропуск. На лице у нее была написана тоска, что нельзя меня не пустить так рано в редакцию. По неспешной тщательности, с которой она рассматривала мое удостоверение, Церберуня явно хотела посвятить этому увлекательному занятию все оставшееся до начала работы время.

Я нетерпеливо спросила:

– Что-нибудь не так? Вам что-нибудь не ясно?

Она с сожалением возвратила пропуск, молча кивнув в сторону лифта.

Я прошла по пустому гулкому коридору в репортерскую, уселась за свой стол, разложила блокноты, заправила чистый лист в машинку и напечатала заголовок: «Театр „Подмостки“ – слово от сердца». Работала я быстро, с удовольствием, потому что театр мне понравился, и было приятно хвалить их выдумку, азарт, искреннее веселье. Это была полусамодеятельная труппа. Большинство из них работает в театре вообще без оплаты. Я поймала себя на том, что явно завидую им – они посвятили жизнь страсти, работе-забаве, которая была выше всех остальных забот, денежных проблем, бытовых нескладиц… Как жалко, что Витечка оказался в какой-то творческой впадине – он обитал где-то между «подмостковцами» и профессионалами.

Ко времени, когда в репортерскую начала собираться наша редакционная шатия, я закончила статью, вычитала свои три страницы, поправила текст и отнесла ответственному секретарю Галкину.

Он бросил листочки в папку «загона», а я взмолилась:

– Женечка, дорогой, прочти сейчас, умоляю…

– Что за срочность? – сдвинул он на затылок очки.

– Женечка, мне срочно надо ехать в город, меня ждут в таксопарке…

– Это что такое?

– Репортаж из центрального бюро находок – можно смешно завязать курьезность пропаж на какие-то высокие этические примеры, – тараторила я настырно.

– Наверно, можно любопытно накрутить, – согласился ответсекр и переложил мою заметку из «загона» к себе поближе.

Галкин быстро читал, усмехался, делал какие-то отметки на полях, а я думала о том, что мне надо скорее убираться из редакции, пока не приехал главный и не призвал к ответу за вчерашние бесчинства.

Галкин перевернул последнюю страничку, будто хотел убедиться, что больше ничего интересного о театре «Подмостки» я не сообщила, и спросил:

– Действительно хорошо работают?

– Очень! Ярко, радостно…

– Сходить бы, взглянуть, – вздохнул Галкин. – Да времени все равно не найду. Так и живем – всем обо всем сообщаем, сами ни фига не видим. А ты молодец! Лихо написала…

Сложил листочки в тонкую стопочку и в углу написал: «В набор», а мне одобрительно-весело приказал:

– Давай, про такси в том же духе…

Еще вчера я поняла, что мне не следует дожидаться следственной инициативы Бурмистрова. Мне надо заниматься этим самой. И разыскать таксиста надлежит незамедлительно, пока Чагин не выполнил своего обещания исчерпывающе доказать полную и неоспоримую вину Ларионова.

Тем более что я давно собиралась написать заметку о рассеянных людях в городе, и это был прекрасный способ объединить полезное Ларионову, приятное мне и нужное людям. Я даже придумала заранее название: «Рассеянные с набережной Бассейновой».

Здесь, на Бассейновой набережной, очень быстро и доброжелательно ответственная дежурная бюро находок Химуля объяснила мне, что никакие мои представления о людской рассеянности не соответствуют масштабам реальности.

Бойко, не гнушаясь социальным анализом, Химуля констатировала:

– Люди сейчас стали более рассеяннее, чем раньше! Я тут одиннадцать лет работаю и могу точно сказать; что из года в год число находок и их ассортимент все время возрастают… – рапортовала она, будто доклад зачитывала. Все свои слова Химуля сопровождала энергичными жестами, как диктор телевизионных программ для глухонемых.

– А чем вы объясняете?

– Ростом всенародного благосостояния и личной озабоченности, – описала широкий круг руками Химуля. – На такси сейчас стали больше ездить – богаче стали, к вещам относятся менее бережно. А проблем и забот выше маковки. Меньше всего забывают вещи старухи и военные. Но и без них собираются у нас клады невостребуемые.

– А какой процент вещей вы возвращаете пассажирам?

– Процентов двадцать, я так думаю, приблизительно одна пятая часть находит своих прежних хозяев, – сказала Химуля, показав мне для убедительности один из пальцев правой руки.

– А что происходит с невостребованными вещами? – продолжала я допытываться.

– У нас ежеквартально работает оценочная комиссия. Вещи, не востребованные в течение квартала, мы оцениваем, и те, которые могут быть проданы, реализуются через скупторг. Ну, а барахлишко, разные там вещи, не имеющие товарной цены, нами списываются и уничтожаются… – И она встряхнула руками, будто сбрасывала с них прилипшие крошки.