Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы] Страница 23

— Смотри! — воскликнул он.

Иван поднял голову и увидел в лощине белое пятно крыши на фоне леса и тонкую струю дыма из трубы.

— Мы пришел, Ифана!

Лесная изба была небольшая — на две комнаты, одна из которых была еще раз перегорожена пополам. В избе пахло вареным мясом, тушеной картошкой и домашним печевом. По всему было видно, что здесь ждали гостей.

В первой комнате — в кухне — Ивана и Урко встретил молодой мужчина, рослый и сухощавый. Он прямо и радушно глянул на Урко, и они долго молча жали друг другу руки. Затем хозяин шагнул к Ивану и поздоровался с ним. А Иван смотрел в лицо хозяина и не мог вспомнить: где же он его видел?

— Юмари, Юмари, — назвал себя финн и широко улыбнулся, заметив, что в глазах Ивана мелькнула догадка.

Иван вспомнил ту первую белую ночь на хуторе Эйно, когда к дому подошел вот этот, тогда плохо одетый парень и разбудил Эйно, чтобы наняться на сенокос. Вспомнил праздник на берегу озера, где жгли по обычаю старые лодки. Испытание на сенокосе…

— А ты, Юмари, все такой же. И не постарел, ей-богу, все такой же! Урко, посмотри! — обрадовался Иван, понимая, что в том серьезном и опасном деле, на которое он идет, есть ему еще один надежный помощник. — Такой же жилистый, как тогда, как, помнишь, тогда… Вот ведь дело какое…

Иван знал, что финны не все понимают в его словах, и остановился, вытираясь шапкой. Юмари взял у него шапку, повесил на разлапые лосиные рога, приделанные к стене, и дал знак обоим гостям раздеваться.

Через кухню промелькнула, поздоровавшись, молодая женщина и скрылась за дверью комнаты. Иван заметил лишь ее белое, с мелкими чертами лицо да длинные завязки цветастого передника.

«Так вот куда занесла его судьбинушка, — подумал Иван про Юмари. — А девка-то не та, что фордыбачилась там летом на озере. Нет, не та…»

Хозяйка вернулась на кухню и стала торопливо готовить стол. Когда она бегала в другую комнату, неся новую, видать, редко употребляемую посуду, и отворяла дверь — Иван видел часть второй комнаты и какого-то человека, сидящего у окна на очень низком стуле. Человек, казалось, сидел поджав ноги и что-то мастерил.

Урко и Иван сняли свои сырые валенки. Хозяйка подала Ивану новые валенки, а Урко хозяин подал войлочные отопки и со смехом поставил их посреди кухни. Иван хотел надеть их, но Юмари заставил его обуться в валенки.

— Нет, нет! Тебе, Ифана! — подвигал он валенки к русскому.

— Ифан! — поднял палец Урко, поправляя приятеля, и оба сдержанно засмеялись.

Смех друзей радостно отозвался в душе Ивана, его понемногу оставляла сковывающая настороженность.

Обедали они тоже втроем. Подавала хозяйка, наблюдавшая за ними со стороны. Иван заметил, что больше всех ее интересует новый человек, то есть он. После обеда Иван попросился на печку и, забравшись туда, совершенно успокоился и стал сушить потную, усталую спину.

С печки была хорошо видна вторая комната — тоже небольшая, в три окна, чуть вытянутая, поскольку была перегорожена. У одного из окон, на полу и на подоконнике, стояли цветы, у другого сидел седой старик, весь обложенный кусками дерева, и что-то неторопливо резал. Сидел он, как оказалось, не на стуле, а на топчане, на каком в России сидят обыкновенно заправские сапожники, — на бочке без днища, покрытой кожей. Ноги старика были скрыты ватной накидкой и ни разу — сколько ни смотрел от нечего делать Иван — не пошевелились. На подоконнике и на полу стояли деревянные фигуры лосей — с рогами и без рогов, птиц — сидящих и в полете. В простенке между окнами, на широкой полке, Иван заметил фигуры людей, среди которых выделялась высокая фигура охотника с ружьем за плечами, вырезанная из большого куска дерева.

«Чудной старик, — подумал Иван, осторожно наблюдая сверху, — а большой умелец, видать».

Темнело, но старик работал, очевидно, хотел закончить начатую работу, и по мере того как убывал свет, он наклонял голову все ниже и ниже.

В доме хлопали двери, постукивали ухваты, бренчали ведра, громыхали тяжелые чугуны — хозяева управлялись. Несколько раз доносились со двора мычание коровы и куриный всполох.

На печку заглянул Урко. Он положил локти на край лежака, улыбнулся и сказал, что здесь живут надежные люди. Он сообщил также, что до границы совсем близко, но что придется подождать наста дня два-три. Иван кивал, улыбался кривым ртом, а Урк отводил глаза.

Ивану не раз, глядя на полное с ямочками на щеках лицо Урко, хотелось потрогать этого замечательного парня за плечо и сказать, чтобы он не стеснялся его кривого рта, что, мол, было — не воротишь, то ли, мол, потеряно! Но стеснение передавалось и ему, и он тоже, как Урко, старался смотреть в сторону, в стену, словно вся судьба задуманного ими опасного дела зависела от сучка в отесанном бревне. Этих людей тянуло друг к другу чувство мужской немногословной дружбы, которое могло бы пострадать или даже разрушиться, заговори они вслух о нем. И они молчали. Каждый чувствовал перед другим вину и каждый молча прощал друг другу, считая, что его вина больше.

— Старик-русскака, — сказал Урко и поправился: — Русский.

Он положил подбородок на руки и опять уставился в сторону, скользнув по лицу Ивана как бы случайным взглядом.

— Русский? Скажи на милость!

Иван смело высунулся с печки, стал подкашливать и громко зевать, чтобы обратить внимание старика. Однако в тот вечер ему это не удалось.

Утром, еще до рассвета, Урко и Юмари встали на лыжи и ушли в сторону границы. К обеду они вернулись озабоченные и голодные. После обеда они вызвали Ивана на улицу, дали лыжи и стали тренировать его в спуске с горы. Иван понимал, что это не случайно, не пустой интерес, и старался изо всех сил. Но как только лыжи брали разгон, особенно ближе к подножию горы, — ноги у него подсекались, он медленно оседал и падал.

«Инструкторы» не смеялись, лишь почесывали лбы и просили повторить спуск. Все кончалось так же. Но вот Иван съехал со склона. Он присел на лыжи со страху в самом начале спуска и так, сидя, благополучно достиг цели. Это подсказало выход. Иван несколько раз показал Урко и его товарищу, что он может таким образом съехать с любой горы.

К вечеру он опять лежал на печи и смотрел на старика. Тот по прежнему старательно резал кусок дерева ножом и кряхтел, и чмокал, и что-то нашептывал сам себе. Но вот он зашевелился, скинул с колен ветхую накидку, и удивленный Иван заметил, что он безногий. Старик нагнулся со своего сиденья, взял в руки по деревянной колобахе и, опираясь на них, ускакал в кухню.

«Вот так, та-ак… — ошеломленно шептал Иван. — Сердешный».

Опять послышался стук деревяшек и неожиданно голос самого старика по-русски:

— Люська! Ну-ко стрекани на лыжах к суседям, узнай — середа сегодня или четверг?

Дочь проговорила что-то по-фински. Старик недовольно ответил ей по-фински и по-русски выругался.

Иван не выдержал:

— Дядя, середа сегодня, середа!

— А! Земляк! Я думал, ты граф, что не подходишь. Аль кусаюсь?

Иван скатился с печки, насунул валенки и вошел в комнату.

— Люли! Анна тоули![13] — крикнул безногий, а когда дочь принесла стул, пояснил Ивану: — Люли — это Людмила по-нашему. Василий, сын Федоров! — без обиняков назвал себя старик и подал свободную левую руку.

Иван назвал себя, а старик сразу же принялся за работу, словно он был один.

— Василий Федарыч, как это бог обидел?

— Ноги-то? Омморозил. Да вот так и живу, пока зять не выгоняет — и ладно.

Говорил он весело, и лицо его все лучилось такой массой морщин, что не было на нем живого места, и даже когда он улыбался, морщин больше уже не прибавлялось.

— Вы откуда родом? — опять спросил Иван.

— Волгарь я, милой, волгарь.

— Давно здесь живете?

— Давно ли, говоришь? Не-ет, недавно. Я и на свете-то живу не так давно — всего семьдесят три года, с Василия-купельника семьдесят четвертый пошел.

— А тут давно?

— А как с Онеги утек, из острога… Лет тридцать я тут, не меньше. Меня в пятом году с Волги на Онегу увезли.

Он говорил, а сам продолжал вырезать новую фигуру из сухого куска карельской березы.

— Что смотришь — не душегуб ли? Не-е… Просто я в одном именье «красного петушка» подпустил. Дело это некрасивое, а надо было. — Он затаил дыхание и весь напрягся, делая какой-то сложный рез, и повторил, окончив: — Надо было. Посадили меня, стало быть, за дело, но многовато дали. Ну, а я поправил ошибочку: отсидел, сколько надо было, а потом — сюда, а потом и ног не стало… Ах! Многовато, кажись, выбрал! А ты, слышу, домой?

— Домой, — вздохнул Иван.

— Это хорошо. И хорошо, когда есть на чем бежать. С ногами-то примут. Мне вот игрушки и те не продать, дочка ездит. И ты беги, ребята тебе укажут дорожку, они тут стояли, на границе-то.