Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая Страница 24

Думалось… А сейчас вот как подошла она с этакой решимостью, как сказала несколько словечек, прожгло до самых печенок. И скажи ему теперь, что у речки-то не любовь жаркая поджидает, а смерть лютая — все равно пойдет туда непременно.

Что он делал возле этой будущей печи, о том, пожалуй, Макар знал много лучше.

— Васька, — то и дело кричал Макар, — переверни молоток-то! Побил востряком, и будя. Плоской стороной пришлепывай глину!

Большущими деревянными молотами, сделанными из обрубков сухих бревен, они били печь. Макару и смешно было глядеть на племянника, и жалко его: в ночном с лошадьми он сегодня был, небось продурачились ночь-то, теперь вот и спит у него душа. А может, из-за Мухортихи тоска на него напала. Потерял старую кобылу, не оказалось ее в табуне утром. Здорово распекал его дед. Кобыла-то уж не шибко работящая, да жеребят хороших носила.

— Васька, Васьк! — опять тормошил его Макар. — Захворал ты, что ль? Чего ж ты, как машина, лупишь без толку в одну точку! Демид, сменяйся с им местами: твоя сторона у стенки, не так важно. А то он тут нашлепает нам лицевую-то.

Сменялись. Вроде бы лучше дело пошло, да опять же ненадолго.

— Аль Мухортиху так жалеешь? — не унимался Макар.

— У-гу, — поддакнул Васька, — Мухортиху.

Обедали кое-как, на ходу, за махоньким столом, стоявшим в сторонке, посменно. Работали споро, без передышки, старались друг перед дружкой — как привыкли всегда работать.

После обеда позвали Порфирия Кустищева с рословской стройки, чтобы трубу над печью вывел да очажок в чистой избе, в горнице то есть, какой-нибудь склал.

Порфирия привезли на хозяйской лошади. Соскочив с телеги и набычившись важно, всей короткой фигурой накренясь вперед, зашагал он к избе. Но важности этой хватило лишь до порога.

— Х-хе, мужики! Косяк-от криво поставили, — указал на кутное оконце.

— Да это рама кривая, — отшутился кто-то из мужиков.

Встав на кладку очага, Порфирий преобразился: разговоры — в сторону, только поторапливал помощников. Кирпичи, словно живые, надежно укладывались в подготовленное для них растворное ложе.

К вечеру Порфирий взгромоздился на крышу — трубы выкладывать. Тут ему помогали Макар с Демидом. Ваську отпустили: выпросился искупаться в речке. Порфирий, как жонглер, хватал из рук Демида кирпичи, клал их, шлепая сверху раствор, ловко, будто фокусник, счищал мастерком вылезшую из щели глину. Он торопился, потому как все данинские да и чужие, освободившиеся от работы бабы хлопотали рядом на лужайке возле длиннющего ряда столов, стащенных с полдеревни — ужин с водкой после такого дела полагается непременно.

Под самым скатом дерновой крыши кто-то догадался вкопать суковатый столбик, а бабы успели уже навешать пустых крынок и горшков на длинно срезанные сучья.

Сполошно схватив очередной кирпич из рук Демида, Порфирий не смог удержать его. Кирпич отлетел на край крыши, перевернулся и ухнул вниз — жалобно звякнули крыночные черепки, кто-то из баб взвизгнул.

— Хорошо ружьецо бьет: с гвоздя упало, семь горшков разбило! — как ни в чем не бывало, даже не повернувшись в ту сторону, озорно хохотнул Порфирий.

— Ах, волк вас задави, разбойники! — отскочил от стенки Виктор Иванович. — Вы чего там бушуете!

— Да на счастье это посуда бьется сама, — откликнулся сверху Порфирий, хихикнув.

— Ну, разве что — на счастье, тогда бей и остальные! — засмеялся Виктор Иванович и, поворотясь, зашагал к столам в больших грубых сапогах, в распоясанной вылинявшей ситцевой рубахе, залатанной поверх всей подоплеки яркой желтой заплатой.

— За землю да за домик деньжищи какие отхватил, — сказал Демид, узрев жалостный и вместе с тем насмешливый взгляд Порфирия, — а вот рубаху себе не купил.

— Продает с барышом, а ходит, стало быть, нагишом, — подвел итог Порфирий, подравнивая кирпич в предпоследнем ряду.

— Какие там у чертей барыши! — вмешался Макар. — Чего ж ты завидуешь, Демид? Подфартило тебе и тем мужикам, что землю купили: по дешевке ведь все спустил! Ровно кто в петлю его загонял, продавать заставляючи.

— Так-то оно так, — согласился Демид.

Помолчали. Укладывая угловой кирпич в последний рядок трубы, Порфирий тяжко вздохнул:

— И каких дураков на свете нет, прости господи, иные дак и после бани чешутся.

— Эй, мужики! — позвал Виктор Иванович. — Бросайте грязную работу, пошли трубы чистить.

— Нет, нет! — всполошился Порфирий. — Какой жо может быть стол без дыма? Наперво надо в трубу дым пустить, а после того уж и самим хоть в дымину натрескаться.

За столами становилось все гуще и гуще. А печники, набрав по беремени сухих щепок, пошли пробовать печь — дым в трубу пускать. Тут уж Порфирий сам творил дело, никого не подпуская к челу печи. Сложил костерок из тонких щепок почти рядом с загнеткой. И прежде чем поднести горящую спичку, перекрестился, благословясь, подпалил ближнюю стружку. И повалил дым в избу. Заметался Порфирий.

— Тьфу ты! — выругался он. — Вьюшку-то вынуть забыли! Стоят все, как столбы! Прикрыл я ее, чтобы глина сюда не падала сверху, когда работали.

— Топится! — закричали на улице.

— Дым в трубу!

За столом все уже было готово, но ужин не начинали, поджидали всех.

— Великая сила — народ, — сказал Виктор Иванович, когда уселись за стол последние. — За день избу мне слепили. Спасибо вам всем, помогли! — и низко поклонился, показав сидящим начавшую лысеть макушку. Огладив поочередно шнурки усов, призывно поднял свой стакан и выпил.

— Живи на здоровье, Виктор Иванович!

— Владей хоромами! — послышались веселые голоса.

Выпив по первой, проголодавшиеся работники набросились на еду, притихли. Но вскоре и тут пошел дым коромыслом. Шутки, галдеж то и дело неслись над столами. Особенно шумно было за тем столом, где обосновался Порфирий Кустищев. Макар, повертев туда-сюда головой, хватился:

— А где ж у нас Васька, солдат будущий?

— Жениться-то не успел он, стало быть… — вздохнул Порфирий.

— Не-е, молчит чегой-та. Да теперь уж к чему, раз в солдаты итить.

— Вон он в ентим ряде сидить, — углядел Демид. — Ишь, как мосол угладываеть, вроде бы и дремать перестал!

— А у нас так-то один черемисин проводил женатого сына в солдаты. А сам-от он вдовый был. Лапти снохе плел сидел. Устал, потянулся эдак да и говорит: «Ох-ха-ха-ха-ха-ха-ха! С кем же будет спать сноха?» Сноха-то услышала это да тоненьким голоском и отвечает: «С богом». — «Пусть бог тебе и лапти плетет!» — осерчал свекор.

— Байки ты сказываешь, — хохотнул Макар.

— Да что ты, какие там байки! — настойчиво уверял Порфирий. — В соседней деревне у нас это было. — И пошел, и пошел плести случай за случаем.

— Бабы, бабы! — послышалось на другой стороне стола — Давайте песни петь!

— А чего споем-то?

— «Как женили Ванюшку на горбатой»…

— Да ну ее! Давайте эту… как ее… «Ты напейся воды холодной».

— «Любушка, в доме непорядок»!

Между тем Виктор Иванович мягким и приятным дискантом завел:

Сижу за решеткой в темнице сырой,Вскормленный в неволе орел молодой,Мой гру-стный това-арищ, махая крылом,Крова-авую пи-ищу клюет под окном.

Бабы и мужики притихли — слышать эту песню приходилось, но слов никто не знал. А Виктор Иванович, облокотясь на стол и уронив голову на левое плечо, словно бы рыдая, — на глазах у него, казалось, выступили слезы, — то декламировал отдельные слова, то невыразимо больно вытягивал их с трепетом в голосе:

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,Как будто со мною задумал одно.Зовет меня взгля-а-адом и кри-иком сво-о-и-имИ вы-ымолвить хо-очет: «Давай улетим!

— Господи, боже мой, — перекрестился Демид, — кажись, он и взаправду слезу пустил…

— Уймись ты! — двинул его Макар под бок локтем. — Дай послушать.

Мы во-о-льные пти-ицы пора, брат, пора!Туда, где за ту-учей белеет гора-а,Туда, где сине-еют морские кра-а-я-а,Туда, где гуля-аем лишь ветер… да я!»

Виктор Иванович умолк, и над столом на минуту нависла какая-то тяжкая тишина. Выпитая водка, однако, не дала заскучать: в одном конце, видимо под настроением только что спетой песни, глухо застонало: «Ох, умру я, умр-ру-у», а в другом забились звонкие бабьи голоса: «Ах вы сени, мои сени…»

Пел каждый свое: хочешь — тоскуй, хочешь — веселись.

Катька Прошечкина, истомившись от нетерпения, делала Ваське знаки, собираясь уходить. Этого момента он ждал давно и, убедившись, что никому до него нет дела, поднялся и не спеша вышел из-за стола.

— …Поп-от жадный был, согласился обвенчать своего работника взакрытую, — во весь голос повествовал Порфирий. — Понятно, за огромную цену. Да деньги-то, как после выяснилось, его же, поповские были. Домой-то вернулись, хвать — матушки нет дома. Обернулся поп — вот она, матушка его — невеста, только что им самим обвенчанная. Тут и присвистнул поп. А работник-от и говорит: «Свищи, свищи, батюшка, матушка-то все равно теперь моя».