Евгений Наумов - Черная радуга Страница 24

Коридор дыбился и норовил хлестнуть его в лоб, он валился то вправо, то влево. Хорошо, что вели его санитары из добровольцев-алкашей, таких же, как он, и, может быть, прошедших те же стадии. Они сочувственно поддерживали.

— Ишь, валяет тебя, — хмыкнул один. — Где набрался? Какой день штопоришь?

— Хрен знает… Какое сегодня число?

Тот засмеялся и сказал. Наверное, суток двадцать. Пока не вспоминалось.

— Покурить… есть?

За этим и попросился в туалет. Курить хотелось нестерпимо, нервы гудели натянутыми струнами.

В туалете его усадили, дали сигарету. Затянулся, стало немного легче, хотя сильнее закружилась голова. Зато в груди распустилось что-то сведенное в каменный узел. Мордовороты-добровольцы, ожидая, тоже закурили. Один присел на пятки у стены, и Матвей машинально отметил: бывалый. Тот, кто по многу раз залетал, вырабатывал такую вот стойкую привычку: сидеть на пятках. Им приходилось подолгу ждать и перекуривать там, где стульев не предлагали.

— Ну… как тут… обслуга? Как порядки?

— Как везде… — неохотно ответил сидящий. — Медом по губам не мажут.

— Тебе сколько осталось?

Сидящий ответил сразу, почти автоматически. Каждый из них считал дни до выхода, как считают медяки на последнюю кружку пива. У него было непреходяще багровое лицо, мешки под глазами, поперек щеки синий шрам. Руки блестели, словно на них надеты коричневые резиновые перчатки, смазанные вазелином, такой же была и шея, кое-где блестящая пленка отшелушилась я виднелась розовая кожа. «Экзема, гепатит. Печень отказывает. На таран идет мужик — цирроз в последней стадии…»

Второй — широкоплечий молодой парень с румяным лицом — так и просился на плакат «Сдадим нормы ГТО!», если бы не младенческий беззаботный взгляд, даже какой-то неприличный. Он не сводил своих безоблачных голубых глаз с Матвея и все ему заговорщицки подмигивал. «Что-то хочет сообщить? И что? Может, напарник — стукач?» Но не стал задумываться, слишком сложно. Стукач так стукач.

Среди алкашей, слабовольных опустившихся людей, было много таких. Они доброхотно доносили врачам о тайных выпивках в палатах, о разных случаях нарушения режима, иудиным старанием заслуживая досрочно освобождение. Врачи их терпели — полезные люди, активисты, стали на путь сознания, исправления. Но в большинстве своем они просто мечтали поскорее дорваться до заветного горла, а ради него готовы были и маму родную заложить.

Матвей встал, но тут же упал на стульчак. Тем же макаром его отвели в палату. Врачи уже ушли по своим неотложным делам, напряженность момента миновала.

Организм быстро приходил в себя, и к вечеру Матвей уже сам выползал в туалет, стрелял сигаретки, курил, заводил осторожные разговоры. Но по некоторым неуловимым признакам чувствовал, что до выздоровления еще далеко, ни на какое серьезное дело не годился. Да что там — ему и табуретки сейчас не перенести с места на место. Все еще шатало, все кидало на стены.

Ночь почти не спал, хотя и получил оглушающую дозу снотворного: засыпал на минуту-две, тут же со страхом просыпался — казалось, останавливается сердце. «Стукнет вот так в последний раз… отгорит. Нет, тут помирать не хочется…»

Выход из штопора в нарко имел свои положительные стороны: не мучили кошмары, ужасы, все эти очаги напряженности в мозгу снимались, купировались специальными препаратами. Но на смену зубастым чудовищам приходили подавленность, мрачные мысли о бесполезности своей жизни, жгучее чувство вины перед всем миром, черная тревога. И все это, возможно, было не легче.

Хорошо, что в наблюдательной палате всю ночь горит свет. У столика сидит дежурный мордоворот, читает затрепанную книжку. Время от времени появлялась медсестра, глядела внимательно на Матвея (свежевытащенный) и, встретив его тоскливый взгляд, укоризненно качала головой:

— Вам нужно уснуть…

— Как уснешь? — Матвей садился на постели. — Тревога… все время тревожно на душе.

— Кого-нибудь видите? — осторожно спрашивала она. Дурень он, что ли: все фиксируется в журнале.

— Нет, не галлюцинации. И не голоса. Просто тревожно… дайте что-нибудь сердечное.

— Возьмите валидол под язык, — она протягивала таблетку.

Что ж, валидол самое надежное, хотя и простое средство. На некоторое время колющая боль в сердце проходила, он шел в туалет, курил, думал.

Ну как же так?

Начиналось вроде безмятежно — с кружки пива. Там кружку, там кружку, чем еще утолишь жажду в зной и жару? В работе появилось больше энергии, выдумки, мастерства. Несколько беглых контактов в ресторане — там приходилось пить легкое вино («что-то от сиводрала у меня в последнее время голова раскалывается, никакого удовольствия…» — хитрил), потом вино крепленое. Но неуклонно шел к ней — чистой, сорокаградусной. И надо же такому случиться: приехал знакомый армянин Жора и подарил бутылку трехзвездного.

— Из Еревана! Вах! Такого нигде не купишь. Пачему грузинский коньяк стоит в магазине? Патаму что не умеют делать. Коньяк делают в Армении! Плюнь в глаза тому, кто скажет другое.

Сивушные масла, вот что его подкосило. И знал ведь… Коньяк тем и отличается от других напитков, что в нем оставляют сивушные масла — для букета. Пьешь крохотной рюмочкой, смакуешь: вах, вах! Но где найдешь крохотные рюмочки? Разлил, как обычно, по стаканам. Трах! Тепло разлилось, оранжевые круги перед глазами.

— Ты чего здесь?

— Дорогу строю. Вчера в Литвяках поставил асфальтовый завод.

— А-а, — кивнул Матвей. — Что такое асфальтовый завод? Две трубы и один армянин.

Жора хлопнул себя по коленкам.

— Ха-ха-ха! Две трубы и один армянин. Правильно! Надо записать… А что такое ваш завод? Две трубы, один рабочий и десять начальников! А? Разве не так?

Жора был веселый, добродушный, но вечно озабоченный — летал на своих «Жигулях», что-то добывал, привозил, строил. Его бригада проложила сеть дорог уже в нескольких районах. Нужно отдать им должное: армяне строили быстро, добротно, дешево. Но и работали как проклятые — от зари до зари.

— Вы как рабы, — сказал Матвей. — Рабы денег.

— Мы зарабатываем, да! Тысячи зарабатываем! Но мы не крадем, мы своими руками, вот этими, — он вытягивал черные от асфальта руки в мозолях. — А говорят — жулики. Плохие люди говорят, сами жулики.

— Но взятки даете?

— Не даем, у нас из горла вырывают! Кто свои деньги отдаст? Приходится: куда ни ткнешься — давай взятку!

Он разволновался, сбегал к «Жигулям» и приволок еще две бутылки. Так они уломали все за один присест. На следующий день, проснувшись, Матвей еле оторвал голову от подушки и понял: взят жестоко. Голова будто заколочена в тесный деревянный ящик, виски стягивает. «Знакомо. Коньяк всегда так ошарашивает…» Пришлось с утра плестись в пивной бар. А там как раз накануне кончилось пиво и еще не подвезли. Но возле бара стояли группки страждущих — видно с первого взгляда. Подошел.

— Кто сбегает?

Гастроном был рядом, но до одиннадцати еще далеко, дают не всякому. Головы повернулись как по команде.

— Матвей! — молодой, но уже лысый, сгорбленный, похожий на параграф парень раскинул руки. — Здорово! Ты откуда?

— Вот ты откуда? Тебя же из нарко за два побега прямо в элтэпэ наладили.

— Был, был! Полгода кукарекал, недавно вернулся.

— Ну как там?

— Житуха — во! — Параграф показал большой палец. — Столярил в одной мастерской. И там жить можно.

— А сиводрал?

— С этим плохо. Ну ладно, потом поговорим. У тебя есть?

Матвей достал десятку. Оставался еще четвертной.

— Давай!

Параграф (Матвей напрочь забыл, как его зовут) выхватил деньги и деловито потрусил в магазин. Вернулся быстро, со стороны поглядеть — безрезультатно, ничего не оттопыривалось, не вздувалось. На нем были надеты белые брюки, правда уже замызганные, и коротенькая кремовая курточка — пачки сигарет не спрячешь. Но по озабоченному виду сразу стало видно — взял. «Бомба» оказалась за поясом, прикрытая курточкой.

— Пошли… — трое без слов потянулись за ним. Параграф на ходу отдал сдачу — алкаши в предвидении дармовой выпивки, как правило, люди аккуратные. По пути сорвали по паре вишенок с веток, густо усыпанных ягодами, — на закуску.

В уютной рощице неподалеку расположились. Параграф сноровисто сдернул ногтями пластмассовую пробку (трезвенники с превеликим трудом снимают ее плоскогубцами), достал из-за пня стакан и протянул Матвею.

Отпустило. Заели вишнями, закурили, погомонили о жизни.

— Я ведь только из трезвария, — сказал один. — Вечером взяли: как раз после получки — только квакнул, белый свет увидел… Я бушевать, а они меня — на ласточку.

— Какую ласточку? — Матвей в вытрезвитель не попадал — везло, да и остерегался: во время штопора не шатался по улицам, а если приходилось идти в магазин, то надевал темные очки, брал портфель и деловым шагом проходил дистанцию — посмотришь, клерк спешит на работу, кому какое дело?