Аркадий Первенцев - Матросы Страница 24

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Неужели это он, Петр, появился у запотевшего стекла автобуса, увидел ее, звал, бежал рядом с автобусом и, конечно, отстал, так и не сумев раскрыть плотно захлопнутую дверь? Возможно, и он, хотя не все ли теперь равно для нее, Катюши? Прошлое ушло так стремительно, будто провалилось в пропасть, улетело вниз, как камни с крутой скалы на мысе Фиолент. Но там, внизу, яркий бирюзовый залив, чистая вода, обнажающая камни на дне, увитые бледно-синими водорослями. А здесь — мрак, пустота, безысходность…

Неужели Петр? Моряки так похожи друг на друга в своих темно-синих суконных рубахах, в круглых шапочках, надвинутых до середины лба. У них какие-то одинаковые лица, одинаковый медный загар, затылки выстрижены под «полупольку» и одни и те же надписи на бескозырках: «Черноморский флот». Их всегда так много на улицах: не протолкаться, не пересчитать их неизменно предупредительных улыбок и сдержанно-жадных взглядов. Почему-то они казались Катюше всегда одноликими в массе. Стоило тому же Петру отойти от нее, и она сразу теряла его среди таких же, похожих на него, крепких, как поковки, ребят, среди матросов и старшин, наводнявших город в часы увольнений.

Ни на кого не смотреть, забиться поглубже в угол на дерматиновом сиденье переполненного рейсового автобуса. Множество ног, забрызганных песчаной грязцой, потоки дождя по стеклам, изредка перламутровые блики неясного солнца, призывы кондукторши и тяжелое дыхание еле вместившихся людей, уставших после дневной работы.

Да, это Петр. За стеклом мутно и расплывчато. Его ищущий, встревоженный взгляд, твердые губы. Ведь он теперь безразличен ей. Но Катюша даже издалека все же почувствовала его настроение. Таким он бывал, когда что-нибудь не удавалось или огорчало его. Зачем возвращаться к тому, что безвозвратно прошло? Что он теперь для нее, этот угловатый, застенчивый старшина с его наивными представлениями о любви? Любовь он почему-то называл дружбой. Вот так: дружил, дружил, а полюбил ее другой, и она… Далеко теперь от нее нескладные ласки Петра, его цветы в газетке, его странная манера танцевать: боялся к ней прикоснуться… Грустно? Может быть. Пришло новое, непривычное, перевернувшее всю ее прежнюю беззаботную жизнь.

Штормило. А тут еще вторые сутки идет дождь. Море размахивает белыми хвостами, шумит, атакует горловину бухты. Почти все корабли ушли в море. Улицы сразу посерели, когда с них схлынули жизнерадостные и шумные матросские потоки. Ветровой косохлест оборвал последние листья с каштанов. Чайки и те кричали по-другому, будто плакали.

Сойдя на остановке, Катюша быстро спустилась к своему дому. Капли глухо стучали о плиты. Низкое угрюмое небо давило.

В холодной комнате пахло отсыревшей известью. Галочка сидела у окна. Сестры молча поцеловались. Катюша вяло стянула плащ и прилегла на диване. Дождь продолжал стучать по жестяной трубе. Заметив настороженный взгляд сестры, Катюша повернулась лицом к стене. Она плакала беззвучно, давясь слезами. Стыдное девичье горе, жестокое и неумолимое, нарушило все ее привычные связи с окружающим миром, с людьми и осиротило ее — никого рядом, с кем бы можно посоветоваться, кому можно довериться. Катюша стиснула голову ладонями, чтобы не зарыдать, дрожь охватила все ее тело. Не согреться, не успокоиться. Борис Ганецкий далеко, в большом городе. Там много людей, а она одна, одна… Все случилось неожиданно, коварно, некрасиво… Что же делать? Как поступить? Кто поможет и поймет ее?..

Галочка старалась не смотреть на сестру. Она углубилась в работу, поднимала крючком петли чулка — зарабатывала себе на готовальню. С каждым годом перед девочкой раскрывались новые картины жизни и светлыми, и темными своими сторонами. Белокурый локон упал на лоб, щекотал кожу, глаза прищурены — иначе возле тусклого, заплаканного оконца не разглядишь петельку тонкого, почти не осязаемого капрона.

Галочке хотелось угадать мысли сестры, найти способ ее утешить, помочь ей, чтобы она стала прежней, хорошей, понятной. Можно изнывать в догадках, отыскивать и то и другое, находить ответы или забредать в тупик, но младшая сестренка еще не умела касаться того, к чему ей самой было так трудно подойти. Да, она догадывалась о несчастье, могла негодовать и ощупью проникать в какие-то манящие и пугающие тайны, а дальше? Где выход?

Можно убежденно сказать самой себе: Катюша резко изменилась после того, как появились новые знакомые. С Петром было все проще, привычней, ясней. Скрипела в петлях калитка: «Разрешите, не помешал?» Открытый взгляд из-под бескозырки, цветы в смуглой руке, бесхитростные рассказы о веселой, дружной «братве», неторопливые жесты, полные достоинства и мужественной красоты. Можно было вполне примириться и с Вадимом, говорить с ним почти на равных правах, шире видеть благодаря его способности осваивать и объяснять многие явления жизни, ускользавшие от нее или непонятные. Вадим застенчив, и его легко ранить. Он не выносил фальши и потому не мог одержать верх над теми, кто более ловок, жесток и самоуверен. Сомнений не оставалось: все перемены в Катюше связаны прежде всего с Борисом Ганецким. Легко и покорно пошла она за ним. Чем притянул ее к себе Борис, так быстро отбивший ее от других? Почему сестра сделала такой выбор? Галочка стыдилась и пугалась собственных догадок, хотя они и будоражили ее, возбуждали кровь и все же манили и властвовали над нею…

Один чулок можно осторожно опустить в пакетик и приниматься за вторую петлю: «Ишь как угораздило распуститься, до самой щиколотки…».

Можно незаметно наблюдать за сестрой. Она не меняет позы, ноги поджаты, щека на ладони. Ровное дыхание. Может быть, заснула?

Катюша, однако, не спала. Перед ее широко раскрытыми глазами коврик с атласными лебедями. Уплывали смешные, наивные лебеди, унося счастливый девичий задор и безмятежную радость прежнего, простого и ясного счастья. Шум дождя напоминал Хрусталку. Там волны бесконечными рядами обтачивают скалы.

Утробно кричали ревуны у цепных ворот бухты. Где-то в открытом море корабли. Любая непогода им нипочем. Там все подчинено совместной воле и разуму. Не нужно почти ничего додумывать, решать самому. Там действует, как объяснял Кате когда-то Вадим, могучая сила векового опыта, изложенная словами, записанная на бумаге, затверженная в учебных классах.

Но что делать Кате? Где найти правила, которые помогли бы ей справиться со своим горем? Как победить бурю, налетевшую на нее?

Галочка подошла, наклонилась, невнятно прошептала:

— Что с тобой, Катя?

— Галочка, не спрашивай, ты все равно ничего не поймешь…

— Ты уверена? — обиженно спросила Галочка и поучительно добавила: — Общение с людьми облегчает… — Это звучало, как где-то вычитанный афоризм. Глупо такими мертвыми фразами выражать свои чувства. Девочка сумела бы найти и свои слова, если бы не это невыносимо обидное: «Ты все равно ничего не поймешь». — Давай попьем чаю? — Она зажгла свет.

— Галочка, прошу тебя… оставь меня, — мучительно выдавила Катюша; ей не хотелось оскорблять сестру. — Не обращай на меня внимания…

Слова давались тяжело. Голос не повиновался, хрипел. Вот-вот появится отец, вернется тетка. Снова расспросы, это невыносимое участие добрых, близких людей… Нет, теперь далеких… с ними нельзя… не поймут… стыдно.

Резкая грань, беспощадно прочерченная чьей-то мстительной рукой, отделила ее от всего прежнего, оставив одну в мертвенно-пустынном пространстве. Не уйти, не выбраться, немеют ноги. Физическое ощущение одиночества угнетало больше всего. Страх вползал в душу, овладевал телом. Хотелось разрушить безумное колдовство, уйти, бежать.

И она бежала. Выйдя из дому, вяло и обессиленно шагая по улице, Катюша поняла самое страшное — она не могла уйти от самой себя. Чем дольше она оставалась сама с собой, тем было хуже. Эта навязчивая мысль, тупая и безнадежная, даже не напугала ее, а вместе с болью принесла облегчение. Поиски выхода прекратились, круг сузился. Все собралось в одной точке…

Каменные мокрые плиты не ощущались подошвами. Она ничего не видела. Только море, свирепое и ласковое, пугающее и зовущее, откуда все беды и радости, море, родившее тех, кто ему раболепно служит, по ошибке считая себя его властелином.

Северный берег в дождевом тумане. Его не замечала Катюша, хотя с первого дня своей разумной жизни видела берег на той стороне бухты, навсегда запечатлела в памяти его крутые спады, амбразуры старинных фортов, мигающие огни командной скалы, повелевающей самыми могучими кораблями…

Все позади, ненужное, как хлам. Только прибой, клокотавший почти у ее ног, требовал, звал. Вот что избавит от самой себя! Черная точка суженного круга теперь не казалась зловещей и отвратительной. Где-то блеснул огонь. Далеко. Может быть, туда и отнесет ее…