Зигмунд Скуинь - Кровать с золотой ножкой Страница 24

— Не знал, что вы замужем.

— Я не замужем. Микаэл не признает формальностей. Мы познакомились на корабле. У него в Америке был брат. Год назад Микаэл добился своего — рабочие судоверфи проголосовали за забастовку, и той же ночью, когда он возвращался домой, его ранили из проезжавшего автомобиля.

— Везде примерно то же самое.

— Как сказать. Здесь в ходу такой анекдот: «Я выиграл, говорит один, у меня три туза. Плевал я на твоих тузов, отвечает второй, у меня шестизарядный револьвер».

— Ладно, Карлина, постараюсь запомнить, что играть в карты в Америке небезопасно.

— В Америке небезопасно трогать бизнес. Не имеет значения, кто ты, к какому классу принадлежишь.

— Чем он занимается в настоящее время?

— Микаэл? Спросите чего полегче. Две недели назад сказал, что учится стрелять левой рукой. Хорошо, если б он здесь пока не появлялся. Но этого вам не могу обещать.

Так началась жизнь Эдуарда Вэягала за океаном, продолжавшаяся двадцать восемь лет. За эти годы он приобрел не только новые имена — Эдвард Уэйглл, Эдуардо Родригес, — ио и новое мировосприятие.

Хотя на свои нервы Эдуард не жаловался, но в первую ночь у Карлины спалось плохо. В голову лезли разные мысли: как устроиться с жильем, пока не наладятся связи, как быстрее подыскать работу? К деятельности профессионального революционера в здешних условиях он себя чувствовал неподготовленным.

Спозаранок загудели на разные голоса окрестные заводы. Обманчивое тепло камина за ночь улетучилось, выстуженная комната стала похожа на погреб. Хлесткий океанский ветер громыхал оконными переплетами, трепал занавески.

Перекусив оставленными Карлиной бутербродами, Эдуард написал Чалису открытку о своем прибытии и отправился осматривать город.

Вечером, возвращаясь домой, Эдуард еще издали заметил в окне свет. Ну вот и хорошо, подумал он, заодно познакомлюсь и с анархистом Карлины. Повертев в руке ключ, Эдуард сунул его обратно в карман и нажал кнопку звонка.

Предположение, что в квартире находится Микаэл, не подкреплялось никакими дедуктивными доводами. Просто мысль о Микаэле явилась настолько объемной и зримой, что, вопреки своему правилу всегда учитывать несколько возможностей, на этот раз об ином варианте Эдуард не подумал. И потому при виде Карлины — опять же вопреки натренированному хладнокровию — растерялся как мальчишка.

— Рад видеть супругу и хозяйку! — воскликнул он, сознавая, что слова эти, хотя и сказанные в шутку, были вполне искренни.

Появление Карлины вернуло комнате уют, который он почувствовал, впервые в ней появившись. Трепетные языки пламени в камине, приглушенные тени — все излучало тепло и покой.

— Ничего не поделаешь, на какое-то время вам придется смириться с моим присутствием. К Валии из Детройта неожиданно нагрянули родственники. — Смерив Эдуарда долгим взглядом, Карлина добавила — Разумеется, я могла бы пожить в гостинице, но жаль выбрасывать деньги на ветер.

— Так, может, лучше уйти мне?

— Нет, зачем же? Буржуйскую мораль оставим буржуям. Не стены делают людей порочными.

Их совместная жизнь была необычна. Они спали в одной кровати, разделенной узенькой подставкой для цветов, с которой ради безопасности поснимали цветочные горшки. Вначале эту символическую преграду Эдуард, разумеется, пытался преодолеть, но все их поединки неизменно завершались победой благоразумия Карлины.

— Я бы, конечно могла уступить, — как-то обмолвилась она, — но это бы нас только запятнало. Любви между нами нет, просто мы друг у друга оказались под рукой. Если тебе нужна женщина, наведайся к одной из тех, кто этим промышляет.

«Она права, — подумал Эдуард. — В самом деле, распущенность, и больше ничего».

Но поутру, отправляясь на поиски работы, он поймал себя на том, что с нетерпением ожидает вечера, когда снова увидит лицо Карлины, на котором неумолимый паук увядания уже сплетал едва заметные сети морщинок. Карлина не пыталась его соблазнить — раздевалась и одевалась за ширмой, в постели лежала смирно, не расхаживала по квартире в открытых домашних платьях. И все же ему постоянно мерещились ее вскинутые над головою руки, обсыпанная веснушками шея, мягкий выгиб спины. По ночам близость Карлины становилась мучением. Как-то после очередного кошмара, с бешено колотящимся сердцем и затаившимся дыханием он подскочил с постели и в лунном свете увидел рядом плечо Карлины, и тогда Эдуард, не столько даже рассудком, сколько жаром воспламененного тела вдруг понял, что больше не в силах терпеть эти муки, что они сами себя бесчестно обманывают. Цветочная подставка отлетела в сторону. Захваченная врасплох Карлина не противилась. Возможно, поначалу и не поняла, что происходит. Взрывом обоих швырнуло в свободное пространство — как спущенные с предохранителя пружины. Мысли появились позже, когда оба пришли в себя.

— Ужас! — проговорила Карлина. — Просто ужас! На свете, видишь ли, есть еще и Микаэл. Я не имею права его бросить.

Эдуард смотрел на бледное лицо Карлины. Меньше всего сейчас хотелось думать о Микаэле. Перед глазами возникла давняя картина. Его, разбуженного дурным сном, пришла успокоить мать — в ночной рубашке, с таким же озабоченным выражением на лице, с такими же растрепанными волосами. Даже тело Карлины пахло, как тогда материно. Никакая другая женщина не вызывала в нем таких странных чувств.

Помолчав немного, Карлина сказала:

— Если у нас будет ребенок, я не смогу его оставить. Для победы революции нужны борцы, а не самодовольные мещане.

Микаэл появился так, как ему и следовало появиться, по рассказам Карлины. Однажды утром, когда Карлина уже ушла, а Эдуард еще лежал в постели, он увидел за окном болтавшуюся пару нечищеных башмаков. Затем с крыши на балкон тяжело спрыгнул с виду неуклюжий человек. Мгновение спустя на Эдуарда был уже наведен револьвер. Левой рукой мужчина подбрасывал блестящую десятицентовую монетку.

— Так вот, дружок, выпадет орел — я тебя пристрелю. Выпадет решка — сможешь застрелить меня.

Монетка взлетела и со звоном подкатилась к кровати.

— Ну, так что там выпало? Погляди, тебе ближе!

Эдуарду это казалось донельзя банальным, глупым, унизительным. Почему-то больше всего злило то, что Микаэл застал его в одолженной Карлиной ночной рубашке, которой, надо полагать, пользовался и его предшественник.

Не веря, что Микаэл в самом деле станет стрелять, Эдуард свесился с кровати и, будто потянувшись за монеткой, рванул ковровую дорожку с такой силой, что Микаэл, потеряв равновесие, грохнулся на пол. Лет через двадцать или тридцать в детективных фильмах подобный трюк, много, раз повторенный, станет известным каждому подростку. Но заподозрить Эдуарда в подражательстве было бы несправедливо, — сработали сноровка боевика и вдохновение. Револьвер Микаэла оказался у Эдуарда, и он смог натянуть штаны.

Микаэл, потирая ушибленную щеку, по-прежнему лежал на полу. Внешность у него была жутковатая. Через лоб тянулся рубец, отсутствующий фрагмент лобной кости был просто-напросто затянут кожей, трепетавшей при каждом ударе пульса. Вздернутое левое веко приоткрывало белок выпученного глаза.

— Послушай, ты, мерзавец, — злобно прохрипел Микаэл. — Я ведь знаю, чем ты занимался в Гельсингфорсе. Стоит мне позвонить в полицию, и тебя в двадцать четыре часа выдворят из Штатов как гангстера.

Эдуард, застегнув брюки, сунул револьвер Микаэла в задний карман.

— Ну что ж, — сказал Микаэл, поднимаясь с пола, — у тебя был верный шанс меня застрелить. Как бы тебе не пришлось об этом пожалеть!

— Возможно, — ответил Эдуард, — только я здесь не для того, чтобы стрелять дураков.

— Это как сказать… Я о том, для чего каждый из нас где-то находится.

— Свобода сама с неба не падает.

Микаэл рассмеялся булькающим смехом, как-то особенно растягивая и без того неприятные звуки.

— Свободы в чистом виде нет. Свобода всегда одной цепью повязана с властью. А ради власти… хо, хо! Только мы, анархисты, под власть подводим бомбу, и — аминь.

Уйти он собирался через дверь. Эдуард вытащил из кармана револьвер и перекинул его Микаэлу.

— Не надо, — сказал Микаэл, на прощанье вскидывая пальцы к пульсирующему виску, — Оставь себе на память. Авось пригодится. Не беспокойся, у меня другой найдется. Никогда не выхожу с одним револьвером. Привет Карлине. Можешь ей передать, что по сравнению с моей негритянкой она обычная доильная машина.

На исходе недели Эдуарду удалось устроиться подсобным рабочим в мастерской весов. Получив первое жалованье, он снял себе комнату в том же доме, где находилась мастерская. Некоторое время продолжал встречаться с Карлиной, но прежняя увлеченность прошла. Их отношения затухали постепенно, как затухает лампа, когда кончается керосин. Карлина оказалась права: любви между ними не было. После таких встреч Эдуард даже испытывал что-то похожее на стыд. Через несколько лет он совсем забыл о Карлине. Вернее, вспоминал о ней с безмятежным равнодушием — что поделаешь, уж так получилось, как говорится, дай ей бог.