Карпов Васильевич - Маршальский жезл Страница 24

В общем, надо было срочно менять имя Яшке. Вечерком в «солдатском клубе» говорили об этом. Хотели назвать Гришкой. Но были такие имена у офицеров и солдат. Надо придумать что-то нейтральное. Предлагали: Серый, Ушастый, Аполлон, Красавчик.

– Давите решим это по-армейски, - сказал Вадим. - В армии принято все сокращать: КП - командный пункт, ЧП - чрезвычайное происшествие. Будем звать ишака Олс - одна лошадиная сила!

Ребята посмеялись. Кто-то возражал: не звучно!

Однако кличка прилипла. Стал Яшка Олсом.

Чудят солдаты иногда в своем «клубе». Несколько раз устраивали проверку обитателям пустыни. Ходит, к примеру, такой слух: варан не боится ядовитых змей. Поймали мы одного варана. Большого, с метр длиной. Похож на крокодила. Желтая, с коричневыми подпалинами, шкурка будто великовата ему, висит под мышками и на животе. На спине квадратики крепкого панциря. Шипит, пугает, нервно дергает хвостом. Посадили варана в ящик, держали до поимки змеи. Вскоре соседний взвод привез с занятий гюрзу. Пошли за ворота в сторону стрельбища. Вооружились палками. Выпустили соперников. Варан сначала хотел удрать. Но мы его повернули мордой к змее. Он посмотрел на нее, на гюрзу, спокойно подошел к ней, схватил ее за «шиворот» и, задирая голову, чтоб удобнее бежать, поволок прочь. Никакой битвы не было. Мы ожидали большего.

Слыхали еще: скорпионы убивают себя, если обложить их огнем. Проверили это. Скорпионов можно найти под камнями у забора или в щелях дувала.

Развели огонь, бросили в кольцо скорпиона. Он зеленоватый, прозрачный, похож на рачка. Задрал длинный хвост, побегал вдоль огня, убедился в безвыходности своего положения, но самоубийством кончать не стал. Отполз в середину, подождал, пока бумага и палочки сгорели, потом полез через них в сторону забора. Попробовали стравить его с фалангой. Поймали большую, рыжую, лохматую. Думали, одним махом перешибет клешней скорпиона. Бросили их в консервную банку. Драться они не стали. Мы их подталкивали, сажали друг на друга верхом - ничего не помогло.

Или фаланги со скорпионами стали более мирными, или те, кто писал об этом, не жалея красок, мягко говоря, фантазировали.

Знаменитого каракурта, шахиншаха всех пауков, того самого, который, будучи величиной с ягоду черной смородины, валит с ног верблюда, я еще не видел. Говорят, их охотно едят овцы…

Странная у меня переписка с Олей. Нерегулярная. Молчит, молчит - и вдруг: «Здравствуй, Витя! Учусь… хожу с ребятами в библиотеку», то да се. Хоть бы раз написала «скучаю» - нет, всегда один конец: «Приветик». Что это - гордость? Безразличие? Просто поддержка товарища в дни службы? Нужна мне ее поддержка, как рыбке зонтик! Неужели она не понимает меня? А что, собственно, она должна понимать? Наши отношения для нее остановились на том, что было в день моего ухода в армию. Ну что было? Просто ребячий, ученический треп. И все. Ну ходили в кино. Ну брал я ее за руку. Больше она ничего не знает. Я ведь не написал ей открыто о том, что люблю ее. Да как об этом написать? Сам не знаю, любовь ли это. Бывает ли так: вместе были - не любил, а разъехались - вдруг полюбил! Если бы она знала, сколько я о ней думаю и как думаю! Ах, Оля, Оля, почему ты не понимаешь, что со мной творится? И опять я не прав: что она должна понять? Я сам не могу разобраться, что со мной происходит… Опять не то. Я знаю определенно, чего хочу. Хочу, чтобы Оля меня ждала, чтоб не полюбила кого-то другого. Почему же я волнуюсь? Нет веры в то, что она меня будет ждать. Письма она пишет? Да. Но какие? Не такие, которые давали бы мне надежду. А почему она пишет такие? Наверное, потому, что не испытывает надобности писать по-другому. Тогда зачем вообще пишет? Из вежливости? Из доброго побуждения не забывать товарища в трудные дни? Друзья познаются в беде…

До чего же сложная штука эта любовь. За тысячи лет тысячи книг о ней написаны, и каждый раз у каждой новой пары она складывается по-своему.

Почему-то Степан часто уединяется. Раньше мы с ним в свободное время всегда бывали вместе, а последние три недели он от меня уходит. Обычно нахожу его за казармой: сидит в тени один и книгу читает. Может быть, нездоровится после несчастного случая в спортивном городке? Сказал бы, зачем скрывать.

Нет, здесь что-то другое. На меня вроде бы не обижается. Да и не за что.

Посмотрел я книги, которые читает Кузнецов: он берет их в ленинской комнате. «Биография В. И. Ленина». Полистал - обнаружил: некоторые строки подчеркнуты простым карандашом. Это Степан подчеркивал - я видел именно такой карандаш в его руке. Что же он тут подчеркивает? Стал я читать отмеченные абзацы и увлекся. Забыл, что искал, читаю подряд. Много я читал о Ленине. Биографию его изучал в школе. Каждый раз, когда встречаю в книге, в кино или слышу по радио его имя или какой-то рассказ о нем, всегда у меня рождается чувство не только большого уважения, а какой-то теплой, трепетной любви. Я преклоняюсь перед ним как перед необыкновенно мудрым, добрым человеком, но больше всего меня пленяет его скромность, искренность и простота.

Вот так, просматривая книги после того, как их читал Кузнецов, я вдруг обнаружил у Владимира Ильича одну черту в характере, о которой почему-то мало пишут и говорят.

Обычно упоминают о его мудрости, принципиальности, деловитости, отзывчивости. Всего не перечислишь. А вот о его личной храбрости, об отваге не читал. Правда, говорят много о смелости и решительности Ленина в критические минуты революционных событий. А я имею в виду его личную храбрость, какую проявляет рядовой боец, простой солдат, а не полководец.

Владимир Ильич был настолько скромен, что всегда уходил от разговоров о себе и не разрешал другим превозносить его. Ну а о таком свойстве, как отвага и храбрость, и говорить нечего. Таких качеств он за собой не числил и окружающих убедил в том же.

А я вот читаю биографию Ленина и на каждом шагу нахожу подтверждение его личной большой смелости. Вот пример.

«В Россию Ленин возвратился 7 сентября 1895 года. Жандармы на границе имели строгое предписание тщательно осмотреть его багаж. Однако в чемодане с двойным дном Ленину удалось провезти марксистскую литературу. С большим искусством он ускользнул от полицейского наблюдения, и, прежде чем приехать в Петербург, провел 22 дня в разъездах по России… устанавливая связи с местными социал-демократами».

Представляю себе, какая выдержка, какая собранность нужны при встрече с жандармами! А почти месячное путешествие по городам России! Непрерывная слежка, постоянное ощущение опасности. Стоит сделать неверный шаг - и тотчас арест, тюрьма, ссылка и, может быть, даже смертная казнь.

Ленин смерти не боялся. Страшнее всего было уйти из революции. А он видел, знал и понимал, как нужен он общему делу. Вот и попробуйте с таким грузом ответственности идти на явку. И не на одну ведь явку-то: сколько их было хотя бы за те двадцать два дня после приезда из-за границы в 1895 году! А за долгие годы до самого Октября?! А после Октября?! Каждого открытого выступления Ленина ждали враги, пытаясь физически отстранить Ильича от государственных дел. И он знал об этом. В него не раз стреляли и даже ранили. И все же он выходил на трибуны и продолжал выступать. Он забывал о смертельной опасности. А это под силу только очень смелому человеку.

Так я и не выяснил, что ищет Степан Кузнецов в книгах о Ленине. А тут еще он стал очень часто о чем-то беседовать с замполитом Шешеней, обычно с глазу на глаз. Уйдут в сторонку, сядут и, как заговорщики, шушукаются.

Лица у обоих серьезные, больше говорит старший лейтенант, Кузнецов слушает.

О чем они толкуют? У Степана от меня секретов не было. Жду, когда он сам скажет. Но он молчит. Наконец я не выдержал, спросил:

– О чем ты с Женьшенем шушукаешься?

Степан не сразу ответил. И не шутливо, как обычно, а серьезно:

– В партию хочу вступить, Виктор.

Ах, вот, оно что! Как же я не догадался? Большое дело задумал Степан.

Но почему скрывал от меня? Значит, не такой уж я близкий ему человек?

– Почему же надо таиться? Может быть, и я подал бы заявление! - сказал я с укором.

– Этого я и боялся.

– Чего ты боялся? - не понял я.

– Что ты подашь заявление за компанию: я поступаю и ты со мной. - Степан помолчал, потом решительно пояснил: - Пойми меня правильно, Витек, партия - такое дело, для которого каждый должен созревать самостоятельно. Понимаешь?

– Понимаю, - буркнул я, а сам подумал: «Что ни говори, а все же ты откололся от меня».

– Ничего ты не понял, вижу по глазам. Слушай, объясню еще раз. Меня как-то вся жизнь готовила к этому: детский дом, ремесленное училище, завод. Все время на людях, в коллективе, понимаешь? В армии вот окончательно убедился: надо мне поступать, нельзя иначе…

– Ну а я что же - несознательный элемент?

– Ты, Витя, тоже поступишь, когда почувствуешь, что это необходимо, что без этого дальше жить нельзя. Сейчас ты… созреваешь… Ты хороший парень. Если подашь заявление в партию, тебя примут. Но это не будет твое собственное, выношенное в сердце. Это будет заодно со мной. За компанию, Витя, по дружбе в партию не идут. Так что не обижайся… А с Шешеней мы беседуем по уставу и разным политическим вопросам. Он меня и готовит… - Степан улыбнулся своей простой, открытой улыбкой и шутливо закончил: - Ну брось лезть в пузырь. Теперь ты все знаешь.