Василе Василаке - Алба, отчинка моя… Страница 24

— Смешно, — продолжал жених, — смешно и глупо участвовать в ваших обрядах!.. Посыпать зерном жениха и невесту… Разламывать калачи над их головами… Платки, полотенца, кольца, дары и подарки; сюда же еще посаженый, друзья жениха, подружки невесты, дружки или дружки… шаферы или шафера?.. И среди особо приглашенных, конечно, тетушка Кира, она напомнит, как лечила меня в детстве от лихорадки и от ангины?.. Прин-ци-пи-ально!.. Слышите, повторяю, мы с Ниной прин-ци-пи-ально не хотим вашей свадьбы!..

И здесь Никанор, как мог, осадил его:

— Пожалуйста… ваше дело!.. не надо… но только… хочу спросить у тебя: где вы думаете жить дальше?

— Как это где? Тысячу раз говорил: квартиру мне дают на работе!..

— Я спрашиваю, где ты думаешь жить, парень? В лесу или среди людей?! — крикнул Никанор.

— Что ты хочешь этим сказать? — захлопал глазами племянник. — Что-то я не понимаю тебя…

А мать его со своего места прошептала:

— Тудор, дорогой… может, вы передумаете…

— Оставь, мама, — ответил жених. — Поздно думать о свадьбе, когда невеста на четвертом месяце беременности… о пеленках самое время подумать! — И вдруг, вспылив неизвестно отчего, возмутившись: — Или ты думаешь, что я пьяный?!

Отец невесты медленно, с достоинством поднялся со стула. Сказал мягко жене:

— Пойдем, дорогая, домой… — И к дочери: — Вставай… поднимайся… — И, обратившись не то к Никанору, не то к матери жениха, чуть слышно добавил: — Простите нас… мы не знали, что…

Может быть, он собирался сказать, «что наша порченая», но удержался и правильно сделал!.. Ведь по всем старинным понятиям жених имел теперь полное право отказаться от нее. Более того, мог на все село ославить невесту, так что никто и никогда не взял бы ее замуж! Теперь вся надежда у тестя была на сознательность жениха, ведь ему, слава богу, «глубоко плевать» на все дедовские обычаи?..

«Вот ведь он, — думал тесть, — не взял назад свое слово? Соглашается жить с невестой и даже обещал расписаться после рождения ребеночка… Господи, только бы обещанья не нарушил!.. А если он сволочь последняя…

Дочь моя — самостоятельная, работящая девочка… воспитательница в детском саду. Сама родит — сама выкормит, а мы ей, чем можем, поможем… поднимем на ноги внука!.. Сколько их, в нашем селе, оставалось сиротами? Сам рос сиротой — и ничего, получилось…»

В этот самый момент подала голос бабушка жениха. Собственно говоря, не то чтобы подала голос — заголосила, как по покойнику:

— О-ох!.. позор на мою старую голову… о-о-ох!..

— Обождите, подумайте, что здесь происходит? — испуганно сказала жена Никанора. — Ведь мы с вами живы-здоровы, никто не умер?! Но что ты делаешь, мэй, — обратилась она к жениху. — Дорогих людей выгоняешь из дому. — И начала зачем-то развязывать косынку на шее, как если бы сейчас собиралась броситься в воду. — Тудораш, а ну отвечай: свадьба это у тебя или цирк?

Мать невесты молча плакала.

Мать жениха — вполголоса…

Бабушка — в голос:

— А ведь я… когда умру… никто даже «ох» не вымолвит… ничего святого… возьмут меня и выбросят, словно падаль, на свалку!..

Тут и невеста прижала руки к лицу, заплакала: громко, безудержно, по-детски захлебываясь, навзрыд…

Жених попытался ее утешить. И руки ее старался от лица отнять, ему почему-то казалось, как только у него это получится, она успокоится, — но ничего с ней поделать не мог: упрямая! И вот он заходил вокруг нее, упрашивая и беспомощно, как маленький мальчик:

— Ну, милая… ну, хорошая… Перестань, ради бога! Сделаю все, что захочешь… Ну хочешь, мы с тобой эту дурацкую свадьбу сыграем?! Милая, родная, скажи только.

И она ему сквозь рыдания:

— Как же… свадьбу… когда и посаженого… нет… и мама с папой меня домой забирают!..

— Как это забирают?.. А наш посаженый, дядя Никанор, где?! Самый лучший в селе! На свете единственный… Согласен, дядя Никанор, быть у нас посаженым?..

И только он это сказал, Никанор как гаркнет, не то чтобы на племянника и его невесту, нет, на собственную свою половину:

— Садись, мать! — А та не слышит, опять платком своим занялась, теперь зачем-то совсем его с головы снимает, гребень вынула, уж не собирается ли прическу делать, в таком случае это надолго, теперь хоть всех святых выноси — по пословице: «Дом — горит, баба — чешется!» И тут муж еще отчаянней на нее заорал: — Слышишь ты меня или нет?! Оставь платок в покое, садись!..

А тут невеста испугалась этого крика и перестала плакать… Жена Никанора рядышком с ней присела. И сидели они, как две пугливые школьницы. Странное дело, крик Никанора тотчас успокоил и бабушку жениха. Она только еще разок всхлипнула для приличия и умолкла…

А невеста робко подала голос:

— Дядя… мне бы теперь умыться!..

— Пойдите-ка вдвоем, прогуляйтесь немного, — говорит Никанор молодым.

Их это удивило. Жених даже присвистнул. Но Никанор успокоил его по-отечески:

— Далеко не уходите, мы скоро вас призовем. А эту «Московскую», сестрица, почему бы нам не откупорить?.. — И ко всем за столом, широко улыбаясь: — Сваты, дорогие, немножко терпения… Мы ведь и водочки еще не попробовали?!

Жених и невеста уходили не то пристыженные, не то униженные. Давила собственная своя беспомощность, слезы, которые они здесь, на людях, развели… И вот что вышло: их, как нашкодивших малолеток, прогнали старшие.

Да, по сути, только теперь и начинались свадебные переговоры…

Когда молодых пригласили в дом, жених еще с порога спросил, впрочем, довольно ехидно:

— Стало быть, уже можно?.. — И тут же, забыв об обиде: — Бадя Никанор, а ведь не успели тебе сказать, почему невеста на сговор пришла. Она по просьбе Ирины, жены покойного Кручану… Ладно, об этом потом… — И улыбнулся светло своему посаженому: — На поминках тоже никак без тебя не обойдутся.

Жених ни слова не спросил об условиях сговора… Хотят? Ну и пусть!.. О чем спрашивать, ясно и так, свадьба состоится.

Заметили? Имя Кручану опять прозвучало в этом доме…

6

Была уже ночь.

Дом покойного, самый крайний на выселках, издали напоминал лоскутное одеяло. Вблизи, скажем за три квартала, уже можно было различить на фоне грязно-серой стены огромную белую холстину, свисающую от стрехи к перилам крылечка у парадного входа.

Редкие в этот час и в этом месте прохожие издали тревожно присматривались к этой холстине, весело похлопывавшей на ветру.

А потом отворачивались, ускоряли шаги и, только завернув за угол, в самый последний момент, быстро, как загипнотизированные, оборачивались…

Дом покойного — это всегда безотрадное зрелище, вроде сдающейся крепости: вывешен белый флаг, но никто не спешит занимать ее… Однако вид с улицы — это далеко не самое страшное, здесь, кроме белой хоругви — той самой холстины на шесте, — никаких других покойницких принадлежностей!.. Иное дело — комната, где выставлен гроб! Тут тебя поджидает полный комплект погребальных аксессуаров, как-то: церковные восковые цветы, покрывала на зеркалах, черный креп на белой кисее, горящие свечи, иконы, и тщетной покажется тебе земная суета.

Никанор Бостан, в шляпе набекрень, маленько подвыпивший, возвращался домой после сговора… «Нет, что ни говори, а племянник — дурак дураком! А я-то тоже хорош, почему раньше не поговорил с человеком, не спросил его, как мужчина мужчину: „Слушай, а как ты думаешь свадьбу сыграть?..“» Вот потому-то «правая рука не ведала, что творит левая»… Хорошо ему сказал сват, то есть тесть жениха, на прощанье: «Живем — коллективом, а помираем каждый сам по себе. — А потом поправился: — Впрочем, на кладбище попадаем опять в коллектив, и даже в том же составе…»

Откуда-то издалека доносились смех, гам, крики гуляющих, мальчишеские вопли. Это в тот же день совершались и были в самом разгаре две свадьбы и двое крестин.

А Никанор думал:

«Мир разумно устроен, один — умирает, другой — женится… Как сказано в песне: „Отломишь ветку в лесу, а лес и не заметит. Молодые гуляют, а над домом покойного ветер белый плат погребальной хоругви развевает“. Мэй, что нам смерть, до нее еще далеко!»

Никанор заходит во двор… Его маленькие пацанята набросились на него, наперегонки выкладывают:

— Мама пошла тете Ирине помогать. Потому что завтра, в понедельник, в пять часов вечера дядю Георге повезут на погост…

«Все-таки жил он как язычник, — подумал Никанор, — но ведь когда-то все же окрестили его?.. И даже в честь Георгия Победоносца…»

И Никанор повернул к дому бабки Анисьи, чтобы попросить Онисима Скорцосу, семидесятипятилетнего благообразного старца, с недавних пор сожителя этой бабки (и стало быть, молодожена в некотором роде!), чтобы тот, если у него сохранился старый молитвенник, почитал у изголовья покойника…

— Вообще-то она молодец, что со старичком своим состыковалась… Зачем же ей, бедной, одной мучиться?.. Заболеешь, боже избави, и некому воды подать!.. Словом, если у бабки нет никого, ясное дело, она себе старичка ищет… — рассказывал Никанор, ухмыляясь в усы, уже через полчаса после свиданья с Анисьей; а первыми слушателями его были двое могильщиков во дворе у Георге Кручану.