Лев Экономов - Перехватчики Страница 24

Лерману зааплодировали, потому что никто не ожидал, чтобы воздушный стрелок захотел стать «пушкарем», как у нас попросту называли оружейников.

— А как же пятая норма? — упитанный парень, по фамилии Бочаров, заерзал около меня, словно его укусила блоха, запыхтел. Он был воздушным стрелком у заместителя командира полка по летной части Галимова, летал редко, больше отирался в штабе, потому что хорошо чертил графики и схемы. Товарищи его недолюбливали, как, впрочем, недолюбливали всех, кто находился у начальства на обособленном положении.

Лерман услышал реплику собрата.

— Конечно, ремешок придется подтянуть, — сказал он. — Тебе это полезно! — крикнул кто-то с задних рядов.

— Верно, — согласился Лерман, — и многим будет полезно. А то ведь, честное слово, стыдно: едим пятую норму, а делать ничего не делаем.

— Это сейчас, а начнется война — станем в почете, — проворчал Бочаров. — Нет, я поеду.

— Думаешь, тебе там шибко обрадуются? — подал о места голос самый молодой (по стажу) комсомолец в полку Юра Брякин. — Там каждый стрелок еще и радист. А ты на сегодняшний день всего-навсего — воздушный мешок.

— Так вот я и обращаюсь к вам, товарищи воздушные стрелки, — продолжал Лерман, строго посмотрев на Брякина, — так сказать, призываю вас последовать… — он запнулся, краснея от смущения, — призываю подумать над нуждами полка.

Собрание всколыхнуло всех. Выступающим не было конца. Много было спорных, а иногда и неприемлемых предложений. Но руководители полка не спешили с заключением, и в конечном счете оказалось, что верх взяли те, кто стояли на твердых принципиальных позициях.

Прения по докладу были прерваны дневальным, который, просунув голову в дверь и стараясь не замечать сидевшего в первом ряду начальства, гаркнул:

— Полк, приготовиться к вечерней поверке! — Он действовал согласно инструкции.

Все, как по команде, посмотрели на часы. Никто не ожидал, что так быстро пролетит время.

— Еще один совершенно небольшой вопрос, — сказал председатель, глядя в лежащие перед ним листы. — Это займет пять минут. Один из наших комсомольцев, сержант Мокрушин, решил сдать экзамены экстерном на техника самолета и просит у комсомольской организации рекомендацию в офицерское училище.

Председатель стал читать рекомендацию. А я вспомнил, как на прошлой неделе Одинцов проводил технический осмотр на самолетах нашей эскадрильи.

Прощупывая двигатель, инженер не забывал (это было его правилом) «прощупать» и техника самолета. Речь зашла о сроках службы отдельных систем, агрегатов и частей.

Техник Свистунов, обслуживавший самолет Шатунова, затруднялся назвать срок эксплуатации трансформаторного масла, но держался бойко, потому что кончил техническое училище.

— В армии как делается: не знаешь — научат, не хочешь — заставят, — сказал инженер. — Ну а как часто меняются пиропатроны пожарных баков?

Ну разве мог думать этот дипломированный техник, что Одинцов будет задавать такие вопросы! Нет, он просто не знал Одинцова.

— Вы же расписываетесь в журнале готовности, — мягко выговаривал технику Одинцов. — Вот выпустите самолет в воздух, и там случится пожар, а патроны не сработают.

— Сработают. Они новые, — возразил Свистунов.

— Сегодня сработают, а завтра могут и не сработать.

— Вот завтра я их и сменю.

Одинцов подозвал крутившегося около соседнего самолета Мокрушина и задал ему те же вопросы, что и технику.

Мокрушин ответил без запиночки.

— Хорошо, Мокрушин, вы свободны. Да, вот что, зайдите вечером ко мне. Бюро комсомола просило проверить ваши знания.

Когда сержант ушел, Одинцов выразительно посмотрел на Свистунова:

— Поручаю вам выступить на очередном техническом занятии по теме «Сроки службы самолетных систем и агрегатов». Составьте конспект. Даю на это неделю. Потом проверю. И учтите: если техника подводит летчика в полете, виноваты мы с вами, а не завод.

— Товарищ инженер, разрешите…

— Не разрешаю. — Одинцов взял меня за рукав и отвел в сторону. Он был раздражен, потому что не мог переносить, когда техники не знали самолета.

— Так вот, — Одинцов остановился и поднял валявшуюся на земле гайку, положил в карман. — Думаю, из Мокрушина выйдет неплохой техник.

— Конечно, выйдет, — сказал я.

И вот теперь, когда председатель собрания зачитал рекомендацию и попросил комсомольцев проголосовать, кто «за», и комсомольцы подняли руки, я увидел, что с мнением инженера согласны все.

Мокрушина вызвали к столу. Я смотрел на его костлявую, с детскими плечами фигуру и вспоминал другое собрание, на котором сержанта исключали из комсомола. Сколько воды утекло с тех пор! Мокрушин прошел хорошую школу.

После собрания члены нашего бывшего экипажа собрались все вместе, чтобы покурить.

— Надеюсь видеть тебя техником на моем самолете, — сказал я Мокрушину, пожимая руку. Потом поздравил Брякина с вступлением в комсомол.

Мы опять заговорили о том, что нам необходимо попасть всем на один самолет. Но для этого нужно, было, чтобы Мокрушин стал техником, а Брякин — механиком. Увлеченные разговором, мы совсем забыли о Лермане, который в этот день, может быть, как никто другой, нуждался в дружеском сочувствии и одобрении, — ведь он в отличие от Мокрушина и Брякина, которые делали шаг вперед, отрекался от любимой работы ради того, чтобы его полк быстрее справился с задачей, поставленной Министром обороны СССР.

— Пойдемте найдем Лермана, — предложил Мокрушин. — И поздравим его.

Лерман сидел у своей постели, положив голову на тумбочку; ждал начала вечерней поверки. Мы видели, что он расстроен.

— Что с ним? — спросил я у находившегося поблизости солдата.

— Тут один воздушный стрелок обвинил сейчас его в трусости, сказал, что Лерман боится летать, вот и переходит в оружейники.

— Это неправда. И на это не стоит обращать внимание.

— Нет, стоит, — Брякин сжал кулаки. — Этого подлого типа я знаю! Сам он всегда говорит: умный в армии наживется, а дурак наработается. Я сейчас с ним поговорю.

— Подожди, не петушись, — я взял ефрейтора за локоть. — Ты же слышал, как аплодировали Лерману. Еще не хватало тебе, комсомольцу, учинить скандал этому «герою»-асу.

— Ему не мешало бы морду набить.

— Вот-вот, давай, пока не получил билета. По крайней мере, не нужно будет возвращать назад. Ах, Брякин, а ведь только говорили о культуре.

Увещевая Брякина, я гордился им, чуткостью его гордился.

Лерман вдруг поднялся с места и обнял Брякина.

С МЕДИЦИНОЙ ШУТИТЬ НЕЛЬЗЯ

Принято считать, что летчики народ храбрый. Что там ни говори, а в нашей профессии есть риск. Я говорю это не для рисовки, не из желания поднять цену себе и товарищам по оружию.

Летчики привыкли к риску, они не замечают его. А если и замечают — не говорят.

И все-таки каждый год в нашей жизни наступает пора, когда мы все начинаем волноваться, переживать, беспокоиться и даже трусить. Да, самую настоящую трусость.

Это происходит, когда на очередном общеполковом построении начальник штаба объявляет, что с такого-то по такое-то число летно-подъемный состав должен пройти полную медицинскую комиссию.

И боятся все одного: оказаться негодным к летной работе. Боязнь эта имеет под собой почву. С каждым «годом строже требования к летчикам. Малейшее отклонение от нормы — и тебя на время или навсегда отстранят от полетов.

На этот раз предполагалось, что медицинская комиссия будет особенно свирепствовать. Ведь мы перешли с поршневой техники на реактивную. К тому же наш новый врач майор Александрович оказался на редкость требовательным и щепетильным. Он уже дважды собирал летчиков на аэродроме и заводил разговор о нашем житье-бытье. Меня поразило внимание, с которым Александрович осматривал каждого из нас за несколько дней до комиссии, выспрашивал о болезнях в прошлом, о взаимоотношениях в семье, о привычках и наклонностях.

— Черт бы побрал этого эскулапа! — выругался Лобанов, выходя из кабинета врача. — Даже о любовных связях спрашивает, как на исповеди. Приобрели духовного отца.

Ожидавшие приема летчики засмеялись.

— Ну а ты что ему?

— Не успел, говорю, наладить. А про себя подумал: обязательно налажу. После комиссии.

Лобанов даже чтение газет отложил. А с книгой он вообще не дружил. Помню, его даже стыдил Семенихин. Ознакомившись с библиотечными формулярами летчиков, Семенихин увидел, что Николай за время службы в полку взял всего одну книгу — «Повесть о бедных влюбленных», да и ту потерял.

— А зачем их читать? — говорил нам Лобанов.

Лобанов паясничал, но мы все знали, почему он не читал книг. Он берег зрение.

«Хорошие глаза нужны летчику не меньше, чем орлу», — это от него я слышал не один раз. И еще он говорил так: «Наша действительность прекраснее всяких книг. Один мой радиоприемник вмещает в себя все библиотеки мира. Только слушай и запоминай».