Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана Страница 25

13

Проснулся я от мелькания света перед глазами. Это луч солнца, раздробленный листвой дерева на мелкие бегающие зайчики, проник сквозь отверстие в стене к моему лицу. Я оделся и осторожно приоткрыл дверь амбара. У одних ворот играли два мальчика и девочка. Ближе к другим воротам я увидел хозяина. Он стоял возле корыта с молочным пойлом, вокруг которого суетились маленькие поросята, тычась в него рыльцами. Время от времени он нагибался, помогая тому или иному поросенку пробиться к пище. Но даже в таком положении он заприметил бы меня, вздумай я пройти к тем или другим воротам, увлекаемый какой-нибудь настоятельной заботой — например, заботой о железной дороге.

Но я не собирался проходить к тем или другим воротам. Кому это такое могло прийти в голову? И никакие заботы меня не тревожили. Откуда им было взяться? Без всякой заботы я отошел от двери назад к своей кровати и посидел на ней некоторое время. Потом снова скинул пиджак, отвязал галстук и стянул рубашку. Прихватив затем с собой бритвенный прибор, мыльницу, зеркальце, зубную щетку и тюбик с пастой, я вышел из амбара.

На столбе у рукомойника висело свежее полотенце. Это я отметил про себя, покончив с бритьем и ополоснув лицо. А в доме стоял запах кофе. Это я тоже отметил, садясь вместе с хозяином за стол. Да и хозяйка сказала по этому поводу:

— Я знаю, что финны любят кофе, — вот и сварила. Это натуральный, без цикория. Не знаю, как вам понравится. Сами-то мы больше к чаю привычны. Пейте на здоровье. А сливки по своему вкусу наливайте.

Такое внимание проявила ко мне эта женщина, у которой муж был ранен осколком финской мины. Это я ранил его. Я выпустил в него мину там, на Карельском фронте. Дело шло к перемирию, и пора было расходиться по домам. Но досада меня взяла по поводу Карелии, которую мне не удалось присвоить. И вот я дал ему по ноге, чтобы он помнил.

А он подвинул к моей тарелке сковородку, на которой шипела свинина, поджаренная с яйцом, и сказал:

— Пусть вас не удивляет, что к столу опять свинина подана. Это пока основной продукт нашего колхоза. До войны мы не уделяли свинье должного внимания, а теперь взялись, да еще как! Свекла у нас хорошо родится и картофель. На этих культурах мы и наметили себе выбраться к зажиточности наикратчайшим путем. Похвастаться пока что особенно-то нечем, но свинарников таких, как у нас, во всем районе поискать! И породы увидите неплохие. Далось нам это не сразу. Попервоначалу пришлось нам специалистов в городском техникуме обучать. Но теперь на месте кадры выращиваем.

Едва он сказал это, как у меня в голове начали складываться вопросы: «В городском техникуме? А где этот город? Идет ли к нему железная дорога? И далеко ли она отсюда?». Но пока я составлял эти вопросы, его речь продвинулась дальше. Он сказал:

— Свою коптильню мы построили два года назад. Сейчас нет у нас такого двора, чтобы не имел свинины про запас. В каждом погребе найдете солонину, шпик, окорока. Государству сдаем живым весом и окороками. На базар вывозим.

И тут у меня опять начали складываться в голове вопросы: «На какой базар? На городской? А где этот город? Не идет ли к нему железная дорога и далеко ли она отсюда?». Но пока я составлял эти вопросы, он успел заговорить про другое:

— Теперь вот и молочное хозяйство налаживаем. Трудновато, но ничего, подымем! Ресурсы есть. Один двор уже по-новому оборудовали. Увидите потом. Ну и лен, конечно. Трудоемкая это культура, однако расширяем. За счет механизации работ. Без техники в этом деле процесса не жди. Мы покажем вам наши машины и посевы, которые предстоит обработать. Думаю, что вам будет интересно познакомиться с масштабами наших работ для сравнения с вашими.

И опять у меня в голове начали складываться вопросы: «А машины вы откуда получили? Из города? По железной дорого или как? А далеко отсюда эта железная дорога?». Но пока я составлял эти вопросы, мы уже покончили с завтраком и вышли на двор. Там он вывел из конюшни лошадь и, запрягая ее в пролетку, сказал:

— Сейчас мы поедем с вами в Клюшкино. Посмотрим свинофермы и механизмы для льнообработки. Оттуда я поеду к соседям, а вы сюда вернетесь уже без меня. После обеда съездим с вами в другое место.

И только он это сказал, как у меня опять усиленно заработала голова, составляя новые вопросы: «А сумею ли я сюда один вернуться? А вдруг я не так пойду, как надо, и забреду куда-нибудь на железную дорогу, которая мне совсем не нужна? Где она тут у вас, чтобы мне по ошибке к ней не выйти?».

Вот какие хитрые вопросы я придумал своей умной головой. Но едва я раскрыл рот, чтобы произнести их вслух, как скрипнула калитка и перед нами появился водитель колхозной машины Леха. Зачем он тут появился? Понятно зачем. Он появился затем, чтобы убить меня. Я воткнул ему когда-то нож в грудь возле самого сердца, и вот он вспомнил это. Я лежал на снегу, подстреленный русскими, и стонал, истекая кровью. Свирепый мороз проникал в мои жилы, грозя смертью, а он склонился надо мной, чтобы поднять и унести в тепло и в жизнь. В его глазах я видел тогда сострадание. Такая уж была у него душа, вполне совпадающая по своему качеству с той должностью, которая обязывала его не убивать людей, а спасать их жизни. Мою жизнь он тоже хотел спасти, несмотря на мою ненависть к нему. А я за это воткнул в него нож, норовя попасть в самое сердце.

И теперь в его глазах уже не было сострадания, когда он пришел убить меня. Теперь он был хмурый, злой, исхудавший, и только мускулы на его руках сохранили прежние размеры, распирая рукава нового пиджака, который он почему-то надел вместе с чистой рубахой и галстуком для такого кровавого случая. Он приблизился ко мне, держа в руке что-то продолговатое, завернутое в бумагу, но, прежде чем убить, сказал:

— Тимофей Григорьевич!

Это он так назвал председателя. Для своей жены председатель был Тимоша, а для водителя — Тимофей Григорьевич. И, когда председатель обернулся к нему, он сказал:

— Я вот гражданина спросить хотел…

Это он меня назвал гражданином. И я уже догадывался, о чем он хотел меня спросить. Он хотел спросить, не тот ли я самый, который ткнул его тогда ножом. Он хотел в точности знать это, прежде чем со мной покончить. Председатель, продолжая запрягать лошадь, сказал: «Ну, ну», и водитель спросил меня:

— Вы знаете, что вас в гости на сегодня пригласили?

Я пожал плечами, а председатель спросил:

— В гости? Куда это?

Водитель ответил:

— К Степанюку, к леснику.

— А-а! К Ефиму Родионычу? Кто ж пригласил-то?

— А он сам. У него дочь в университет Ленинградский поступила — так по этому случаю. Всех пригласил, кто в это время у костра находился: Серегу, меня и его и том числе. — Он кивнул в мою сторону и затем, оборотясь ко мне, спросил: — Пойдете?

По его виду и по тону голоса я понял, что он ждал от меня скорее отказа, чем согласия. Никакого желания принимать меня в свою компанию он не проявлял. Я взглянул на председателя. Тот сказал:

— Что ж, идите. Неудобно не пойти, если пригласили. Для вас это даже кстати: еще с одной отраслью нашего хозяйства познакомитесь. А вечером, когда вернетесь, я вас парторгу препоручу. Он тоже к тому времени прибудет из райкома. Он и займется вами с завтрашнего дня.

Что мне оставалось делать? Я обернулся к водителю. Он ждал.

Я спросил его:

— А далеко?

То есть я хотел его спросить, далеко ли будет оттуда до железной дороги, но язык мой не решился выговорить эти слова при председателе. А водитель ответил мне на то, что я успел произнести вслух:

— Недалеко. Девять километров, если по дорогам. Но мы пойдем тропинками. А это составит не больше семи.

Пришлось пойти. На краю деревни водитель остановился возле добротного дома под железной красной крышей и крикнул:

— Серега!

В открытое окно высунулся знакомый мне круглолицый парень. Его светлые волосы лохматились, на лбу блестел пот, и упругие щеки мало сказать румянились — они прямо-таки пылали огнем. Водитель спросил его:

— Ну как? Ты еще не готов?

Тот округлил глаза и раскрыл рот, выражая этим непонимание. Водитель пояснил:

— К Степанюку в лесничество! Или забыл, что к нему в гости зван? У костра, ночью. Вспомни-ка!

Тот вспомнил и заговорил торопливо:

— А-а! Да, да, да! Ну как же не помнить! Помню, помню! Но понимаешь, Леха, дело-то какое… Не могу я сейчас, ей-богу! Дружок тут ко мне фронтовой приехал. Девять лет не видались! Представляешь? Не могу никак, хоть убей! Придется тебе… придется вам без меня как-нибудь… Привет от меня там передайте и все такое. Девочке поздравления. А я не могу, понимаешь ли…

— Понимаю.

Леха двинулся дальше, не глядя на меня. Видно было, что теперь ему еще меньше хотелось иметь меня своим компаньоном. Но что ж делать! Зато я очень хотел идти с ним рядом. Сколько лет я мечтал об этом, а с минувшей ночи возымел к этому особенно пламенное желание.