Эльза Бадьева - Допуск на магистраль Страница 25

Папа с мамой переглядываются, а Кира выкладывает и вторую новость:

— В воскресенье наш класс идет на рудник, в гости к Герою Социалистического Труда Сулимову.

Папа отставляет тарелку. Кира делает третье сообщение:

— После обеда я буду собирать по квартирам макулатуру. Всякую ненужную бумагу. Это наше звено постановило.

И она, довольная своими сообщениями, принимается за обед. А папа с мамой встают из-за стола и удаляются во вторую комнату. Они опять начинают спорить и ссориться.

Кира уже привыкла не обращать внимания на их ссоры. Она научилась играть в куклы, когда мама плачет, и делать уроки, когда папа выкрикивает отвратительные ругательства и изводит маму бесконечными подозрениями. В таких случаях Кира утешает себя тем, что папа скоро уедет в командировку и дома опять станет тихо.

Кира быстро справляется с обедом и уже готова бежать во двор, но папа останавливает ее строгим окриком:

— Назад! Бумагу собирать не пойдешь. Это занятие грязное. На рудник тоже не пойдешь. Провалишься еще там куда-нибудь... в шахту. А учительнице скажешь, чтобы от мальчишек тебя пересадили. Если завтра же не пересадит, пойду в школу сам!

Ей очень стыдно за отца, она не хочет, чтобы он ходил в школу. И Кира молча соглашается...

К концу подходит седьмой учебный год. И все эти семь лет Кира чувствует себя одинокой, чужой в классе. Никто ее не навещает, никуда не зовет, в пионерской организации не дают никаких поручений. Все знают: Кира никуда, кроме школы, не ходит. Ни на каток, ни в Дом пионеров. И поручений никогда не выполняет.

Ее все оставили в покое. Но Киру это не угнетает. Ей все безразличны, ей никто не нужен. Даже Шуре Осипову она не симпатизирует. А Шура вечно что-нибудь у Киры спрашивает, предлагает какие-то книги. Вызвался научить кататься на коньках.

Однажды в доме раздается телефонный звонок, и Кира узнает в трубке голос Шуры.

— Чего тебе? — раздраженно спрашивает она, а про себя отмечает: хорошо, что родителей нет дома.

— Как «чего»? — изумляется Шура. — Хочу тебя поздравить. Ты разве забыла? Ведь сегодня Первое мая!

— Ах да! — спохватывается Кира. — Конечно... Спасибо тебе.

— Я не один! — весело кричит Шура. — Нас тут четверо. Со мной оба Петра и Лара Крюкова. Мы с демонстрации возвращаемся. А ты почему не была?

— Я... У меня голова болела, — привычно врет Кира.

— А сейчас?

— Сейчас прошла.

— Ну, тогда мы к тебе зайдем? Можно?

Шура говорит все это так дружески, а оба Петра и Лара так весело поддакивают ему, что Кира не в силах им отказать.

— Можно, — разрешает она. — Только скорее!

И чуть было не добавляет: «Пока никого дома нет».

Она и в самом деле разрешает им зайти только потому, что одна дома и надеется, что об этом посещении отец и мать не узнают.

Ребята приходят оживленные, нарядные. Приносят Кире разноцветные шары и веточку только распустившего свои клейкие листочки тополя.

Кира растрогана. Ей хочется сделать для ребят что-то приятное, чем-то отблагодарить их за внимание, но она ничего не может придумать, кроме того, чтобы угостить их чаем. Выставляет на стол праздничные пироги, печенья и впервые чувствует себя в доме хозяйкой.

Шура и оба Петра оказываются очень общительными. Они знают уйму загадок и шуток, а Лара умеет смешно изображать всех учеников их класса. Кира довольна, что ребята зашли. Она всегда сторонилась их, а оказывается, с ними так просто и хорошо. Только... только бы никто не пришел!

Вдруг они слышат отчетливый стук в дверь. Кира замирает. Стук повторяется громче. Кира сидит неподвижно и лихорадочно соображает: что делать? Открыть? А вдруг это отец?

— Стучат же! — недоумевает Петя Сысоев.

— Да, да, — растерянно соглашается Кира и не двигается с места.

— Так открой!

Ребята удивленно переглядываются. Шура встает и делает шаг к прихожей.

— Нет! — срывается с места Кира. — Не надо! Мы не откроем! — И тянет Шуру обратно к столу.

В дверь продолжают стучать, и тогда к Кире подступает Петя Пряничников:

— От кого ты скрываешься? Или... от кого ты хочешь спрятать нас?

— Тише, — чуть не плачет Кира. — Потом... потом все объясню. Он сейчас уйдет. Подумает, что я на улице, и пойдет искать. У него нет ключа...

В дверь больше не стучат. Кира на цыпочках подходит к двери, заглядывает в замочную скважину.

— Ушел...

Все снова садятся за стол, но хорошее настроение больше не возвращается. Шура, пряча глаза, поднимается:

— Спасибо. Я, пожалуй, пойду.

— И мы...

— И я тоже.

Никто из них не смотрит Кире в глаза, и она не смотрит. Она хочет теперь только одного: чтобы они поскорее ушли.

Кира осторожно открывает дверь и бледнеет. На лестничной клетке, облокотившись о перила, стоит отец. Он не набрасывается на Киру, даже как будто не смотрит в ее сторону. Достает портсигар, не торопясь закуривает.

Присмиревшие ребята гуськом выходят из квартиры. Отец молча пропускает их мимо себя.

Кира оставляет открытой дверь и бежит в комнату. Над праздничным столом, прикрепленные к абажуру, висят разноцветные шарики. Около яблочного пирога, в стакане с водой, — трогательная тополиная веточка.

Не соображая, для чего она это делает, Кира рвет шары, ломает ветку, бросает сморщенные резиновые тряпочки и покалеченные листочки в ведро с мусором.

Убрать со стола она уже не успевает. Докурив папиросу, входит отец. Снимает в прихожей с гвоздя бельевую веревку и, ни слова не говоря, избивает Киру до синих рубцов на теле.

Об этом случае становится известно сначала в доме, где живет Кира, затем в школе. Многие соседи, учителя, ребята из седьмого «Б» негодуют: настаивают на общественном суде.

Но есть и другие люди. В некоторых квартирах, в школьных коридорах, даже на диване в учительской идут шепотом разговоры о том, что, мол, «нет дыма без огня», что «девчонка вообще странная и черт знает на какое способна» и что «отец не враг дочери, если избил, так уж, наверное, за дело...»

Мать Лары Крюковой звонит по телефону:

— Пересадите мою дочь на другую парту. Я не позволю, чтобы она сидела рядом с этой...

К Кириному отцу приходят отец Шуры Осипова — пенсионер, инвалид Отечественной войны, и старший брат Пети Сысоева — доменщик с металлургического комбината. Они приходят защитить не Шуру и Петра — своих ребят они знают и верят им, — они приходят защищать Киру! Но Кирин отец не желает с ними говорить. Он заявляет, что воспитание дочери его личное дело и он никому не позволит вмешиваться. И что напрасно товарищ Осипов утруждал себя — поднимался на двух протезах на пятый этаж.

Кире всегда было трудно жить. А теперь жизнь кажется ей невыносимой. Ее всегда окружал холодок человеческого равнодушия. Не люди в том виноваты, нет! Она сама и ее родители. Теперь же ее окружает холодное кольцо недоверия, неприязни, презрения. Оно все туже сжимается вокруг нее, и разорвать его нет сил, хотя Кира и не одна. Теперь — впервые в жизни! — у нее появились товарищи.

Лара Крюкова, которая вопреки требованиям матери продолжает сидеть за одной партой с Кирой, Шура Осипов, Петя Сысоев, Петя Пряничников, классный руководитель Клавдия Петровна, председатель совета пионерской дружины Миша Воробьев. Но и им всем не под силу разорвать это отвратительное кольцо, сотканное из сплетен и мещанских пересудов. Оно может задушить... Оно уже душит Киру!

В кабинете директора происходит следующий разговор.

— Будь со мной откровенна, — просит директор. — Расскажи, что вы делали, запершись в квартире.

— Пили чай, — отвечает измученная, осунувшаяся за последние дни Кира.

— А еще?

— Загадывали загадки.

— А еще?

— Рассказывали веселые истории.

Кира тяжело вздыхает и облизывает пересохшие губы. Директор привстает за своим широким столом, подается к Кире всем корпусом и шепотом спрашивает:

— А еще?

Кира поднимает на директора глаза, полные мольбы и слез:

— Больше ничего.

Директор усаживает Киру в кресло и все тем же интимным шепотом говорит:

— Ну, признайся... Ну, не скрывай от меня... Вы там с мальчиками... целовались?

Нервы Клавдии Петровны не выдерживают.

— Послушайте! — она встает между директором и Кирой. — Перестаньте!

— Вы можете идти, — сухо бросает директор Кире и угрожающе поворачивается к Клавдии Петровне. — А вы останьтесь.

Кира, с трудом переставляя вдруг ослабевшие ноги, выходит из кабинета. Голова болит. От тяжких и горьких дум, от бессонных ночей. А ведь кроме этого свалившегося на нее позора и несчастья еще беда: идут экзамены и она к ним совсем не готова. И не может готовиться. Потому что теперь отметки не имеют для нее никакого значения. И в школу больше приходить нет сил. Особенно после разговора с директором...

Этот человек очень неприятен ей. И шепот его, проникновенный и пошлый, словно застрял в ушах.

И все-таки он обидел ее меньше, чем обидели отец и мать. Он спрашивал... Он разговаривал с ней. А те даже ничего не спросили.