Иван Абрамов - Оглянись на будущее Страница 25

— Шея у тебя шибко длинная, долго доходит, — съязвил Топорков.

— Тысяча… сколько? — Рыжов опять принялся рассматривать наряд. И вдруг, что бывало с ним редко, заорал переполошенно: — Эгей, Миша! Майна помалу, майна-а! Прыгай сюда, прыгай!

— Тысяча шестьсот восемьдесят, — подлил масла Топорков. Но Рыжов уже усвоил суть происшедшего. Сложил наряд вчетверо, спрятал во внутренний карман фланельки, прижал ладонью, удостоверяясь, что листок на месте, отстранил Генку, чтоб не отвлекал, крикнул, выждав, когда Павлов очутился рядом:

— Тысяча шестьсот! Если на рубли — сто сорок за полсмены.

— А если на эти, на стервинги? — недоверчиво, укоризненно оглядел бригадир Рыжова. — Блок на подвесе, а вы тут… В чем дело?

— Во! — точно, как и Генка недавно, крикнул Рыжов, извлекая листок. — Все чин чином за подписью и печатью!

Павлов нахмурился. Еще не уяснив главного, он понял, что начинается заварушка. Нет, он не чурался ничего, что рождало производство, по секрету сказать, он любил заварушки, но в такой момент не надо бы отвлекаться. Блок котла раскачивается на толстых тросах, Маня-крановщица, свесившись через бортик своей «кошелки», сигналит и кричит. На углах вагонной рамы стоят наготове Тихий, Погасян, Чуков, готовые принять блок и помочь ему встать на квартиру. Четвертый угол свободен. Павлова ждет. А тут… Да что, собственно, тут? Наряд как наряд. Рекорд? Ну и что?

— Иди к нормировщику, к нормировщику! — сунул Павлов наряд не Рыжову, а самому виновнику.

— Ты что — ты… — возмутился Генка. Но Павлов был уже на полпути к луне. С обезьяньей ловкостью, мелькая руками и ногами, перескочил на откосину рамы, взвился на верхний швеллер, сделал по нему несколько мелких шажков на зависть канатоходцам и встал на четвертый угол.

— Давай, Маня-а! — руками и голосом повелел крановщице…

Нормировщик осмотрел наряд подозрительно, полагая, как видно, что ребята-монтажники затеяли какой-то подвох. Приоткрыл свой стол, покосился на что-то там, в ящике, опять на листок наряда, снова на Генку, спросил холодно:

— Ну и что? Чем могу служить?

— Так… вон, сами видите, — указал Генка на заколдованный листок. — Что там?

— Ну, так что? — еще холоднее задал нормировщик второй вопрос.

— Нормы другие надо, — подсказал Топорков.

Оживел нормировщик, даже повеселел сразу. Сощурился на Генку, посунул листок по столу к самому краю, третий вопрос задал осмысленный:

— Нормы другие? И только-то? Вы что — на простое нынче? Вам нечем заняться? Я эти нормы напридумывал, да? Вот! — выхватил он из ящика стола тоненькую книжечку-ценник. — Всесоюзные. Единые.

— А примечания? — задал Генка явно нелепый вопрос.

— Примечания? — совсем развеселился нормировщик. — Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, — подвинул ценник под бок к наряду. — Коэффициент на вечную мерзлоту, коэффициент на особо сложные условия? Вам какой?

— Тут же… тут тысяча восемьсот, — было запутался Генка, но храбро поправился: — Тысяча шестьсот восемьдесят процентов выработки. Вы понимаете, так не бывает. Надо что-то… ну, менять надо. Нормы.

— Ну, слушай, ну, ты понимаешь по-русски! — загородился нормировщик ладонями. — Что сам ты, что я тут… Знаешь, крой-ка ты в бриз! Да! В бриз. Ты же на этой, на козе рванул? Я помню, я видел. Говорили тут. А что — революция! Патент! Авторские! Крой! А? У меня дела, сам видишь. Держи-ка, держи! — всунул он листок наряда Генке в ладонь. — Давай бегом, там перерыв с часу!

«Может, ну их? — остановился Генка за дверью. — Что я — обязан их уговаривать? Они что — такие непонятливые, а я, значит, со своими денежками носись, называйся…»

Но и опять стоп, машина. Чего уж, они на своих местах сидят, а ты делай свое. Натворил, расхлебывай.

Стало грустно. Может, потому, что первый же выход «Антилопы» в свет получился какой-то не такой. Но, возможно, и потому, что Генка давно уже уразумел: плакали денежки. Все эти сто сорок за полсмены, двести восемьдесят за смену, почти семь тысяч за месяц. И не сказки ведь, вполне реально. Орудуй месяц молчком, а когда коснется, ты-то при чем? Гони монету. Заработанные. И не в мечтах, на самом деле иди и покупай автомобиль.

«БелАЗ двадцатипятитонный, — рассердился Генка на этого сметливого советчика. — А если на паровоз зашибешь? Рельсы где взять?»

Бриз — на пятом этаже инженерного корпуса. В бризе всего двое. Кабинет просторный, но всего два стола и два человека. Один — бородатый, мрачный, сосредоточенный на какой-то грандиозности, ссутулился над своим столом, воткнул указательные пальцы в заросли над висками, думает. Может, дремлет.

Второй, совсем молодой, тощий, с глубокими пролысинами и черными зубами. Сидит, тоже чего-то соображает. Решил Генка побеспокоить бородатого. Этот хотя и мрачный, но не такой занятой.

— Товарищ, простите… я не знаю, как вас величать, у меня дело к вам. Вот, — показал Генка наряд. Хотя в бризе нормами выработки не занимаются, а вот документ. — Мы в отделе сконструировали машину для обработки труб под завальцовку… — И умолк. А что говорить, если этот бородатик отключен? Где у него провод, где штепсельная вилка, где розетка? Как его запитать?

— Послушайте, товарищ!

— Я слушаю, слушаю, — не меняя позы, сообщил бородатик. Взял авторучку, сдернул колпачок, примерился к чистому листу, мельком взглянул на Генку, повторил: — Слушаю, слушаю! — И пошел строчить. Показалось, буквы впереди золотого пера бегут. Уметь надо.

— Мы сконструировали машину, и я на ней поставил рекорд, — сократил Генка до минимума информацию. — Тысяча шестьсот процентов.

— Давайте! — протянул бородатик левую руку с раскрытой ладонью.

— Что давать? — Генка собрался положить на ладонь свой наряд.

— Чертежи.

— Какие?

— Что… какие? — уставился бородач на Топоркова. — Обыкновенные. Какие есть. Где они?

— Нету, — отступил Генка. — Никаких нету. Мы на глазок…

— Ну, лады, лады, хватит, — бормотнул бородатый. И снова отключился. Нет, это он от Генки отключился, но включился в другое. Наверно, тут иначе нельзя. Да и в самом деле! Бриз — это бюро изобретателей и рационализаторов. Какой ты изобретатель-рационализатор, если у тебя нет хотя бы завалященьких чертежей?

— Иди сюда, — с добродушной улыбкой пригласил Генку парень с черными зубами. — Что у тебя?

— Антилопа, — сердито бросил Топорков. — Гну. Не слыхали?

— Гни, если нравится, — пожал чернозубый плечами. Понял: с ним разговаривать не желают…

В коридоре Генка огляделся, подошел к телефону внутренней связи, снял трубку, набрал номер и произнес ровным, твердым голосом:

— Костя. У меня дело. Важное. Буду у тебя через… через десять минут. Жди.

Вот так. Пусть-ка разберется, на то он и секретарь комсомола.

В кабинете секретаря комсомола прохладно, тихо. Но не сказать, чтоб очень уютно. Великоват кабинет для Кости Сорокина. Сам — аршин с шапкой, над столом одна голова торчит, а кабинет — вполне для спортзала годился бы.

— Ну? — встал Костя. Протянул Генке руку, кивнул на ближний стул. — Что у тебя опять стряслось? Не живется тебе спокойно?

— Для чего? — усмехнулся Генка. Подумал: «Как ты запоешь, когда я тебя нарядиком оглоушу. Все вы спокойные да рассудительные за полированными столами. Сиди, смотри на свое отражение, считай, сколько мух тут подохло за минувшую пятилетку…»

— Ладно, выкладывай, у меня скоро совещание.

— Выкладываю, — положил Генка перед Костей свой волшебный листок. — Вникай сам. Спокойно вникай.

— Ну? — взял Костя листок. Скверная привычка нукать. В ПТУ его отучали, здесь, наверно, не поощряют, а он знай себе нукает. — Это что? — пробежав наряд взглядом, спросил он. — Кто рисовал?

— Вникай, вникай! — пальцем указал Генка на листок. — Там все ясно и понятно.

— Ничего тут не понятно, — опешил Костя. Сделался еще меньше. Жалко стало Генке товарища. И пояснил толково:

— Машину мы построили. Сами. Без чертежей. Понимаешь: прежде мы вдвоем с Гришей напильниками шуровали, теперь я один на «Антилопе». Прозвали ее так. Но не в названии дело. Сегодня за полдня я выдал вот — тысячу шестьсот восемьдесят процентов нормы. Понял?

— Смутно, — признался Костя. — Это все правда? — осторожно приподнял он за уголок обыкновенный все же лист. — Если это правда, ты выдал всемирную сенсацию. Нет, ты давай по-серьезному.

— Да правда это, правда! — переставил Генка свой стул поближе к Косте. — Приемщик у нас — скабка, ну, придира. Видишь, оценка? Отлично! Понял? Он сроду, он и слова-то этого писать не умеет. Вот. И сто сорок рублей за полсмены. Я что — Рокфеллер? Мне эти рубли куда? А что люди скажут?

— Погоди, какие люди?

— Всякие. Ты, например. Что ты скажешь, если мне начнут платить по триста рублей за смену? Почти семь тысяч в месяц. Мне что — паровоз покупать? А рельсы где?..