Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом... Страница 25

На стол падает свет. Человек работает. Завтра, через год, а может, и через десять лет выяснится, над чем он сегодня работает. А может, и вовсе не выяснится. Последнее бывает чаще, и тогда окно перестает светиться, но это ничего. Где-нибудь в другом месте засветится новое окно.

На дворе разыгралась буря. Жестяная крыша дрожит, будто огромные звери, перебирая мягкими лапами, носятся по ней друг за другом. Порой такая буря, наперекор календарю, предвещает приближение весны: она разламывает на куски ледяную бронь, сковывающую поверхность моря, срывает с оголенных деревьев слабые и засохшие ветки, сдавливает высокие сугробы, словно для того, чтобы солнце, становящееся день ото дня горячее, могло помериться с ними силой.

Бегут мысли. По бумаге, на которую падает свет настольной лампы, скользит перо. Болит спина, и немного гудит голова. Завтра будет трудно стоять за станками. Завтра? Уже сегодня, ведь сейчас половина третьего. Значит, уже сегодня люди, посторонние люди, прочитают все, что она написала. И тот длинноволосый, в очках, Оявеэр. И, быть может, Эсси.

А завтра или послезавтра смогут прочитать все. Бывшие одноклассники и теперешние друзья с фабрики. Кто, безусловно, обрадуется, так это Юта.

А Рейн! Странно, он отнесся к этому без всякого одобрения. Прямо он этого не сказал, но по лицу было видно. Он не верит, что жена справится. Считает, что это напрасный труд.

А он вот, этот труд! В нем целый отрезок ее жизни. До чего же приятно читать собственные мысли, изложенные на бумаге, и знать, что это писала ты сама.

И все же... Чего-то она не додумала:

«...Придя чудесным утром раннего лета в контору, я вдруг почувствовала неприязнь к своему столу, к бумагам, ко всему этому однообразному бумажному делопроизводству».

Нет, нельзя, не годится так. Какое чувство будет у тех, кто остался в конторе? Кому-то ведь надо и в конторе работать. Нельзя так пренебрежительно.

Всю страницу пришлось переписать из-за каких-то двух-трех строк, которые звучали теперь так:

«...Чудесным утром раннего лета, торопливо шагая в контору, я задавала себе вопрос: много ли я могу дать, как счетовод? А что, если мне овладеть какой-нибудь специальностью и приобрести интересную рабочую профессию?»

Ну вот. Теперь можно, пока не зазвонит будильник, немного отдохнуть.

Ахто никогда не слышал, как мать с отцом уходили в утреннюю смену, но он привык к тому, что всю неделю, когда он просыпался, большая кровать в противоположном углу была пуста. Значит, они придут днем, после того, как он немного поспит. Придут в хорошем настроении, будут разговаривать и играть с ним.

На этот раз они вернулись в плохом настроении. Не обращали на него внимания. Поужинав, мать прилегла. Но она не была больна, потому что серьезным голосом разговаривала с отцом. А отец сидел за столом с газетой в руках, и лицо у него тоже было серьезное. Потом отец стал читать газеты (в эти часы его нельзя было тревожить), а мать взяла книгу, в которой не было ни единой картинки. И хотя мать, когда читала, всегда держала в руках карандаш, она никогда не рисовала картинок, а лишь проводила черточки.

Такой вечер не представлял собой ничего интересного.

11

Настроения меняются. Жизнь не ткань, которая ровной белой полоской наматывается на станок. Жизнь, не артикул 135, а на языке других людей — попросту сатин, которого нужно выработать по два метра на станок за смену. Даже на самой пестрой ткани узор повторяется, повторяется, как природа, как сирень, расцветающая каждой весной. А у человека жизнь может меняться ежегодно, и именно в пору цветения сирени.

Четыре года назад в ее жизнь вошел Рейн. Первое время казалось, будто до этого дня ничего и не было, будто вся жизнь только тогда и началась.

Год спустя Рейн сказал: «Поженимся». Рука об руку возвращались они в тот раз песчаным берегом, тихими улицами, благоухающими сиренью, и у них уже были общие воспоминания, которые связывали их. А мать и слышать не хотела о свадьбе, плакала из-за того, что дочери придется бросить школу, что негде жить. До чего смешно! Квартира! Какое значение может иметь квартира, если двое любящих решили пожениться?

Еще через год был певческий праздник. Нет, нет, праздник был позже, в июле. А когда цвела сирень, они... Не пошли ли они в одно из воскресений на стадион, на большое спортивное торжество? Нет, торжество было позже — она хорошо помнит, они еще ели крыжовник из маленьких пакетиков, и ей было ужасно жарко в просторном платье из толстой материи. Она ждала тогда Ахто, и не имело никакого смысла шить несколько платьев, которые потом все равно не пригодятся. Но весна, весна, что они делали весной? Она перешла в цех. Триста рублей ученических в месяц, вплоть до отпуска. Мать не захотела идти на пенсию. Верно! Тогда-то они и решили разъехаться. В утомительных поисках квартиры прошла вся весна. Удивительна человеческая память! Однообразное, скучное быстро забывается, но иной раз и в этом однообразном мелькнет какой-то яркий кусочек и запомнится.

А что было в это время в прошлом году? Неделю они провели в продымленном, пропитанном запахом битума поселке, где Рейн на каждом шагу что-то вспоминал: «Здесь когда-то была мельница», «В этом доме раньше помещалась почта», «Этих сосен раньше не было, и мы спускались отсюда на лыжах», «По этой дороге я каждое утро ходил на станцию, а вечером возвращался домой», «Эти дома мы с отцом ремонтировали». Отец был тихим, серьезным человеком, совсем еще молодым, а мать жаловалась на боли в животе и принимала лекарства. В Таллине — она приезжала поглядеть на маленького Ахто — мать казалась старой робкой женщиной. А здесь, у себя дома, она была веселая, живая. И очень радовалась за молодых. Сколько интересного порассказала она о Рейне, сидя вместе со всеми за столом. Иногда она называла Рейна — Эро. Привычка. Старший сын так давно не был дома. Вот и теперь — приехал всего лишь на неделю домой и отправился в трехдневный поход вдоль побережья. И никто не рассердился. Помогали снаряжаться, давали советы. Даже отец, на три дня лишившийся партнера в шахматы, принял во всем самое живое участие.

Сейчас снова цветет сирень. Яркое солнце врывается в окна. Цех шумит. В этом году надо обязательно сдать экзамены в вуз и с осени начать серьезно заниматься. Нельзя больше терять ни одного года.

В феврале ей показалось, что вот-вот наступит какой-то перелом в жизни. Она написала о своей работе на фабрике. Ее пригласили в редакцию, поздравляли, просили, чтобы она сотрудничала и впредь. В печати появилась ее первая статья. Слова, написанные чернилами на чистом листке бумаги, эти же самые слова разместились ровными печатными рядами на пяти столбцах подвала, и крупными буквами подпись: У. Лейзик. И все-таки ничего не изменилось. Эсси ни разу больше не навестил их. За это время столько было прочитано книг, столько просмотрено спектаклей. С Рейном серьезного разговора почему-то не получалось. Юта писала редко, у нее никогда не было времени. Она училась. Приглашала Урве в Тарту, словно не понимала, что та замужем и у нее семья.

Неужели в этом году не произойдет ничего, что изменит ее жизнь?

Ах, эта основа, эта основа! Где же отрывщица? Неужели она не видит, что шпуля поставлена на станок торчком? Ну и что? Кто сказал, что отрывщица сразу же со всех ног кинется поправлять основу. У нее восемьдесят станков, ее ловкие руки ни минуты не отдыхают. Ей, старой, опытной женщине, не сделаешь замечания, не то что какой-нибудь молоденькой зарядчице, которая должна носиться взад-вперед и всюду поспевать, потому что ничего другого она еще не умеет.

Кто-то положил на плечо Урве руку: обернувшись, она увидела Людмилу Герасимову; ее широкое, приветливое лицо улыбалось.

— После смены в красном уголке закрытое собрание! — прокричала она Урве на ухо и собралась идти дальше.

Невозможно разговаривать в этом шуме. Но должна же Урве узнать, какая повестка дня.

— Короткая! — прокричала Людмила. — Решим, кого послать на комсомольский актив.

Ясно. Такое собрание много времени не отнимет. Решить нетрудно. Людмилу Герасимову — она секретарь, она и пойдет, а потом доложит первичной организации. Всегда так было.

Изменения в жизни человека происходят не всегда и не у всех в одно и то же время. Пестрая жизнь вносит перемены в судьбы людей в любое время года.

Рейн был дома, когда пришла Урве. Он уже пообедал и вместе с малышом поджидал ее, чтобы всей семьей отправиться на прогулку. По его лицу, по тому, как он держался, она сразу заметила — произошло что-то важное, что-то такое, о чем нельзя было говорить в присутствии «старшего поколения».

Они поехали в Кадриорг. Погода стояла прохладная, однако солнце и сухой воздух манили в парк. Сколько детей! Ахто, шествуя между родителями словно в движущейся крепости, бесстрашно кидал взгляды на мальчишек постарше. Только один раз у него в страхе сжалось сердце — мимо, на уровне его глаз, пробежало страшное лохматое существо, но, когда на «существо» взглянул издали, оно оказалось собакой. Те двое над его толовой словно и не заметили этого происшествия, они вообще ни на кого не обращали внимания и были заняты тем, что произносили какие-то, только им одним понятные слова. Ахто понимал лишь, что отцу и матери сейчас очень хорошо друг с другом.