Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй Страница 25

...Он еще не остыл. Разгоряченные мысли путаются в голове. Но в нем зреет уверенность, что только он сам вырвет своего Коспана-ага из цепких объятий разбушевавшейся стихии.

Сегодня Каламуш вступил в спор с людьми, которых считал раньше очень большими, мудрыми. Раньше он не мог заставить их выслушать себя, только хныкал, как маленький ребенок. Оказывается, если напирать всерьез, то и сам Касеке отступает. Каламуш даже удивляется, как это он раньше не догадывался об этом.

В коридоре общежития Каламуш сталкивается с Зюбайдой. На плече у нее висит полотенце, в руках мыльница и щетка. Правой рукой она отбрасывает назад упавшую на лоб мокрую прядь черных волос. Увидя Каламуша, она так и застывает. Большие черные глаза с тревогой смотрят на него. Что привело юношу на центральную в такой ранний час? Ее поза, весь ее облик, даже зеленый цветастый халатик стали ему бесконечно милыми. В ее глазах — один вопрос: «Что случилось?» Теплеет на душе у Каламуша. Он рассказывает девушке обо всех своих горестях и тревогах.

Зюбайда слушает молча, не сводя глаз с Каламуша.

— Сейчас приду, — говорит она и заходит в свою комнату.

Каламуш смотрит ей вслед, потом широко распахивает дверь комнаты, где спят ребята и командует:

— Подъем! Живо! Живее!

— Э, кто это орет? — слышится в ответ из темноты.

— Что случилось?

— Заткнись! В морду получишь!

— Слушай, это же Каламуш!

Ребята поднимают головы, жмурятся от яркого света электрической лампочки. Некоторые кутаются в одеяло и поворачиваются к стенд. Каламуш тормошит их, стаскивает с кроватей. Ученики, полусонные, трут глаза, сопят. Никто ничего не понимает. В комнату входят четверо девушек во главе с Зюбайдой.

— Ребята, нужно ехать в степь, — говорит Каламуш. — Короче, мне нужны восемь джигитов! Настоящих джигитов, а не замухрышек.

— Да как ехать-то в такую пургу? — ворчит кто-то.

— Тебя не гулять приглашают! — рявкает Каламуш. — Пропал Коспан-ага. Пурга угнала отару.

— Эй, ребята, поехали!

— Постой! А как быть с занятиями?

— Директор нам спуску не даст!

— А на чем мы поедем?

— Мало ли коней в колхозе?! Возьмем коней и поскачем.

Зюбайда останавливает этот галдеж. Встает, сердито смотрит на ребят:

— Чего вы галдите, как маленькие? Это вам не игра. Поедут только крепкие, выносливые ребята. Ты поедешь, Есенгельды, и ты, Жанузак... Бадак и Адамбек. Идите к директору и добейтесь разрешения. Те, кто едет, собирайтесь быстрее. Мы пойдем на кухню, соберем вам еды на дорогу.

Каламуш идет к директору. С трудом уговаривает его. Вместе с ребятами директор отправляет воспитателя интерната. Каламуш бежит в правление просить лошадей. Узнав, что на поиски Коспана едут ученики старших классов, Кумар протестует.

— За жизнь ребят я буду отвечать сам, — заверяет его Каламуш.

— Нет, не ты, сопляк, а мы будем за них в ответе! — вопит Кумар, потрясая кулаками. Потом он замолкает, понимая, видимо, что это единственно возможный выход из положения. Вопросительно смотрит на Касбулата. Каламуш чувствует, — сейчас могут рухнуть его планы, и бросается в атаку:

— А что плохого, если поедут ребята? Они же в этом году кончают школу. Кто же завтра пойдет за отарой, как не они? Хватит им лежать на печке и плевать в потолок!

Эти слова неожиданно убеждают Касбулата. Он что-то шепчет Кумару, и тот наконец дает свое «добро». Каламуш бежит на конский двор, отбирает лошадей, готовит сани. Приходят ребята, которые должны ехать на поиски. Одеты они как попало. На одних легкие пальто, у других на ногах ботинки, третьи просто с голой шеей.

Подходит Зюбайда с девушками. Они несут в мешках провизию.

— Ну, что стоите как истуканы? Запрягайте коней, — приказывает Зюбайда ребятам.

— Как одеты, олухи! — кричит Каламуш. — В клуб на танцульки собрались?

— Да ничего, не замерзнем!

— Да я в любую погоду хожу в шапке без ушей!

— Не маленькие, чтоб кутаться, — обиженно бурчат ребята.

Зюбайда снимает с головы пуховую шаль, протягивает Жанузаку:

— На, укутай шею. Сказано же было, что едете не на прогулку. Идемте в общежитие, найдем там и валенки и шарфы.

Зюбайда уводит четверых парней. С нежностью следит Каламуш за ее быстрыми, энергичными движениями. Еще вчера девушка сторонилась людей, только украдкой посматривала на него, а сегодня, когда обрушилось несчастье, она смело перешагнула через этот детский стыд и делает все, что в ее силах для спасения Коспана-ага.

Восемь человек, четверо на конях, четверо в санях, подъезжают к конторе правления. Здесь уже собрались провожающие. Среди них и Зюбайда. Прежняя робость и застенчивость аульной девушки вернулись к ней. Издали с нежностью и тревогой она посматривает на Каламуша. Каламуш сияет. Сегодня у него исключительный день. Невидимая преграда, стоявшая между ним и девушкой, рухнула. Теперь у него есть близкая подруга, которая будет думать о нем и ждать. Он смело подходит к ней и протягивает руку:

— Не волнуйся, Зюбайдаш. Мы обязательно найдем ага.

— Будьте осторожны! Погода нешуточная! — потупив глаза, говорит девушка.

13

Ночная схватка с волками вконец измотала его. Пока ему удалось убить одного из двух хищников, они успели запороть восемь овец. Одну из них он освежевал и накормил мясом Кутпана и Майлаяк.

Сейчас уже утро. А он снова в пути. Снова он гонит отару на северо-запад. Снова, как земля обетованная, грезятся ему пески Кишкене-Кум. Снова пуржит. Его уже тошнит от этого зловещего однообразия.

Сегодня десять маток остались в пути. Сдают самые выносливые овцы. Некогда пышные их курдюки теперь болтаются, как тряпье. Поминутно они останавливаются и смотрят на снег перед собой в тупой безнадежности.

А вокруг простирается равнодушная бесконечная степь. Никакие мольбы, никакие страдания не разбудят ее, ничто не дрогнет в ней, даже если ты будешь умирать медленной мучительной смертью. Нет в ней ни человека, ни бога...

«Неужели меня не ищут? — думает Коспан. — Неужели все махнули рукой? Не может этого быть, так не бывает».

Он пытается представить себе, как его ищут, как тревожатся родные и друзья, но видит все это расплывчато, туманно, словно сквозь толщу воды. Чувства его притупились от бесконечного холода и усталости. Он только идет и идет. Это он знает твердо — надо идти.

Привал. Коспан лежит на локте, опустив голову. Спины овец, стоящих в тихой балке, покрыты снегом. Они недвижимы, кажется, что это не живые существа, а фигурки, вылепленные из снега. Ткнешь кнутом — рассыплются.

Почерневшее распухшее лицо Коспана словно обтянуто воловьей шкурой — оно не чувствует прикосновения снега. А тело дрожит от непрекращающегося озноба, мелкая отвратительная дрожь.

Разная мерзость мерещится Коспану, и вот выплывает наглое бессовестное лицо Жаппасбая.

Вот рожа! Такому, как видно, совершенно безразлично общее презрение и брезгливость. Как говорится, плюнь в глаза, все божья роса...

...Прошлой осенью Жаппасбай, примазавшись к одному районному работнику, заявился в дом Коспана. Коспана как ножом резануло. Хотелось ему сразу же показать Жаппасбаю на дверь, но он должен был принять его спутника и угостить, как положено. Не будешь ведь объяснять малознакомому человеку всю сложность их отношений. Коспан промолчал, и Жаппасбай как ни в чем не бывало сел к столу.

За столом выяснилось, что он уже на пенсии. Некогда мощное грузное тело сейчас обвисло, как полупустой мешок, усы стали сивыми. Только наглости не убавилось.

Жаппасбай никому не давал говорить за столом, а сам все гудел, гудел без умолку. Рассказывал, что его связывают с Коспаном и Жанель давние теплые отношения, что он почти друг дома, во всяком случае, благодетель.

— Хоть я сейчас и на пенсии, а актипность (активность) терять не могу. Как-никак бывший актеп (актив). Вот, понимаешь, добровольно вошел в камасию (комиссию), проверяю готовность к зимовке скота.

Перед отъездом он отозвал Коспана в сторону:

— Ох, чабаны, чабаны, пока вам не скажешь, вы и не догадаетесь. Выбери-ка мне, друг Коспан, овечку пожирнее. Если хочешь, пятнадцать рублей заплачу по колхозной цене. Спасибо, дорогой, знал, что ты не откажешь, но на всякий случай отношение от председателя припас.

Он сунул в руку Коспану какую-то бумажку. Коспан взглянул на него с изумлением. Есть ли предел наглости у этого типа? Медленно разорвал бумажку на мелкие кусочки:

— Пусть председатель и дает вам овцу.

Гнусное, бессовестное лицо все еще висит перед глазами. Что за наваждение?

Лицо это словно символ недобрых лет. Каждый раз, когда он видит это лицо, в нем возникает отголосок того мерзкого чувства, чувства собственного ничтожества и бессилия, чувства стыда перед окружающими и какой-то неосознанной вины, хотя стыдиться ему вроде нечего и вины никакой нет.

Когда впервые возникло это чувство? Когда он вернулся домой? Или еще раньше?