Николай Глебов - В степях Зауралья. Книга вторая Страница 25

Когда из ближайших сосен отделились трое вооруженных людей, он вздрогнул, стал беспокойно оглядываться по сторонам.

Деревья стояли молчаливо. Лица троих были суровы. «Маруся» машинально опустил руку в карман широчайших галифе, где у него лежал браунинг, подарок Гирша. Не успел он нащупать рукоятку оружия, как чья-то сильная рука точно клещами сжала его горло. Провокатор упал. Оружие Образцова было уже у Фирсова.

— Попался, гадина! Сознавайся, кто, кроме вас с отцом, предавал коммунистов?

— Не знаю, спросите старика, — с трудом ворочая языком, произнес тот, поднимаясь на колени. Его испуганные глаза перебегали с одного, на другого и с животным страхом остановились на Андрее.

— Простите… — произнес он плачущим голосом. Вид «Маруси» был омерзителен.

— Простить тебя, — с трудом сдерживая гнев, произнес Фирсов. — Простить кровь Словцова, Нины Дробышевой и других коммунистов, погибших в Уфимской тюрьме? Да понимаешь ли ты, подлец, о чем просишь? — Андрей задыхался от гнева. — Вот тебе ответ, гадюка!

Прозвучал выстрел.

Тело провокатора полетело в воду, раздался всплеск и по глубокой выемке заходили круги.

Под вечер к домику старика Образцова подкатила тележка с офицером и двумя солдатами, одетыми в колчаковскую форму. Офицер вошел в дом. Поздоровался с сидевшей у стола женщиной и, козырнув слегка старому Образцову, заявил:

— Господин Госпинас просит вас прибыть, — и выжидательно посмотрел на хозяина.

— Что так срочно понадобился? — одевая пиджак, спросил тот. — Да и удобно ли ехать сейчас?

— Господин Госпинас все предусмотрел. Вы поедете как бы под конвоем. Двое солдат и лошадь вас ждут у ворот.

— Ну что ж, двинемся. Я скоро вернусь, — кивнул старик жене.

Образцов уселся в тележку. Сидевший за кучера солдат, повернул коня на окраину, направляясь на Смо́линский тракт.

— Куда мы едем? — обратился Образцов к офицеру.

— Люди господина Госпинаса задержали в Смолино одного коммуниста. Требуется установить причастность к большевикам хозяина квартиры, где был схвачен бунтовщик.

— Понятно, — старый провокатор погладил усы. — В Смолино, скажу я вам, почти все жители переметнулись к красным. Неспокойный поселок… Однако зачем же в лесок? — заметил тревожно Образцов, видя, что солдат поворачивает лошадь с тракта к видневшейся невдалеке роще.

Офицер не ответил. Когда телега остановилась на опушке леса, он подал знак солдатам и те, опрокинув навзничь провокатора, связали ему руки и поволокли в чащобу.

— Ну, старый иуда, теперь тебе все ясно? — спросил переодетый в форму офицера Андрей.

Образцов, ворочая глазами, выдохнул:

— Жаль, что вы раньше мне не попались. Виселица давно по таким плачет! — и весь затрясся в бессильной злобе.

— По ком поплачет, а тебе уже готова, отправляйся вслед за сыном! — резко сказал Фирсов и подал знак товарищам.

Через неделю после событий в бору и в Смо́линской роще Андрей благополучно перебрался через колчаковский фронт и приказом политуправления армии был назначен комиссаром в один из пехотных полков 29-ой дивизии.

Глава 27

Весной Лупан простудился и слег в постель. К севу совсем расхворался. Надсадно кашлял, с трудом поднимался с кровати. Со знакомым казаком он послал в Марамыш наказ:

— Передать Устинье, что хотя скончался Евграф, ее старики за дочь считают и ждут к себе в гости.

Получив нерадостную весть, Устинья стала собираться в Звериноголовскую.

При выезде из города Устинью задержал патруль. После тщательного обыска и расспросов ее пропустили на Звериноголовский тракт.

Приехала в станицу на второй день. Обрадованные старики не знали, чем и угостить дорогую гостью. Вечером Устинья сходила на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала.

Оглядела горенку, в которой жила когда-то, и, вздохнув, подошла к окну. С улицы был слышен крик игравших в бабки казачат. Мычание коров, возвращавшихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровое солнце медленно уходило за увал. Тени исчезли, и вскоре маленькие домишки низовских казаков потонули в темноте ночи.

Устинья вышла за ворота, прислонилась к забору. Грустную тишину степной ночи прорезал чей-то поющий голос.

…Напрасно казачка его молодаяНа утро и вечер глядит,Ждет, поджидает с восточного края,Откуда ее казак прилетит…

«Мой Евграф уже не прилетит! — вздохнула Устинья. — Что мне осталось в жизни?..» — прошептала она. Ее мысли улетели к Русакову. «Григорий Иванович, Гриша…» — и, точно боясь, как бы кто не подслушал, оглянулась. В вышине неба тихо мерцали звезды, где-то далеко, за увалом, выплывал круторогий месяц.

Недели через две, закончив работу в огороде и взяв в попутчики старика Черноскутова, она насыпала несколько мешков с зерном и выехала на водяную мельницу, которая стояла где-то под Усть-Уйской. Но весенним половодьем сорвало мост через Тобол. Устинья с Черноскутовым повернули лошадей на паровую мельницу Фирсова.

— Должно, завозно там, — высказал свое опасение старик. — С неделю, пожалуй, жить придется. Чем будем питаться? — спросил он попутчицу и, скосив глаза на ее узелок с хлебом, почесал рыжую бороду.

— Проживем как-нибудь, — махнула рукой Устинья и, соскочив поспешно с телеги, взялась за тяж, помогая коню вытаскивать воз из грязи.

Приехали к мельнице не скоро. Слабосильная лошадь Устиньи с трудом тащила тяжелый воз, часто останавливалась.

Овса у Лупана не было с зимы. Поднявшись первым на косогор, с которого хорошо была видна мельница, Черноскутов покачал головой.

В степи возле построек, точно огромный цыганский табор, виднелись телеги помольцев с поднятыми вверх оглоблями. Из огромной железной трубы густыми клубами валил дым и, расстилаясь черным облаком, висел над рекой. Мерно рокотал паровик. Зоркие глаза Черноскутова заметили среди сновавших казаков в форменных фуражках войлочные шляпы мужиков и меховые шапки казахов.

— Народу собралась тьма! — кивнул он в сторону мельницы подошедшей Устинье. — Со всех сторон понаехали. Хоть обратно заворачивай.

— Тянулись такую даль с возами и вернуться домой без муки — тоже не дело, поедем, — заявила Устинья и отошла к своей лошади.

К мельничным весам из-за людской давки пробраться было трудно. Перешагивая через мешки, Черноскутов и Устинья остановились недалеко от хозяйского амбара, куда ссыпался гарнцевый сбор.

На широкой поляне против мельницы расположились группами помольцы. Слышался шумный говор донковцев и других мужиков, приехавших из сел и деревень Марамышского уезда. Казаки сидели обособленно, бросая недружелюбные взгляды на остальных. Устинья заметила в их кругу Силу Ведерникова. Поодаль, поджав под себя ноги, о чем-то оживленно беседовали казахи. По отдельным выкрикам, возбужденным лицам мужиков чувствовалось, что в воздухе пахнет дракой. Вскоре пришел весовщик, угрюмый, нескладный парень.

— Казакам будем молоть в первую очередь, мужикам во вторую, а киргизам после всех, — объявил он.

— Что это за порядки? — раздался голос из толпы мужиков. — Кто раньше записался на очередь, тому и молоть, — продолжал тот же голос.

— Я ничего не знаю, — махнул рукой весовщик. — Так хозяин велел. Казаки, подходи! — парень брякнул коромыслом весов и стал подготовлять гири.

Первым шагнул к весам Сила Ведерников. Ему перегородил дорогу здоровенный мужик из Сосновки.

— Ты когда приехал? — спросил он:

— Вчера.

— А я уже третий день живу на мельнице! Подождешь, не велик барин, — сурово бросил сосновец.

— А ты свои порядки не устанавливай, на это есть хозяин! — Сила сделал попытку отстранить мужика, но тот стоял, точно вкопанный.

— Не лезь, тебе говорю, — сказал он угрюмо и сдвинул густые брови, — моя очередь!

— Отойди, мякинник, — Ведерников двинул мужика плечом. Мужики подвинулись к товарищу и зашумели:

— Его очередь! За ним должен молоть Умар. Эй, Умарко, подойди сюда!

Из группы казахов выделился пожилой помолец.

— За кем твоя очередь?

— Вот за этим, — показал он рукой на мужика. — За мной — Баит. Где такой порядок? Аул ехал давно, теперь опять ждать?

Очередь надо!

Толпа прибывала. Возле весов образовалась давка. Дед Черноскутов скрылся в толпе. Устинья взобралась на предамбарье, отсюда хорошо была видна поляна, запруженная народом.

Весовщик вскоре исчез. Толпа продолжала шуметь.

— Теперь не царское время!

— Нагаечники!

Ведерников разъяренно выкрикнул:

— Совдепщики!

Стоявший рядом сосновский мужик рванул его от весов.

— Ребята, бей кошомников! — гаркнул он. Послышался треск досок ближнего забора, ругань. Кто-то отчаянно засвистел.