Орест Мальцев - Югославская трагедия Страница 26

— А с русскими, — весело сказал Ранкович, — у нас и без того прекрасные отношения. Издавна! Всегда… Братья ведь, братья-славяне! На этот счет я вам советую не беспокоиться, комиссар! Пока все… Если вы сумеете установить прочную научную связь с американцами, то вам будет обеспечена впоследствии возможность заниматься любимым делом в более широком масштабе. У нас будет свое, самостоятельное государство, будут и свои ударные стройки, как в Советском Союзе, американская помощь нам понадобится.

Он милостиво улыбнулся и крепко пожал Магдичу руку.

Комиссар вышел из штаба в подавленном состоянии. Он все еще чувствовал на себе неотступно-цепкий, пронизывающий взгляд Ранковича и без радости вспоминал его внезапную улыбку и лестное, казалось бы, предложение. «Американцы… научная связь…». Перед Магдичем открывались новые заманчивые и в то же время пугающе-непонятные перспективы. В словах Ранковича, в выражении его глаз таилось что-то недосказанное, будто косвенно поощряющее к совершению неких сомнительных поступков… «Странный человек, — думал Магдич, — скользкий какой-то, с ним не поговоришь по душам…».

8

Председатель ревтрибунала Громбац проследил за Магдичем, пока тот не дошел до опушки леса — там Перучица собирал батальоны для отправки одного из них к Гламочу, другого под Синь, — и дал знак Блажо Катничу.

Политкомиссар Шумадийского батальона, вызванный на прием к Ранковичу, долго сидел в темном углу коридора, в страхе ожидая, что ему придется отчитываться за самочинные действия Корчагина в Боговине и за некоторые другие подобные же нарушения дисциплины, имевшие место в батальоне. Сверх ожидания член Политбюро и организационный секретарь ЦК дружелюбно встретил политкомиссара. Он пригласил его сесть рядом с собой, осведомился о здоровье, предложил закурить и, наконец, заговорил об общем положении дел. Ранкович намекнул, что война идет к концу, что Гитлер ее неизбежно проиграет, а Советский Союз победит даже и без открытия второго фронта.

— Конечно, победит, — послушно подтвердил Катнич.

— И что же будет дальше, а? Как по-твоему? Ведь ты же историк по специальности! У тебя высшее образование. А я в прошлом всего лишь сельский портной. Вот ты и объясни мне, какая ситуация сложится на Балканах, если сюда придет Красная Армия. Не правда ли, в силу хотя бы одних только исторических традиций у нас установится советское влияние?

— Это несомненно.

— Так. И что же дальше? В какую сторону мы будем развиваться? — Ранкович с улыбкой посмотрел на политкомиссара.

— В сторону социализма, — ответил Катнич, однако не совсем твердо и, поколебавшись, добавил — Это очень популярный лозунг.

— Так. Значит, ты полагаешь, что нам, руководителям, нужно будет плестись в хвосте настроений и желаний масс?

— Зачем плестись? — Брови Катнича поднялись и лоб его собрался в толстые складки. — Можно идти в ногу!

— Но не завлекут ли нас с вами, Катнич, эти массы слишком далеко? Настолько далеко, что это… может помешать нашим отношениям с западными союзниками? Что тогда?

— Гм. Трудно сказать… — Катнич опустил глаза.

— Не уклоняйся от выводов, хитрец! Ты прекрасно понимаешь, что ни Англия, ни США, учитывая стратегическое положение Югославии на Балканах, не допустят, чтобы мы отвернулись от них и односторонне ориентировались, как этого хотят твои массы, только на Советский Союз. Да ведь и нам самим большая выгода смотреть и на запад, и на восток, так сказать, двух коров доить…

— Понимаю, — в раздумье проговорил Катнич, уловив нить мысли Ранковича.

— А раз так, мы должны уже теперь предугадывать события и подумывать о будущем. Мы должны — я с тобой откровенен, Блажо, — заранее подготовиться к той самостоятельной роли, какую Югославия и наш сербский народ будут играть на Балканах после окончания войны в союзе как с советскими, так и с западными друзьями. Но к Западу мы ближе территориально. И вообще нам не подобает ни плестись в хвосте масс, ни шагать с ними в ногу. Напротив, народ должен идти туда, куда мы ему укажем.

Катнич, кивая головой, с открытым ртом выслушивал откровения Ранковича, крайне удивленный его неожиданной словоохотливостью.

— Я согласен с одним философом, что народ — это не что иное, как грубое животное; оно свирепо и дико, но вскормлено в рабстве, и потому, если его сразу выпустить на свободу, оно не сможет найти себе ни пастбища, ни пристанища и легко станет добычей первого же хищника, который вздумает им овладеть. Это, конечно, чересчур резко сказано, но в общем правильно. И вот, чтобы этого не случилось с нашим народом, нам следует, пока еще не поздно, поубавить в наших людях слепое подражание всему советскому и излишне доверчивое отношение к каждому русскому человеку. До того, черт возьми, доходит эта глупая любовь, что головорезы-черногорцы, например, самый крупный сорт картофеля, который они у себя выводят, называют «руссиянка»! А? Как ты на это смотришь?

Катнич медлил с ответом. «Не провокация ли это? Не подвох ли?» — пришло ему на ум.

— Ты должен еще понять, — продолжал оргсекретарь ЦК, шепелявя все сильнее, — что нам необходимо теперь же переходить к организации наших внутренних сил в партии и армии… чтобы впоследствии мы могли с успехом проводить, повторяю, самостоятельную политику. Это — дело нашей национальной чести и достоинства.

— Социалистический путь развития, — поднял Катнич глаза на Ранковича, — с учетом, разумеется, национальной самобытности?

— Да, да, да! — подтвердил Ранкович. — Вот это самое… Я сейчас как раз подбираю группу преданных людей; с их помощью я и буду работать в этом направлении. Мне нужны проверенные кадры. Я вижу, и ты не прочь при случае занять солидный пост в государственном или партийном аппарате, а?

— Конкретно, что я должен для этого делать?

— Во-первых, как историк, ты обязан — это мое поручение тебе, партийное поручение — подготовить в соответствующем освещении, исходя из того, что я сказал тебе, своего рода научно-политический доклад, или, как это называется…

— Трактат, — торопливо подсказал Катнич.

— Попытайся найти факты об исторических разногласиях наших народов с Россией. Бывали же у нас когда-то разногласия, верно? Ну, вот и нужно вышибать из народа это излишнее руссофильство и по мере возможности приучать его смотреть на запад. Надо как-нибудь отвлечь внимание бойцов от СССР, указать им хотя бы косвенно на заслуги наших западных друзей. Хотя этих заслуг еще немного, но ты раздувай то, что есть. Вот метод твоего политического воспитания бойцов. Это будет, так сказать, и твоя дипломная работа для вступления в сферу высшей политики.

— Охотно сделаю. Я постараюсь найти подходящие материалы. Все мои лекции в институте были основаны на той концепции, что…

— Во-вторых, — оборвал Ранкович, постукивая по столу широкой ладонью, — надо переходить к действиям! Иначе всей твоей теории грош цена. Конкретно? Изволь. Этот Загорянов и ваш Корчагин… Они, как дрожжи в тесте. Побратимы… Корчагин… Одно это имя… Только что я велел Магдичу объявить благодарность им обоим за операцию в Боговине. Пусть в глазах всего батальона это так и останется благодарностью. Но для тебя я отменяю эту благодарность. Никакой поблажки и пощады своевольникам! Понятно? Кстати, Корчагин давно в батальоне?

— С начала восстания.

— Значит, он выдержал Игман, уцелел под Гацко и был при Сутеске?! В таком случае он слишком много видел и знает все печальные страницы в истории нашей борьбы. — Ранкович понизил голос.

Наступило молчание.

— Печальные страницы, — прошелестел он одними губами, придав глазам скорбное выражение. — На фоне наших успехов они выглядят как-то невероятно.

— Парадоксально! — угодливо подхватил Катнич.

— Ты прав, — Ранкович чуть заметно улыбнулся. — Наш престиж и авторитет в Советском Союзе будут поколеблены, если там узнают об этих печальных страницах, хотя бы от того же Загорянова, которому его дружок Корчагин возьмет да и сболтнет что-нибудь лишнее… До поры до времени нам необходимо придерживаться своей обычной декларативной политики в отношении Советского Союза. Ясно? Советских людей надо, конечно, любить и ласкать, но следует остерегаться впускать их в наш дом с черного хода. А вот этот Загорянов проник, как видишь, в самое нутро нашей армии. И Корчагин все время с ним. Кстати, какого ты мнения о Корчагине? Болтлив?

— От него всего можно ожидать. Вы меня ведь хорошо знаете. Я всегда был сербским патриотом, и мне претит, например, эта его несербская кличка — Корчагин. Милетичу недороги наши сербские традиции. Ему дороже Советский Союз, он готов во всем брать пример с русских, даже вот в этой инициативе… Он вообще не сдержан и мало дисциплинирован. Удивлен, как Перучица и командир батальона Вучетин дают ему ответственные поручения.