Сергей Сергеев-Ценский - Том 9. Преображение России Страница 26

— Да ведь кончили уж там войну все эти болгары, турки, греки, сербы, навоевались уж досыта и отдыхают, однако до большого не дошло, — сказал Сыромолотов, думая, что все уж исчерпал по этому вопросу, но Тольберг возразил живо:

— «До большого не дошло» в каком смысле? В том, что великие державы в эту войну не ввязались? Они еще не раскачались, быть может, но как будто уже раскачиваются и даже сильно.

А Людвиг Кун вдруг вскочил из-за стола стремительно, сказал, наклоняясь к Сыромолотову:

— Я вам сейчас принесу одну статейку! — и выскочил из столовой.

Должно быть, то, за чем он выскочил, было у него под руками в его комнате — он не заставил себя ждать и двух минут. Он вошел с газетным листом в руках, и Сыромолотов разглядел, что это был номер «Биржевых ведомостей».

— Вот, не угодно ли. Статья без подписи, но я наводил справки и узнал, что ее писал сам наш военный министр генерал Сухомлинов! — заговорил возбужденно Людвиг, садясь. — Статья называется «Россия хочет мира, но готова к войне».

— Позвольте, это от какого же числа газета? — спросил Сыромолотов.

— От двадцать седьмого февраля, вот, смотрите, — показал ему Людвиг. — От двадцать седьмого февраля, а сегодня — пятнадцатое июня, — значит, три с половиной месяца назад. Я эту статью берегу, как свое доброе имя, до того она… содержательна. Я даже могу из нее кое-что прочесть, если вы не будете иметь ничего против.

— Пожалуйста, прочитайте, — согласился Сыромолотов, слегка, впрочем, пожав плечами, и Людвиг начал:

— «С гордостью мы можем сказать, что для России прошли времена угроз извне. России не страшны никакие окрики. У нас нет причин волноваться: Россия готова…» Каково, а? Сильно сказано?

— Внушительно, — сказал Сыромолотов.

— Дальше: «За последние пять лет в печати всего мира время от времени появлялись отрывочные сведения о различного рода мероприятиях военного ведомства в отношении боевой подготовки войск. И мы не сообщаем здесь ничего нового и неизвестного. Мы только группируем главнейшее из сделанного по указаниям монарха за это время. Всем известно, что на случай войны наш план обыкновенно носил оборонительный характер. За границей, однако, теперь знают, что идея обороны отложена и русская армия будет активной».

Тут Людвиг Кун остановился и испытующе поглядел не только на Сыромолотова, но и на Тольберга тоже.

— Гм… Активной, — неопределенно отозвался Сыромолотов.

— Да, да, вот именно: активной!.. Но слушайте дальше. «Не составляет секрета, что упраздняется целый ряд крепостей, служивших базой по прежним планам войны, но зато существуют оборонительные линии с весьма серьезным фортификационным значением… Офицерский состав армия значительно возрос и стал однородным по образовательному цензу. Законопроект о прапорщиках запаса решает вопрос о качестве запасных офицеров».

— Да ведь прапорщики запаса появились еще в русско-японскую войну, — заметил Сыромолотов.

— Да, были и тогда, я сам тоже ведь прапорщик запаса, как и он, — сказал Тольберг, кивнув на своего друга, а Людвиг продолжал, только кивнув головой:

— Вот что особенно важно: «Русская полевая артиллерия снабжена прекрасными орудиями, не только не уступающими образцовым французским и немецким орудиям, но во многих отношениях их превосходящими. Осадная артиллерия… имеется при каждой крупной боевой единице. Уроки прошлого не прошли даром. В будущей войне русской артиллерии никогда не придется жаловаться на недостаток снарядов! Артиллерия снабжена и большим комплектом и обеспечена правильно организованным подвозом снарядов…» Видите, как?

И Людвиг многозначительно переглянулся со своим другом, хотя Сыромолотову было уже ясно, что статья эта хорошо была известна Тольбергу. Однако для него самого в ней теперь, при чтении со стороны, действительно оказалось что-то новое и притом важное новое, что, быть может, он пробежал бы мельком, если бы сам взял в руки газетный лист, и, отвечая на вопрос, к нему обращенный, он сказал:

— Да, вот подите же…

А Людвиг продолжал, воодушевляясь чем дальше, тем больше:

— «Техника военно-инженерного дела за последнее время сильно развилась, и кто же не знает, что военно-автомобильная часть поставлена в России весьма высоко. Военный телеграф стал достоянием всех родов оружия. У самой маленькой части есть телефонная часть. Русская армия в изобилии снабжена прожекторами. Офицеры и солдаты показали себя мастерами в железнодорожном деле и могут обойтись без обычного железнодорожного персонала. Не забыто и воздухоплавание. В русской армии наибольшее значение придается аэропланам, а не дирижаблям. Тип аэропланов еще окончательно не решен, но кто же не знает о великолепных результатах аппаратов Сикорского, этих воздушных дредноутов русской армии? Русская армия явится, если бы обстоятельства к этому привели, не только громадной, но и хорошо обученной, хорошо вооруженной, снабженной всем, что дала новая техника военного дела».

— Чья статья это, вы сказали? — обратился Сыромолотов к Людвигу.

— Сухомлинова — военного министра.

— Военного министра, — ого!

— Ха-ха-ха! — развеселился Людвиг. — А тут дальше, представьте себе, есть такое место: «Русская армия, бывшая всегда победоносной, воевавшая обыкновенно на неприятельской территории, совершенно забудет понятие „оборона“, которое так упорно прививали ей в течение предпоследнего периода нашей государственной жизни… Конечно, если какая-нибудь держава питает агрессивные замыслы против России, то наша боевая мощь ей неприятна, ибо никто уже не может теперь питать вожделений о какой бы то ни было части русской земли. „Si vis pacem, para bellum“ — „Если хочешь мира, готовься к войне“. Россия в полном единении со своим верховным вождем хочет мира, но она готова».

— И одни готовы и другие тоже готовы, — неожиданно для Сыромолотова заговорил старый Кун, — а кто лучше готов — вот в чем является вопрос.

— Позвольте, я не понял все-таки, против кого направлена эта статья? — спросил одновременно и Людвига Куна, и его отца, и Тольберга художник.

— Как «против кого»? — удивился Людвиг. — Разумеется, против Австрии… Что удалось Японии в девятьсот пятом году, то, Австрия думает, может удаться и ей.

— Ну что вы, что вы! — заулыбался, как шутке, Сыромолотов. — Япония была очень далеко, Австрия у нас под руками. Да со времен японской войны так действительно много нового введено в нашей армии.

— А что, что именно введено нового? — так и вскинулся Людвиг Кун.

— Да ведь вот же вы сами сейчас читали, что нового.

— Ну, это, знаете, ведь общие фразы… Это официальная статья. А вы, может быть, от кого-нибудь слышали из военных, что введено нового, — скажите. Этим очень интересуются в Берлине, туда и можно бы было написать в одну газету, а? Это большое бы имело значение: частным корреспондентам гораздо больше там дают веры, чем вот таким, официальным. Официальные лица, вы сами понимаете, разумеется, должны, обязаны так писать, за это они огромное жалованье получают, а как на самом деле, если посмотреть со стороны, а?

И Людвиг впился глазами в глаза Сыромолотова так назойливо, что тот даже отмахнулся от него рукой, сказав при этом:

— Помилуйте, что вы, откуда же я такие тонкости могу знать!

Как все отмежевавшиеся от других, чтобы они как можно меньше мешали делу, Сыромолотов начинал уже негодовать на себя за то, что остался обедать у Кунов. Поднимать настроение вином он вообще не привык, так как этот необходимый для него, как художника, подъем настроения обычно чувствовал всегда: ему не случалось забывать о том, что он художник. Между тем выпитое им у Кунов вино не обостряло его зрения, а туманило, а главное, то, что говорилось кругом, выпадало из круга обычных его интересов. Прилежным чтецом газет он никогда не был. На то, чтобы пробежать газету, он тратил не больше пяти минут в день, и менее всего могли интересовать его статьи каких бы то ни было министров.

Однако почему-то выходило так, что начинали переставляться помимо его воли предметы в рамке той картины, какую он для себя прочертил: далеко на задний план уходила его «натура», а на передний выдвинулся этот инженер-электрик, с прядью белесых волос, свисающей на лоб, и с назойливыми, тоже белесыми, глазами, молодой Кун, которому все свое внимание отдавали другие: и Куны и Тольберги. Даже Эрна не говорила с матерью Людвига о чем-нибудь постороннем, как это принято у женщин, когда они долго уже сидят в обществе мужчин, а неослабно следила за разговором, затеянным Людвигом.

Вот он сказал вдруг:

— Вам, Алексей Фомич, как художнику, должны быть яснее подспудные эти, как бы сказать, течения жизни, которые могут ведь вдруг и прорваться наружу и, пожалуй, затопить даже, а?