Аркадий Первенцев - Огненная земля Страница 26

Букреев и Степанов посмеялись, закурили. Сизые полосы дыма повисли в комнате.

— Как там мои ребята? — побеспокоился Букреев. — На бурьянах спят. Правда, получше вашего Туапсе, но все же…

— Ничего с ними не будет. Ребята у вас молодые и крепкие. Я сегодня глянул на них. Ну, батенька мой, один к одному. Вот экземпляры человеческой природы. Жаль таких парней под огонь пускать.

Да, ребята у меня великолепные. Надежное войско. А главное, отлично подготовленное. Вы говорили о боях у Туапсе, скажите, разве не лучше было использовать там специальные горнострелковые части.

— Разве напасешься горных стрелков, Букреев? Приходилось держать весь Кавказский хребет. У немцев были горные части. Убивали мы их, в плен брали. Хорошее спецобмундирование: короткие куртки, шаровары, высоко- горные ботинки, штурмовые костюмы. Снаряжены были альпийскими веревками, альпенштоками, кошками, скальными крючьями. И мы отобрали из полков более здоровых ребят, послали учиться в Лазаревскую. Спустя немного и у нас появились «горные орлы» в ботинках с когтями, в специальных куртках, в гольфах и шерстяных чулках. Получили навыки горной войны, знали, как ды- шать на подъемах, спусках и тому подобное… А потом интересное дело получилось с этими башмаками. Погнали мы немцев, и представьте себе, в азарте некогда было переобуваться. Попали в Краснодар в ботинках с когтями. Ребята смеялись: «Товарищ майор, дайте хоть какую- нибудь горку отштурмовать…»

Степанов замолчал, искоса посматривая на собеседника. Букреев покуривал, наблюдая, как ветерок, забивавший в окно, разрывает кольца табачного дыма и относит их в угол.

— Спать будете у меня, Букреев, — — предложил Степанов, — на моей кровати.

— Зачем же вас стеснять? Я устроюсь где‑нибудь.

— Не выдумывайте и разоблачайтесь. Я вас, очевидно, уморил своими воспоминаниями?

— Нисколько.

— Я доволен, что очистил душу. Но вы почему‑то не реагируете, Букреев?

Букреев глубоким взглядом посмотрел на майора, и тот понял, что слова иногда бывают излишни.

— Я все же пойду проверю людей, товарищ майор.

— Только возвращайтесь сюда. Иначе вы не друг Кесарю.

— Я не друг Кесарю, но вашим другом постараюсь быть… И если вы разрешите, я расскажу о нашем разговоре Баштовому.

— Как хотите. Если для пользы службы, как говорится, пожалуйста.

Букреев вышел из домика. Манжула отказался остаться и следовал за командиром. Во дворе стояли повозки и лошади разбрасывали сено. Часовой осветил Букреева и Манжулу карманным фонариком. Небо было затянуто облаками, воздух сырой и холодный. Все предвещало непогоду. Бурьяны ломались под ногами, казалось, они намерзли.

— Как бы не легла ранняя зима.

— Может, пролив тогда замерзнет, — отшутился Манжула, и Букреев почувствовал запах водки.

— Вы хорошо встретились со своим земляком?

— Хорошо, товарищ капитан, — Манжула понял намек, тихонько посмеялся.

По бурьянам шмыгали мыши и с тихим посвистом перебегали крысы. Море и лиманы шумели волной. По ветру стлался приторный запах мертвечины. Вероятно, трупы убитых закапывали мелко. Доносилась собачья азартная грызня. Низко пролетела какая‑то ночная птица, пропала в темноте, но взмахи ее крыльев еще слышались. В степи, среди высоких бурьянов, стоявших в темноте, как камыш, спал батальон. Часовые прохаживались возле оружия, связанного шатровыми кучками. Дежуривший по батальону Рыбалко подошел к Букрееву.

— Дождя не будет, Рыбалко?

— Уже срывается, товарищ капитан.

— Где комиссар?

— Он с Яровым. Я могу проводить, а то зараз не разберешься, где кто.

— А начальник штаб а где устроился г

— Он на ферме, ось там, — Рыбалко сунул куда‑то рукой. — Манжула знает. Манжула, чуешь? Ферма, что биля лиману?

— Найдем, Рыбалко.

— Коли там будете, товарищ капитан, пожурите дежурную сестру с полка. Ни в какую душу не хотела пустить наших девчат под крышу. Я ее хотел прикладом уломать…

— Вы приклад оставьте для немца, Рыбалко. Разве можно женщину прикладом? Никогда не поверю, лучше на себя не наговаривайте.

— Да, другая баба похуже фрица. Ох, и субъектки есть среди их…

— Не ожидал от тебя такого, Рыбалко. Больше никому не говори, а то оконфузишься…

— Да я пошутковал, товарищ капитан. — В темноте сверкнули его зубы. — Ежли вы к ферме, то вправо не берите, там минное поле. Манжула, держи леворучь, ты же знаешь…

На ферме играла гармоника. У полуразрушенной ко- шары собрались девушки и с ними Шулик, Горленко и неизвестный офицер из армейской пехоты. Букреев узнал среди девушек Тамару, двух автоматчиц из роты Цыбина и Таню. Увидев Таню, он нерешительно задержался в тени кошары.

— Послушаем, — сказал Букреев, словно извиняясь перед Манжулой.

Шулик тихо подыгрывал на гармонике и пел приятным тенорком. Букреева заинтересовала не известная ему, грустная песня. В войну рождалось и жило или скоропостижно умирало множество песен известных и неизвестных авторов. Неужели сам Шулик придумал эти слова? В песне была тоска по городу Николаеву, а Шулик был оттуда.

Он был из Николаева,

Ходил он по морям.

Война, война несла его,

Как парус, по волнам.

Моряк уходит в плаванье,

Где моря синева,

И слышатся у гавани

Прощальные слова:

— Если скажут, если скажут, что погиб я,

Вы не верьте,

Не пришел еще последний час!

Ах, милый город Николаев,

Николаевские верфи,

Я уверен, мы еще с тобой увидимся не раз.

Припев подхватили, и голос Шулика потерялся, но зато возникли голоса Тани, Котляровой и еще чей‑то женский высокий, сильный голос, вырывавшийся из общего тона. Это пела Тамара. Припев плавно угас, вступила гармоника, и снова тягучий и выразительный голос Шулика:

Гремят, грохочут выстрелы

Лавиной с темиых гор.

Ах, ночь новороссийская,

Суровый разговор…

Лежит моряк израненный,

Разбита голова.

Дружку он шепчет тайные,

Заветные слова:

— Если скажут, что погиб я,

Вы не верьте..

Манжула, уставший от ходьбы и, главное, от теплой встречи с земляком, вздремнул, ухватившись за дрючко- вину, торчавшую из стены. Палка лопнула под тяжестью Манжулы, с кошары обрушился слеглый кусок крыши.

— Кто там? — крикнул Горленко.

Узнав комбата, все поднялись.

— Надо бы спать, товарищи. Время позднее.

— Сейчас разойдемся, товарищ капитан, — сказал Горленко. — Ну, друзья, по казармам…

— Шулик, вы чудесную песенку пели, — похвалил Букреев.

Шулик последний раз «рыкнул» басами, сдвигая меха. Потом перебросил ремень через плечо и простился.

Тамара подошла к Букрееву.

— Товарищ капитан, разрешите узнать, который час?

— Половина двенадцатого, — сухо ответил Букреев.

Тамара ушла к дому, подхваченная армейским лейтенантом и Шуликом, а Горленко сопровождал автоматчиц и Надю Котлярову. Таня осталась одна.

— Как вам на новом месте, Таня? — спросил Букреев, поздоровавшись.

— Ничего, товарищ капитан.

Они пошли к домику.

— Вы не можете ли сказать, Николай Александрович, — она вдруг назвала его по имени, отчеству, — благополучно вернулась в Тамань вторая группа кораблей, ходившая в Анапу?

— Группа Курасова?

— Да.

— Была небольшая стычка в проливе, но корабли не пострадали.

— И личный состав не пострадал?

— Кажется, кто‑то из командиров кораблей…

Таня встрепенулась, близко поднесла к нему свое лицо, и он почувствовал ее обжигающее дыхание.

— Убит? Ранен? Кто именно?

— Только не Курасов, Таня. Уверяю вас. Но, кажется, ранен тяжело…

Таня постояла, порывисто подала руку и ушла.

Букреев направился к «фактории».

От Тамани стреляли.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Ранним утром, при первом же прикосновении Манжулы Букреев вскочил, быстро оделся и вышел на улицу. Степанова нигде не было видно. А хотелось поблагодарить его за гостеприимство.

Тамара, искоса посматривая на Букреева, чистила сапоги. Два солдата–санитара пришивали мелкими гвоздями парусину к носилкам. Дробные удары молоточка по перекладинам напоминали работу дятла по сухому дереву. Возле сарая, откуда тянуло запахом свежего конского навоза, Куприенко чистил светлорыжего трофейного венгерца с желтыми подпалинами на морде и в пахах. Букреев взглядом знатока осмотрел лошадь и позавидовал Степанову. Порода проглядывала в передних, сухих, с отлично развитой мускулатурой ногах, в такой же сухой и нервной голове с раздувающимися ноздрями, во всем сложении. На конечностях под тонкой и эластичной кожей были ярко выражены впадины, выступы, очертания костей, связок, сухожилий и сосудов. В строении экстерьера и горячности что‑то напоминало Букрееву оставленную им кабардинку. Куприенко умело работал щеткой. Со сноровкой кавалериста он оббивал ее ловкими и быстры, ми взмахами о скребницу и беззлобно покрикивал на венгерца, когда тот, боясь щекотки, приплясывал или отпрыгивал.