Пётр Вершигора - Дом родной Страница 26

— Это моих детишков хлебец летает, — вздохнула Семенчиха.

Евсеевна продолжала:

— А как мы свою жатву организуем? На поле убирают одни женщины, а половина народу тот хлеб меряет-перемеряет, возит-перевозит…

— А сколько их по канцеляриям сидит?.. Всех бы в поле, к хлебу, вот бы и не осыпался грачам на отгул, — ввернула почему-то больше всех недовольная канцеляриями Манька Куцая.

Евсеевна только строго посмотрела на нее.

— Да и навоз зимой возить бы лучше! — сказал Зуев.

— А одежда у нас какая? Немецкое донашиваю, — сказала Семенчиха беззлобно. — Вот и выходит…

— Выходит, как в той песне поется:

Вот и кончилась война,И осталась я одна…И корова, я и бык,Я и баба, и мужик, —

тихо, без вызова, пропела Манька Куцая на частушечный мотив.

Женщины задумались о чем-то. Ничего не говорили и мужчины.

— Извиняйте, ежели что не в лад сказали, — тихо промолвила Евсеевна. — Ну что ж, отдохнули мы и побеседовали. Коли что не так, не держите зла на нас, — закончила короткую передышку звеньевая.

И, не ожидая ее команды, женщины облепили телегу ее всех сторон.

Выйдя вперед воза и подняв с земли оглобли, Евсеевна бойко крикнула:

— Взялись, девки, бабы! Ух ты!..

Жалобно заскрипело немазаное колесо, двинулась телега, и Швыдченко, пройдя шагов десяток за ними, остановился посреди полевой дороги. Он долго смотрел вслед удаляющейся группе людей, толкавших вперед всего-навсего десять-пятнадцать пудов самого обыкновенного навоза. Но — толкавших его вперед! Губы секретаря шевелились. Но Зуев не мог расслышать слов.

А может быть, помешал снова налетевший из Белоруссии ветерок, шелестя над широкими полями…

— …Нет, черт с ним, не понимает он все-таки… насчет главного звена. Пускай жалуется в область… Черт бы его побрал. Вот ужаку с холодной кровью принесло на мою голову… Нет, нет… надо решить вопрос с бычками… — вслух думал секретарь Подвышковского райкома.

Зуев заметил, что каверзный ветерок мешает и Швыдченке глядеть вдаль… Смахнув что-то со щеки, секретарь крякнул:

— Поехали, что ли, военком? — И он быстро заковылял, взбираясь на насыпь. Садясь в машину, он ворчал недовольно: — Места эти гиблые, земли малоурожайные. Без навоза тут погибель. Вот и стараются народные кормильцы. Это же просто мать колхозная, Евсеевна-то наша, советская душа. От нее любую критику принять надо молчечки и с разумением. Как, майор, правильно я говорю?

Зуев, сжав зубы, молчал. За один и тот же день он увидел не только беду народа — первое, что бросалось в глаза от Бреста до Подвышкова, но увидел и повышенное достоинство народа, его осознанную ответственность за дела державы. Изворотливый старшина Горюн и колхозная мать Евсеевна — люди разные, а думы одни…

Сразу за насыпью тракт поворачивал круто вправо. Через голову Швыдченко Зуев прощальным взглядом окинул поле. Оно показалось ему похожим на серую домотканую скатерть с разложенными на ней комьями сухой гречневой каши, которую аккуратно разложила детишкам мать большой крестьянской семьи. Вдалеке группа женщин перевернула уже телегу и налегке катила ее к дороге, а возле последней кучки стояла Евсеевна — колхозная мать. Она аккуратно подгребала вилами черную горку навоза.

Дальше ехали молча. Первым заговорил Федот Данилович.

— Вот, майор, как получается в жизни. Район-то какой нам с тобой попался, а? У тебя — мин понапихано да вдовы, сироты… А у меня. — э-ге-ге, и сельское хозяйство, видал, какое? Так это еще полбеды… Ты на «Ревпути»-то был? — непонятно по какой ассоциации вдруг спросил он Зуева.

— Побывал в первый день… Так, по старой памяти…

— …Колхозы без тягла — вот что мне в печенках сидит на сегодняшний день, — круто возвращаясь к главной теме разговора, сказал Швыдченко. — Как, по-твоему, главное звено в нашей послевоенной колхозной жизни в этом будет?

— Не шибко я разбираюсь, Федот Данилович. Но сами ведь видели.

— Вот и удумал я, наперекор стихиям, не дожидаться, пока сверху в колокол ударят. Свое тягло в районе надо увеличить. По нашим подсчетам, три-четыре сотни годовалых бычков в районе имеется. Хотя и не водилось такого в этих краях, да думаю научить народ на наш, южный манер. А потом обратно подумаю и выходит, что главное звено все же — люди.

— Нет, товарищ секретарь, — серьезно сказал Зуев. — Ежели таких вот людей, да еще женщин, в повозки впрягать, так бычки, пожалуй, на текущий момент поважней будут. Для тех же людей…

— Люди — это люди, — задумчиво сказал Швыдченко. — Люди какую войнищу вынесли! Но я так думаю, что мы этот вопрос на бюро решим. Уговорю, докажу. Ну и как тебе «Ревпуть»?

Зуев не сразу ответил. Он вдруг опять вспомнил не слишком лестную характеристику Швыдченки, данную дядей Котей. Сопоставляя ее с оригиналом, он подумал: «Нет, загнул старик. Этот, видать, как надо — обеими руками — чешется…»

— …Район, видишь, сельскохозяйственный, а фабрика — союзная, — почесывая за ухом, продолжал Швыдченко. — Одна морока с ней. Рабочей силы в районе и так кот наплакал, а они и ту оттягивают. Особенно есть там один старичок вредный, еще из красногвардейцев. Партизанщину такую разводит…

Зуев с любопытством глянул в сторону Швыдченки. Тот недовольно потирал щеку.

— Это не про дядю ли Котю, товарищ секретарь?

— Да, он самый.

— Чем же он так не угодил?

— Угодил не угодил — не в том дело. А форс, рабочий форс его заедает… Это, брат… — и Швыдченко задумался, видимо, не желая договаривать до конца.

«Что-то похожее на склоку выходит у них, не иначе, — подумал про себя Зуев. — И откуда у стариков того гонору и честолюбия столько?! Ведь вроде и коммунисты, и школу революционную прошли, а тоже, видать… остатками капитализма в сознании страдают…»

— Понимаешь, махаевщиной от него попахивает…

— И махаевщина в районном подвышковском масштабе у нас есть? — засмеялся Зуев и осекся, увидев, что Швыдченку обидел этот его бестактный смех.

И чтобы как-то замазать появившуюся трещинку и явно стараясь убедить собеседника в том, что хотя он и чистый, с деда-прадеда, пролетарий, но интересы колхозные ему не чужды, Зуев сказал секретарю райкома:

— Федот Данилович, очень я понимаю трудное положение с колхозами. И хотя по службе это меня не касается, но по партийной линии, если потребуется, можете мне все, что надо, поручать.

— Ну да? — недоверчиво спросил Швыдченко. — А то ведь и такие есть работники военкоматов: «Мы на партучете в политотделе — и точка».

— Партучет, конечно, разный…

— А партия одна. Это ты правильно понимаешь, товарищ Зуев. Петр… Извиняюсь, не упомнил еще по батюшке.

— Карпыч.

— Петро Карпыч. Добре. Надо нам, Петро Карпыч, наладить правильные отношения с этим Кобасом. Идет?

— Попробуем. Я с маткой поговорю. Она при нем еще в женотделе работала, когда я только в пионеры поступал. Очень он мою маманьку на собраниях превозносил.

— Вот видишь, какие люди у нас в районе есть. А я и не знаю. Эх, заплюхаешься с бычками да с бункерами, а людей некогда даже привлечь к партийной работе.

— Да она, маманька моя, беспартийная…

— Тем более… Ты меня познакомь с ней…

— Есть познакомить! — весело ответил военком.

На следующий день они побывали еще в трех колхозах. Швыдченко заходил в правления, говорил с руководителями, давал указания. Но Зуев отметил в нем какую-то перемену. Вроде интерес к текущей хозяйственной кампании — уборке картошки и вывозке зерна — для секретаря совсем пропал. Шутливость исчезла. Разговоры он вел почти формально, а в одном из колхозов, где был телефон, долго названивал, пока не добился связи с районом.

Когда садились в машину, Швыдченко, виновато почесав затылок, сказал Зуеву:

— Ты извини, майор. Жалко мне, но, видать, запал наш так и пропадет вхолостую. Думал я из твоей техники выжать, как говорят, все двести процентов. Хотелось весь район объехать… Да не получается… Придется тебе сегодня же подбросить меня в район. Душа не лежит. Не могу я так, вроде экскурсанта, ездить. На завтра созвал бюро.

— Что? Срочные директивы из обкома? — спросил Зуев.

— Да нет. Все насчет тягла. По поводу рогатой скотинки. Будь оно все неладно вместе с этими делами. Созываю внеочередное бюро.

— Так что же? Поехали прямо домой?

— Держи курс на Подвышку. По дороге к дворянам еще заскочим. Как они там? Ох, морока мне с этими «Орлами»…

И расстроенный Швыдченко стал пересказывать Зуеву историю «орлов», как он слышал ее не раз от Сазонова.

Деревня Орлы славилась по всей округе. Около двух столетий тому назад по этим местам проезжала Екатерина Вторая. Дорога проходила возле илистого озера Зыбкое. На болотистой дороге тяжелая царская карета безнадежно застряла. Просидев в колымаге, остановившейся среди огромной лужи, с полдня, царица уже разуверилась в том, что даже восьмерка сытых лошадей сможет вытащить ее из этой глиняной жижи. Из ближайшей деревушки прибежала толпа лесных жителей. Подставив мужицкие плечи, поднатужившись, по колено в трясине, они самоотверженно вытащили карету царицы.