Зигмунд Скуинь - Кровать с золотой ножкой Страница 26

К Леонтине с Индрикисом присматривались многие, но было ясно — не узнают. Что ж, удивляться не приходилось. Индрикис в последний раз в Зунте гостил ребенком, а Леонтина отнюдь не походила на ту молодую, богатую, избалованную особу, которую город помнил и знал в обобщенном образе «смазливой девчонки Ноаса». Из вагончика вышла пожилая мешочница не по весне и на славянский манер повязанная платками. Лицо от непогоды и стужи обветрено. Через плечо перекинуты чемоданы, один сзади, другой спереди. Рядом с нею подросток в потертом козьем полушубке, на голове такая же потертая ушанка, на ногах расхлябанные валенки.

Не обращая внимания на торжественную суматоху, приезжие уверенно зашагали к центру города, что еще больше распалило любопытство зунтян. Выйдя на главную улицу и увидев Особняк Ноаса на своем месте целым и невредимым, Леонтина скинула с плеча чемоданы и, зажав ладонью рот, зарыдала. Индрикис тоже был заметно взволнован, правда, по другой причине.

— Ну, maman! — Исподлобья озираясь по сторонам, он то ставил на землю, то вновь поднимал свою ношу. — Послушай, maman, чего ты, люди же смотрят.

Но то была лишь минутная слабость. Утерев с лица слезы и высморкавшись при помощи пальцев (носовые платки были съедены, вернее, обменяны на продукты, как и полотенца, платья, даже тридцать четыре ее прекрасных фотографии, некогда подаренные Руи Молбердье), преисполненная решимости, Леонтина отправилась дальше. Убедившись, что дверь необитаемого дома на замке, она после краткого раздумья оставила Индрикиса с вещами, а сама пошла разыскивать слесаря.

Из нежилого помещения пахнуло затхлостью, сыростью. На кухне у печки валялся скелет околевшей собаки. На полках голуби свили гнездо, от птичьего помета пол совсем побелел.

Позже Леонтина с помощью сына, потянув за длинный брезентовый ремень, подняла жалюзи, прикрывавшие витрину кондитерской. Стекло, как выяснилось, треснуло, но держалось в раме. Сквозь витрину городской центр открылся во всей своей за войну изрядно пострадавшей красе. Пока Индрикис забавлялся проржавевшими в безделье весами — по медным тарелкам раскладывал гири, стараясь уравновесить скакавшую стрелку, — Леонтине за пыльным стеклом витрины пригрезилось прошлое, и она опять едва не ударилась в слезы.

— Ладно, — торопливо и нервозно заметила она, — помещение, конечно, требует ремонта, но более подходящего места для магазина трудно придумать.

Жалюзи с лязгом опустились, словно топором гильотины отрубив в мольбе тянувшиеся к Леонтине руки Руи Молбердье.

Одну за другой обошли комнаты второго этажа.

В общем и целом все осталось так, как при Ноасе. На большом диване он, надо думать, встретил свой последний час. Взгляд Леонтины задержался на толстых ножках дивана; впервые она обратила внимание на их необычную форму: гладкая, пузатая балясина внизу завершалась лапой с тремя когтями. На письменном столе два медных, слезившихся стеарином подсвечника, пустая бутылка из-под вина, еще там лежал молитвенник. В соседней комнате оцинкованная ванна, в которой, похоже, обмывали покойника. Снятая с петель дверь. Ворох гнилой соломы. В эту комнату Леонтина с трудом себя вынудила войти, не в силах отрешиться от чувства, что там все еще находится ее умерший отец.

— Помоги, снесем ванну вниз, — сказала она Индрикису, прилипшему к очередной диковинке — парусному кораблю, чудом оказавшемуся в бутылке. — Придется нам самим привести дом в порядок. Ты себе какую комнату облюбовал?

Немного подумав, Леонтина решила иначе:

— Нет, сначала деда навестим. Сам Ноас из своей могилы вряд ли обратит внимание, в какой по счету день, первый или десятый, мы его навестим, зато местный люд ублажим.

Разыскав в чулане грабли и срезав в еаду ветку цветущей вишни, Леонтина вместе с сыном снова показалась на главной улице. Уже сам факт, что они вышли из Особняка Вэягала, не мог остаться без внимания. К тому же доверенная слесарю Бричке информация, в продолжение двух часов разносившаяся по городу с помощью провинциального тамтама, все расставила на свои места. Теперь свои встречались со своими.

— С благополучным, так сказать, прибытием! А мы уж тут невесть что передумали… И гляди — сын-то как вырос. Что будешь делать, хоть какие времена, а молодые знай себе тянутся…

Леонтина в который раз описывала свои злоключения, в ответ выслушивая не менее печальные истории. И хотя все эти повести были совсем свежи в памяти, однако как Леонтина, так и менявшиеся ее собеседники события излагали сухо, деловито, не давая волю чувствам, — примерно так закоренелые сердечники обмениваются опытом по части болезней, которые врачи не берутся лечить. И лишь когда речь заходила об Индрикисе, на глазах у Леонтины навертывались слезы.

Зунтяне расспрашивали Леонтину, не довелось ли ей в дороге встретить кого-нибудь из тех, кого давно тут поджидали, о ком ходили разные слухи. В свою очередь Леонтина узнала, что дядя Август еще в добром здравии и опять отстраивает пострадавшую в войну Крепость. Антонию оглушило разрывом снаряда, на одно ухо стала плохо слышать. Паулис в новой армии обязательный срок службы отбывает. Петерис с Элвирой по хозяйству помогают. Атис в уездном городе в гимназии, вобрал себе в голову на доктора выучиться. Война принесла в семью пополнение. Прибавилась Марта, приемная дочь, совсем еще кроха, а уж такие шутки откалывает, волков, к примеру, по лесным опушкам клецками прикармлибает.

— Ну а сами-то чем думаете заниматься?

— Поживем, оглядимся, — уклбнчиво отвечала Леонтина.

Индрикис в тот момент увидел афишу.

— Maman, — не смог он сдержаться, — чудеса, да и только: в Зунте кино!

— Подожди, Индрикис, я же разговариваю. C’est са…{4} Что-нибудь придумаем. Время подаст совет. — С печальным вздохом Леонтина уткнулась носом в цветущую вишню.

— Оно конечно. Когда есть капитал…

— Какие у нас капиталы. Что на нас, то и наше.

— Так вы ж наследники Ноаса!

На кладбище пришлось задержаться. Поставленный Элизабете мраморный памятник, служивший теперь и надгробием Ноасу, был неуважительно обсыпан ветками и павшей хвоей. Могилы сорняками заросли.

Вернувшись домой, Леонтина первым делом отворила окна, чтобы как следует проветрить Особняк. Долго билась с плитой, дым валом валил. Но прогрелись отсыревшие кирпичи, появилась тяга, и под чугунными кругами плиты уютно зашумело пламя. Невесть откуда появилась серая кошка и, свернувшись клубком, замурлыкала на стуле. Леонтина носилась по дому с помойными ведрами, драила полы, скоблила подоконники, понемногу сбрасывая с себя одежды, пока не осталась в изящной, с годами, правда, поизносившейся шелковой сорочке. Индрикиса это немного смущало. Из замызганных кофт, фуфаек, юбок, стоптанных сапожищ и толстых чулок вылущилось малознакомое, удивительное создание с явственно обозначенными приметами женственности. Белая шея под коротко остриженными волосами открылась в хрупкой трогательности. Мать с головой ушла в работу, как будто сама себя пыталась убедить, что полна решимости и желания действовать. Ее одержимость до некоторой степени передалась Индрикису, без ворчания и хныканья он брался за то, чем отроду не занимался.

Вечером в пахнущей чистотой и свежестью комнате Индрикис в полном смысле повалился в постель, наскоро устроенную на матрасе, снесенном с чердака. Себе Леонтина постелила в соседней комнате на большом кожаном диване. Индрикис уже дремал, когда мать вошла к нему и присела на край постели.

— Ну, теперь отоспишься. После такой дороги… Comme il faut, comme chez vous{5}.

И, помолчав, добавила:

— А знаешь, мы с тобой откроем магазин. Я снова стану Леонтиной Вэягал. Такая фамилия в Зунте звучит. Для успешной торговли это много значит.

— А у нас хватит денег?

— Не совсем с пустыми карманами мы с тобой приехали, — многозначительно сказала мать.

Взяв ножницы, Леонтина приподняла рубашку и вспорола подол. При свете лампы радужно заблестели посыпавшиеся на ладонь граненые камешки.

Энергия, с которой Леонтина взялась за устройство магазина, невольно вызвала в памяти старых зунтян размах и напористость молодого Ноаса. Все началось с того, что на третий день по прибытии Леонтина снова села в вагончик узкоколейки и уехала. Неделю спустя, оглашая улицу звуками клаксона, к Особняку подкатил грузовик с огромным плоским ящиком в кузове, и семеро дюжих мужчин, потея от волнения и натуги, извлекли из него новое стекло для витрины. Та же машина доставила узкие, с отшлифованными краями зеркала. Их прикрепили по обе стороны входной двери, этим внушив зунтянам мысль, что у них на глазах происходит нечто необычайное. Малярные работы взял на себя местный мастер Пакулбсрг, а потому до исхода месяца ничего интересного не предвиделось. Но однажды утром, громыхая по булыжнику жесткими резиновыми скатами колес с деревянными желтыми спицами, снова появился автомобиль, и магазин стал принимать инвентарь. И тут опять было на что посмотреть: какие-то банки, вроде аптечных, что-то похожее на духовки, которые в печь вмуровывают. В довершение ко всему с саквояжем в руке, золотым пенсне на носу — вылитый доктор — прибыл маленький, сухонький человечек в потертом бархатном костюме и принялся расписывать фасад магазина. Стену над дверью загрунтовал синей краской. Посередке появился серый, золотым ковром покрытый слон. Над ним по дуге ядовито-зеленая с красными подпалинами появилась надпись: «Универсальные и колониальные товары. Вэягал и К°. Осн. 1921».