Василий Казанский - Из моих летописей Страница 26

Яростно, как будто захлебываясь злобным лаем, Дружок гнал зверя. Гон быстро приближался к окладу, ворвался в него, сделал внутри небольшой крюк, еще полукруг и вынесся на другую сторону. Где уж тут лисе удержаться!

И верно: Белкин наткнулся на след лисицы, карьером вылетевшей из оклада. Он остановился и, сняв шапку, чтобы вытереть мокрый от пота лоб, закричал товарищу:

— Кончай! Ушла!

Сошлись охотники, и невероятные проклятия полетели на голову собаки, а Дружок гнал зверя, как назло, все на слуху по широкой дуге, огибающей оклад.

«Сейчас, гад проклятый, бросит зайца и прибежит похвастать! Ну, не жди, кобель, пощады!» — зло подумал Белкин. И правда, нехорошо вышло: перегрыз гончак веревку да и пустился догонять охотников, а тут, наверное, по пути на зайца напоролся. Вот черт!

Между тем Дружок гонит и гонит… Что это он долго не бросает? Никак на месте брешет?.. Опять погнал, да еще с привизгом… Опять на месте, опять голос другой, не гонный…

Охотники стали пересекать оклад туда, где бросил Евдокимов начатую рамку флажков… И тут попались им следы широких скачков Дружка. Здесь он гнал, а где же заячий след? Заячьего следа нет, а вот Дружок как будто два раза по одному месту промчался. Что такое? Вторые скачки, как выжлеца, но лапы не его — круглее, шире.

А Дружок то азартно гнал, то задерживался на месте, вновь меняя голос.

— Ваня! А ведь след-то рысиный!

Остервенелый лай на месте говорил, что зверь задержан, но собаке с ним ничего не поделать.

Бросив флажки — потом соберут! — охотники со всех ног помчались на лай.

Вот уже голос Дружка совсем рядом, слышно, как кобель со злости ломает зубами еловые сучья, слышно ворчанье разъярившейся большой кошки.

Люди крались все осторожнее, вглядываясь сквозь чащу. Белкин увидел припавшую на передние ноги собаку. Гремя басом, она была до того озлоблена, что шерсть дыбом стояла по всему хребту, от загривка до хвоста. Обрывок перегрызенной веревки так и мотался на шее. А напротив собаки, собравшись в комок, приложив уши и оскалясь, прижалась задом к ели рысь.

Дружок атаковал то спереди, то сбоку, но зверь всегда успевал повернуться мордой к противнику. Дружок метался, и Белкину никак не удавалось улучить момент, чтобы выстрелить безопасно для собаки.

Заметив человека, рысь бросилась наутек.

Дружок залился ярким гонным лаем, как говорится, вися на хвосте у зверя. Рысь, не выдержав натиска, через каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят метров снова села в оборону у корней вывороченной сосны.

Теперь первым поспевал к драке Евдокимов. Он видел, как кобель отскочил прочь, чуть не получив от рыси удар лапой.

Момент не был упущен. Дым выстрела скрыл на несколько мгновений и зверя и собаку. Но уже слышно было рычание: Дружок трепал мертвую рысь.

Выжлеца ласкали, хвалили, чуть ли не обнимали. Из-за пазухи вынимали пироги: «На, Дружочек, возьми, родный!»

Но тому было не до пирогов. Он рвался к рыси: вцепиться, мять, потешить сердце!..

Смотав флажки, охотники бодро возвращались домой. В деревню они явились уже впотьмах.

— Смотри, Иван, не проболтайся про Дружка. Как бы не перехватили его у нас!

— Известно! Еще бы!

Белкин и Евдокимов частенько стали захватывать с собой Дружка. Начали с охоты зайцев понашивать, а то и рысей приволакивали. Чуть хорошая пороша, они — выжлеца на веревку и марш искать рысий след. А найдя его, вели собаку, пока не обложат рысь. И как только зверь оказывался в кругу, Дружка пускали на след. Он гнал, задерживал, охотники набегали… Выстрел — готово! Случалось, окладывали не одну рысь, а целый выводок — мать с одним, двумя, а то и тремя рысятами. Дружок гнал первую попавшуюся, и, когда она бывала убита, охотники возвращались к остальным, вновь окладывали зверей, обычно недалеко ушедших, и с верным гонцом брали их одного за другим.

Дружок победил сердца приятелей, и они стали к нему внимательней. Стоило выжлецу погнать беляка, как кто-нибудь из охотников принимался мастерить, чтобы перенять зайца на лазу и убить, а другой, не щадя ног, старался держаться ближе к собаке. Стеряет Дружок, а человек тут как тут: «Давай, давай, Дружок! Ищи его!» Как тут бросишь? И гончий ищет, добирается, вновь гонит. А на следующем сколе опять кто-нибудь из охотников рядом — покрикивает, бодрит собаку. И вновь выжлец гонит.

Ударит выстрел. Дружок доходит следом и хватает убитого зайца за бочину, убеждается: работал не зря.

— Дружок, на лапки! — и только треск стоит, как хрустят на зубах у него заячьи пазанки.

Охотники помалкивали про успехи своего четвероногого друга: и без того люди завидовали, глядя на рысьи шкуры. Пусть-ка другие жалеют, что лисы нет, нечем договор выполнять, а у Белкина и Евдокимова удача за удачей: то будто старика кота в капкан поймали, то заметили рысь на елке… Диво! А зайцы? Добыча не бог весть какая, да и то, как его, зайца, возьмешь? Врут, небось, Иван с Василием, что беляков друг на друга нагоняют.

«Ой, не купить ли кобеля, пока не опоздали?» — призадумались Белкин и Евдокимов, но решили: «Вот еще покупать! Во-первых, снег уже глубок — скоро охоте конец. Во-вторых, придет новая осень, выпадет снежок, и Марья, баба добрая, даст Дружка задаром. Так с какой же стати кормить собаку чуть ли не целый год зря?»

Секрет удачливых добытчиков сам собой приоткрылся. А вышло вот что. В декабре понамело снегу, хотя и ходили еще без лыж. Собаку снег, конечно, связывал, но гон Дружку был все-таки по силам. Решили по свежей пороше поискать рысь. Сперва все шло хорошо. Нашли след крупного кота, обложили. Дружок погнал и через несколько километров остановил зверя. Белкин сначала из-за ветра отслушал гон; потом, найдя следы Евдокимова, который бежал, не теряя лай со слуха, пустился вдогонку, да опоздал к развязке.

А Евдокимов был уже около собаки. Видя, как в кустах мелькает кобель, напирающий на рысь, охотник уже ловил момент для выстрела. Вдруг, перелезая через поваленную сосну, попал ногой в развилку ствола, и ступня оказалась, как в капкане. Евдокимов сгоряча рванулся так, что чуть не сломал ногу.

А Дружок решил: помощь подоспела. Еще яростнее напал он на рысь. Зверю уже некуда было отступать, осталось только броситься на собаку. Евдокимов из своей ловушки видел, как рысь и гончая клубком покатились с рычанием, визгом, хрипом… Шерсть летела клочьями…

Бой длился недолго. Дав Дружку несколько сильных хваток, кот сумел оторваться от него и скрылся в гуще ивняка. Кобель встал, но преследовать зверя больше не мог.

Возвращение домой было невеселым. Охотники приуныли, и Дружок ковылял, едва касаясь земли левой передней ногой и правой задней, на которых зияли широкие и глубокие раны.

Пришлось пустить слух, что Дружок напоролся на медведя и тот чуть не замял выжлеца насмерть. Но если тетку Марью можно было обмануть подобными россказнями, то разве настоящий охотник поверит такой чепухе? Медведь? А где он? Почему же Иван с Василием бросили такого зверя, почему не обкладывают, не добивают?

Пришла новая осень. В середине ноября завыла «сиверка», нанесло темных, с пенными краями туч, полетели белые мухи. За ночь насыпало снегу: клади мотки флажков в заплечные мешки, обдумывай маршрут, где бы лису найти. Но лисиц опять оказалось мало.

Белкин и Евдокимов пошли к тетке Марье Пешиной.

— Здорово, Марьюшка!

— Здравствуйте, товарищи, посидите, побеседуйте.

— Беседовать-то некогда. Надо на охотишку. Дай-ка нам, Марьюшка, Дружка. Ему тоже, небось, погонять охота.

— Да нету его. Вчера продала…

Белкин и Евдокимов так и обмерли:

— Да как же так? Да кому?

— Да в Кобыльно Васе Плечанову.

Настроение у обанкротившихся просителей окончательно упало. Плечанов — охотник настоящий. Не видать им теперь ни Дружка, ни рысей!..

А Дружок у Плечанова поработал на славу. Правда, зайцев он несколько презирал, случалось, немного погоняв, бросал, а иной раз и часок подержит. Охотиться с ним можно было.

Зато как доблестный рысятник Дружок прогремел не только по своему району, но и за его пределами. Не раз приходилось ему вступать в битву с опасным хищником, не раз получал он страшные раны в этих схватках. Неделю, а то и больше отлеживался, а затем вновь готов был гнать зверя и сразиться с ним, вооруженный все теми же страстью и бесстрашием.

 Осенью

В том году поздновато я вырвался из Москвы со своим спаниелем: уже настоящая осень пришла в новгородские края.

Осинники почти совсем оголились, и редкая желтая их листва еле держалась на сучьях, невесело черневших на фоне бесстрастного серого неба. Лишь пахни ветерок — листья торопливо срывались и, кружась, порхали на землю. А ее и без того сплошь устилал лимонно-желтый покров удивительной яркости.