Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.] Страница 26

— Эп, милый, ты замерз… Оденься…

— Да, да, — бессильно вымолвил я, почувствовав такую слабость, как будто неделю не ел.

Взяв с дивана штаны и рубашку, я заперся в ванной и минут пятнадцать сидел под горячим душем. Сначала меня била дрожь, потом тело стало успокаиваться. Из висевшего на сушильном змеевике круглого зеркала, которое из-за натыканных вокруг лепестков-шпаргалок походило на ромашку и к которому с тыла был приделан динамик, брызнули «Червонные гитары», и я стал одеваться, вихляясь, сильный и ловкий, как прежде.

Музыка гремела во всех комнатах, Валя научилась управлять моей механизацией. Она сидела в кресле, поджав под себя ноги н задумчиво обметая губы кончиком косы. Привычно взглянув на меня, искоса и чуть исподлобья, она выключила магнитофон и внезапно спросила:

— Эп, а что это за Лена?

— Где?

— А вот.

Валя взяла с колен измятую многочисленными сгибами бумажку и помахала ею. Это была записка, которую мне передала сегодня Садовкина от той высокой Лены. Наташка даже пожурила меня, мол, что это я сделал с ее подругами, одна приветы передает, другая шлет записки. Я только польщенно улыбался. Меня открыли! Наконец-то!.. Лена писала, что вспоминает меня и даже хочет увидеть снова, и не смогу ли я прийти к шести часам в Дом спорта «Динамо» поболеть за нее — она баскетболистка.

— А-а, эта!… Я только что познакомился с ней на дне рождения у нашей одноклассницы.

— Когда это?

— В субботу, когда ты стиралась.

— Не сочиняй, Эп, я не стиралась!

— Ну, не знаю, что делала. Ты позвонила в субботу и сказала, что мы не встретимся, потому что накопилось много дел. Неужели забыла? Вспомни!

— А-а, в субботу!.. Да-да.

— Ну и вот. А тут как раз у Садовкиной день рождения. Я хотел тебя пригласить, но… Видишь, оставила меня одного — и сразу влюбились!

— А ты и рад, да?

— Шучу. Никто в меня не влюблялся.

— А это? — Валя опять помахала запиской.

— Так это не на свидание, а поболеть.

— Поболеть!.. А почему она Шулина не приглашает поболеть? И почему вспоминает именно тебя? — Валя опустила ноги на пол. — Эп, у вас с ней что-нибудь было!

— Ничегошеньки!

— Но ты же танцевал с ней?

— И с другими.

— Но с ней больше, да?

— Пожалуй.

— Ну и вот!.. И целовались, да?

— Что ты! Только проводили толпой всех девчонок, и у подъезда Лена пожала мне руку.

— А другим жала?

— Не заметил.

— Ну вот! А ты говоришь — ничего не было.

— Да не было и нет! — воскликнул я.

— Эп, одно ее существование что-то да значит, — тихо и предостерегающе проговорила Валя.

— И что теперь, убить ее?

— Я ее сама убью!.. Липучки несчастные! Чуть глянешь на них, и все, прилипли!

— Да никто ко мне не лип!

— Не заступайся, Эп, я их знаю. — Она шумно вздохнула и опять подобрала ноги, отвернувшись к окну. — И что будешь делать? Скоро шесть.

— Я уже ответил, что не смогу прийти.

— Почему?

— Потому что уроки с тобой.

— А если бы не было, пошел бы?

— Наверно.

— Считай, что уроков нет! — сказала Валя и поднялась.

— Ва-ля! — протянул я с улыбкой.

— Ступай-ступай, Эп! А то невежливо получается: тебя девочка приглашает, а ты отказываешься! Получается, что я тебе мешаю со своим английским.

— Это не честно! — крикнул я.

— А утаивать честно? — спросила она тихо, но так, что лучше бы она тоже крикнула.

— Я не утаивал, — бессильно сказал я.

— Ну да! Спасибо, что я записку случайно нашла.

 — Случайно в золе находят или в мусорном ящике, разорванное на сто клочков! А тут целехонькое лежит на столе. Я нарочно положил на виду.

Валя умолкла, удовлетворившись, кажется, объяснением, потом, пристально глядя на меня, стала медленно рвать записку — раз, два, три, следя, не блеснет ли в моих глазах паника или тень скорби. Да, эта бумажка волновала меня, и когда я писал Лене ответ, сердце мое сжималось от жалости, что я не могу принять вполне ее внимания, что не встретил ее до Валиной эры, когда я был готов полюбить всякого, кто полюбит меня, но теперь было поздно. Лена опоздала на какие-то три-четыре дня, а эти три-четыре дня стоили мне многих лет той прежней, пустынной жизни, где было десятки дней рождений, десятки вечеров и где никто ни разу не приветил меня… Что-то, видно, проскользнуло в моем взгляде, потому что Валя вдруг устыдилась своей инквизиторской выходки, спрятала клочки в карман и, опустившись в кресло, потупилась.

— Эп, я, наверно, дура, — прошептала она, глянув на меня снизу, и я увидел слезы в ее глазах и, сам ощутив внезапное жжение под веками, присел перед нею на корточки, придерживаясь за ее колени, — Конечно, дура, — уверенней добавила она, — но я хочу, чтобы ты был только моим!.. А ты хочешь, чтобы я была только твоей?

— Хочу, — еле слышно ответил я.

— Ну и вот. Поэтому не сердись.

— Я не сержусь.

— Да? — Валя несмело улыбнулась и вытерла пальцами глаза. — А скажи это по-английски.

— Не знаю.

— Ты учил сегодня?

— Учил.

— Then tell something in English!

— I want to kiss you.

— You kissed me already![29]

— It is not enough.

— It is!

 — I can kiss you all the time![30]

Я с тихой настойчивостью потянул ее к себе. Валя опустила на мое плечо руку и опять спросила:

— А ты, правда, не целовался с Леной?

— Правда.

— Что правда?

— Не целовался. Ну, как же я мог?… И почему ты так легко говоришь это слово?

— Какое?

— Целоваться.

— А как же его говорить?

— Не знаю, но я боюсь его.

— Ты-то боишься?.. А кто начал, а?

— Я, но…

— Вот именно — ты!

— Но я не говорил. Я написал, — напомнил я, и Валя посерьезнела, вглядываясь в меня с новым вниманием. — И потом не говорил… И даже сейчас сказал по-английски!

— Ну, ну! А я, значит, легко болтаю! Я, значит, легкомысленная болтушка, так Эп? — Я замотал головой. — Нет так! Ты именно так и думаешь!.. Хороше же, тогда я и тебя сделаю легкомысленным! — заявила она и бросила вторую руку на мое плечо. — Скажи «я хочу», по-русски!

— Я хочу…

— …поцеловать тебя! По-русски!

— …поцеловать тебя! — без промедления повторил я.

— Ну вот, теперь и ты болтун! И мы равны!.. Теперь можно. Ох, Эп! — легко вздохнула Валя и стрельнула взглядом через мое плечо.

— А Пушкин-то подглядывает!

— Он не осудит! Он сам это любил.

Валя осторожно подалась ко мне, и я коснулся губами ее холодных губ. И комната вспыхнула от солнечного света. Мы вскочили, как застигнутые врасплох шалуны… Это кончилась гроза, и от освобожденного солнца с вороватым сожалением отползали последние обрывки туч.

— Эп, смотри-ка! — воскликнула Валя, показывая вниз.

В церковном дворе красная машина вздымала раздвижную лестницу к дьявольской простыне, которая, подсыхая, начала оживать на кресте. Пожарники выручали бога.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Валя охотно согласилась заполнить анкету и даже ладони потерла, ну, мол, сейчас я тебя насквозь разгляжу, хотя я и так был перед нею как стеклышко. Она села в кресло за журнальный столик, я — на диван. Мне был приятен этот миг, приятно было сознавать, что вот я, Аскольд Алексеевич Эпов, до сих пор живший сам в себе, открываюсь для других. Так, наверно, радуется проклевывающийся из скорлупы цыпленок.

С вопросами я столько навозился, что все ответы у меня продумались автоматически, и я без задержки выдавал их. Если мой ответ совпадал с Валиной мыслью, она удовлетворенно кивала, если нет, вскидывала брови.

— Твой любимый классический поэт?

— Пушкин.

— Так… А современный?

— Пушкин.

— Современный! — подчеркнула Валя.

— Пиши, пиши — Пушкин!

— Ты что, Эп, современных не читаешь?

— Не почитаю.

— Значит, не дорос еще.

— От Пушкина-то дорастать? До кого? — возмутился я.

— Ладно-ладно, оставайся со своим Пушкиным, — сдалась Валя. — Твои любимые предметы?

— Математика и физика.

— Так… Нелюбимые?

— Один русский.

— Ой ли? — усомнилась Валя. — А английский?

— М-м…

— Не бойся, не обижусь.

— Я не боюсь. Просто мне стало интереснее. Нет, правда! Кстати, переведи одну фразу!.. Сейчас… М-м, ага!.. Here's a health to thee Mary.

— Твое здоровье, Мэри.

— Правильно! А знаешь, откуда это?.. Эпиграф к стихам Пушкина:

Пью за здравие Мэри,Милой Мэри моей.Тихо запер я двериИ один, без гостей,Пью за здравие Мэри.

У меня даже мысль появилась выбрать из Пушкина все на английском языке, так, для интереса, хотя кто-то, наверно, давно уже выбрал и защитил диссертацию.

— Эп, я же говорила, что в тебе спит англичанин и что я разбужу его! Кажется, разбудила.

— А знаешь, Валя, он, по-моему, не спал, а дремал. Еще до тебя я Вовке Желчышеву придумал кличку Елоу[31]. Все подхватили, но, конечно, на русский лад — Еловый!