Ежи Ставинский - ЧАС ПИК Страница 27

– Кто там? – спросил слабый голос. – Максимович.

Она долго возилась с замком, наконец дверь отворилась. Придерживая на груди выцветший халат, Боженцкая смотрела на меня, как моя бабушка на фигуру святого Антония. Волосы ее были растрепаны, веки отекли, а кожа лица казалась почти синей.

– Вы?!

– Я же сказал, что не забуду о вас,- улыбнулся я.

– Кто теперь верит таким словам,- вздохнула она и отступила назад.- Пожалуйста, прошу вас, входите… У меня такой беспорядок… Но я ведь и подумать не могла…

Я оказался в коридорчике, а скорее, в крохотном квадрате между дверями – точно в лифте. Боженцкая снова отступила, и я вошел в комнату. Она бросилась убирать постель, но по ее движениям и по тому, как она держала голову, было видно, что она очень слаба. В какой-то момент она так покачнулась, что поспешила сесть на тахту.

Видно, они жили здесь вдвоем до смерти Боженцкого, потому что на письменном столике лежали чертежные принадлежности и готовые к работе рейсфедеры, стояли бутылочки с тушью и фотография моего деятельного покойного коллеги. Это была маленькая часовня, созданная в честь умершего, благодаря ей Боженцкая постоянно испытывала скорбь, все время заново переживала постигшее ее несчастье. Теперь она смотрела на меня подозрительно, с недоверием, глаза ее блестели от жара, а тело содрогалось, и она никак не могла унять эту дрожь.

– Вы больны, не правда ли? – спросил я, кивнув в сторону тумбочки у тахты, где стояли лекарства.

– Э, пустяки! – отмахнулась она.- Я могу работать!

– Только давайте без бравады,- сказал я и неожиданно схватил ее за руку.

Она вздрогнула, как пугливая овца. Рука ее горела.

– Тридцать восемь с десятыми! – определил я.- Что с вами?

– Да что-то там записали в истории болезни.

– А эта температура?

– То падает, то поднимается. Не стоит говорить об этом.

– Нет, давайте поговорим об этом,- возразил я.- Я подозреваю самое худшее. Вам просто не хочется жить.

– А разве я обязана жить? – вызывающе спросила она.

– Вот именно. Наверно, вы скажете «не для кого».

– Не для кого.

– И обществу вы не нужны, не правда ли? Все места под солнцем заняты.

– Если я умру, никто меня и не хватится. Разве что дворник, да и то месяца через два. Тогда выломают двери, и начнутся хлопоты с похоронами.

Она сказала это спокойно, без истерии, точно говорила о бесспорных фактах.

– Ладно. Знаю я эти дамские настроения. Умереть тоже надо уметь с достоинством.

– Да что вы знаете об этом!

– Вы давно не делали маникюр,- огорченно констатировал я.

Она так отдернула с колен руки, как если бы я плеснул на них кипятком.

– Ваша болезнь неизлечима, так что ли? – Не знаю. – А почему вы не знаете?

– А потому, что меня направили в санаторий… а за путевками большая очередь. Впрочем, я не очень-то и хлопотала об этом. Зачем? Раз уж вы хотите все знать, я вам скажу: мне и так на днях перестают платить пособие. Смешно было бы надеяться, что за эти несколько дней я найду работу… Вам понятно, что у меня нет денег на санаторий? И давайте лучше не говорить об этом. Вы, вероятно, пришли с какой-то целью?

– Да. Хотел узнать, что слышно у вдовы покойного коллеги. И хватит распускать нюни. Что это за санаторий?

Название его ничего мне не говорило. Разветвленная сеть лечебных учреждений всегда представлялась мне в виде некоего таинственного лабиринта, по которому бесконечно бродят толпы стонущих. Мне лично готовился туда путь без бюрократической волокиты: вход через одни двери и вскоре же вынос через другие. Я встал, притворяясь по-прежнему энергичным.

– Я сейчас вернусь.

Эльжбета наблюдала за мной исподлобья, как травленный кролик. Добиться чего-либо здесь можно было только терпеньем. С трудом спустившись по лестнице, я взглянул на часы: было около семи. Это воскресенье растягивалось, как резина. На улице я быстро отыскал автомат и набрал номер.

– Шеф, дорогой, извините, что я звоню в воскресенье,- сказал я.- Но речь идет о жизни человека Надо немедленно достать путевку в санаторий.

– Как же я могу ее достать в воскресенье? – удивился он.

– Но я должен что-то ответить сегодня.

– Путевка нужна нашему сотруднику?

– Речь идет о жене моего друга, который погиб год назад. Она совершенно одинока, надломлена психически и из-за болезни потеряла работу. Ей уже не хочется жить. Я должен отправить ее в санаторий, потому что она или умрет, или покончит с собой. Боюсь, что это вопрос нескольких дней.

– Она красивая? – не без подозрения в голосе спросил директор.

– Некрасивая и совершенно опустившаяся. Так как пособие по смерти мужа на днях кончается, все расходы по лечению я оплачу сам.

– Из собственного кармана?

– Хлопотать о денежном пособии сейчас нет времени. Впрочем, я с искренним удовольствием помогу ей.

Директор с минуту молчал, явно удивленный моим тоном.

– Ну, ну,- сказал он наконец.- Продиктуйте мне, пожалуйста, ее имя и фамилию. Завтра утром я попробую это уладить.

– Хотелось бы, чтобы она завтра уехала,- добавил я.- Спасибо вам. Пожалуй, я уж больше никогда не побеспокою вас в воскресенье.

– И совершенно зря. Побольше бы таких звонков, коллега!

Я вышел из будки, довольный своим директором. Если он обещал что-то, можно было спать спокойно. Напротив, на Кручей улице, светилась витрина фруктового магазина. К счастью, в Варшаву недавно завезли много апельсинов. Я покупал в магазине все подряд, точно деньги жгли мне руки. Схватив в охапку огромный пакет, я побежал искать цветы. Вдруг мне показалось, что каждая минута опоздания может привести к катастрофе, что Эльжбета умрет от разрыва сердца, отравится газом или выбросится из окна на мостовую, а следовательно, судьба и на этот раз не позволит мне согреть мое продрогшее тельце. Не обращая внимания на боль в паху, я побежал к ее дому и что было духу помчался по скрипучей лестнице. Отдышавшись у дверей, я появился в комнате Эльжбеты, как фея перед Золушкой. Она продолжала сидеть на тахте, но я заметил, что волосы ее были уже кое-как причесаны. Я воткнул цветы в вазу, вывалил на тарелку апельсины, прямо на стол высыпал пирожные, конфеты, шоколад и разную прочую снедь. От всей этой гастрономической роскоши в ее мрачной комнате сразу посветлело. Эльжбета продолжала сидеть, как изваяние, но вдруг у нее странно задрожали мускулы щек. Она ничего не могла понять: вчера надутый и важничавший, я заставил ее не один час прождать в секретариате затем только, чтобы раздраженно сообщить об отказе, а сегодня хлопотал вокруг нее, точно мать родная.

– Вы в состоянии согреть чай? – резко спросил я.

Это внезапно оживило ее. Она встала и подошла к газовой плитке у окна. Там лежала пачка чаю, оказавшаяся пустой.

– Чая нет,- тихо прошептала она. Я бросил ей на окно пачку английского чая со стола изобилия. Заметив, что Эльжбета едва стоит па ногах, я подошел поближе, чтобы в случае чего поддержать ее.

– Вероятно, завтра вы уедете в санаторий,- сообщил я.- И вы должны вылечиться, иначе не сможете работать.

В этот момент она как раз зажигала дрожащими руками газ, ломая спички одну за другой: эта женщина окончательно растерялась. Я хотел встряхнуть ее, дать ей тумака, пощечину… Но вместо этого вынул у нее из рук спички и сам зажег газ.

– Зачем вы это делаете? – вдруг воскликнула она.

– Со скуки.

– Не хотите же вы сказать, что это вас развлекает!

– Очень развлекает! Я рад, что могу провести с вами этот вечер.

– Ну что за вздор!

– Эльжбета, я буду считать себя вашим должником.

– Но у вас столько возможностей провести вечер в сто раз интереснее! Это просто какая-то дикая насмешка!

– Я говорю совершенно искренне,- серьезно возразил я.- Мне не хочется уходить отсюда.

– Но почему? Что случилось? – вскричала она. Она хотела понять, что все это значит, и я обязан был объяснить ей. Можно было бы, конечно, долго распространяться на тему о моей дружбе с Боженцким, о том, какой он был товарищ, о его конспектах, но она не поверила бы. Я выбрал самое простое толкование.

– Разве это так трудно понять? – улыбнулся я.- Вы мне нравитесь, вот и все.

Мы смотрели в глаза друг другу, и она первая опустила их. Такой аргумент рано или поздно примет любая женщина. Чайник шумел на плитке. Эльжбета, опершись о подоконник, растерянно молчала.

– Извините,- добавил я.- Может, получилось невежливо. Не будем больше говорить об этом.- И я, наклонившись, поцеловал ей руку.

Она подняла на меня влажные глаза и улыбнулась. Эта улыбка. на минуту сделала ее лицо не таким бесцветным.

– Независимо от причины… я очень вам благодарна… Если бы вы сегодня не пришли…

– Знаю,- прервал я ее.

Где-то высоко над нами парил дух Боженцкого и по-ангельски улыбался мне. Наконец-то мое чувствительное тельце стало отогреваться.