Аркадий Первенцев - Матросы Страница 27

— Не то? — спросил Чумаков. — Говори, не обижусь.

— Гаврила Иванович, деньги нужны на это. Д е н ь г и. И не из наших двух кошельков, а из государственного кармана. Для таких планов нужно решение правительства. Это сотни миллионов рублей. А так что? Облака вроде и густые, а киселя не наваришь…

— А как же добиться решения?

— Не так просто. Если бы один Севастополь нуждался…

— Все же, как решают там? Кто-то должен доложить?

— Конечно, и мы, и флот по своей линии…

— Докладываете?

— Понемногу. С оглядкой. А больше в своем собственном соку варимся. Еще флотские имеют размах, а мы, гражданские… Да для чего тебе все это нужно?

Чумаков помедлил и тихо сказал:

— Севастополец же я…

Иван Васильевич откинулся в кресле и принялся мечтать вслух о том, какой нужно бы выстроить город, как распланировать, куда выйти с новыми улицами.

— Надо расширяться к Херсонесу. Скажешь, воды там мало, грунт кременистый? Зато просторы какие! А вода и сады вслед человеку придут. Сами не придут — притянем. Когда-то давно шумел Херсонес. Какую торговлю вел, какие виноградники были на древнем Трахейском полуострове! По моему мнению, флотский народ, конечно, должен тут жить, ближе к твоему железному водоплавающему хозяйству, а гражданское строительство надо туда вытягивать. — Председатель медленно встал, прошелся из угла в угол. — Да что выгадывать у пустого закрома? Севастополь в развалках, а мы Херсонес заселяем. Такие уж, видно, все мы, помечтать любим…

— А вот ты меня своими мечтаниями больше убедил, Иван Васильевич, чем докладом о своих заседаниях.

— Вон как! В чем же я тебя убедил, старина?

Приближался момент, когда надо было высказать свои мысли другому, а как еще он их примет?

Иван Васильевич задержал протянутую ему на прощанье руку, сказал:

— Подожди, Гаврила. А не стыдно нам будет? Скажут там: сами не могли решить. — Иван Васильевич присел в кресло и усадил против себя старого товарища по несчастьям. — Ты не знаешь, а нам приходится частенько слышать упреки оттуда. Каждое новое письмо в Москву — подзатыльник местному руководству. Даже если самое высокое начальство письма не читает, кто-то дотошный ведет им учет, нанизывает как бублики на нитку. Как полная вязка набирается — нас по макушке.

— Неужто и вам попадает? — обрадовался Чумаков.

Его просиявшие глаза развеселили председателя.

— А ты думаешь, у нас сахар? Скажу тебе откровенно: кресло современного руководителя начинено динамитом. Никто не знает, когда бикфордов шнур догорит и кто спичку чиркнет… Я принял сегодня двадцать три индивидуальности, и минимум пятнадцать из них уже строчат на меня письма по восходящему принципу. А это, Гаврила Иванович, бублики, связка, бикфордов шнур.

— Бедные вы люди, а мы-то вам завидуем.

— Напрасно. Не завидуйте. — Иван Васильевич взъерошил куцыми пальцами свой некогда изумительно золотистый чуб, ныне подпаленный по вискам и с затылка белыми огоньками. — А тебе помогут. Есть зацепка — ты старожил, разбомбленный. Теперь бы какую-нибудь писульку от тебя выудить, и мой бюрократический нрав будет полностью удовлетворен.

Гаврила Иванович без лишних фраз, чуточку посапывая в усы, извлек из бокового пиджачного кармана сочиненную бригадой бумажку и протянул председателю.

Тот читал ее внимательно, не с пятого на десятое.

— Ты смотри как здорово? — похвалил Иван Васильевич вполне искренне. — Ишь ты, класс гегемон! Умеет! Правильно. Не для тебя, а для меня поддержка на заседании. Впервые такое низовое ходатайство. Никто не вякнет, уверяю. Это, брат, тебе не казенные слова, тут «треугольниками» и печатями не пахнет.

Не ожидал Гаврила Иванович, что так воздействует на председателя простая бумажка, и расчувствовался. Прием затянулся, и за тонкими дверями уже слышались возмущенные голоса остальных из «четверговой сороковки» — так с горьким юмором называли прием по жилищным делам.

Председатель тоже понимал — пора заканчивать беседу. Встал, полуобнял Гаврилу Ивановича.

— Писать пиши, — сказал Иван Васильевич, — только не переходи на личные просьбы. У тебя мысли нужные и помогут нам базироваться в случае чего. И еще уговор: персонально про нас чего-нибудь не накатай… Забудешься в пылу пролетарского гнева. Не к чему… Мы же договорились. Мой голос за тебя…

— Помилую, — пообещал Чумаков с довольной улыбкой и молодцевато удалился, стараясь не замечать полетевших ему вслед упреков заждавшихся сограждан. И тут, как и при последней реплике председателя, Гаврила Иванович снисходил к извечным человеческим слабостям.

Хорошее настроение, солнечный день, сменивший наконец ряд хмурых дней, и свободное время, потраченное Гаврилой Ивановичем с толком, завели его в пивнушку на трамвайном «пятачке». Там бойко торговала известная уже нам буфетчица Тома.

— Как же так, дорогой товарищ? — журила его Тома, наполняя стеклянную кружку жигулевским пивом. — Клавдия сообщает: «Гаврила Иванович теперь Корабелку строит», а я тебя не вижу. Табель-то от Корабелки у меня. Кто туда идет, меня не минет. Разговор есть к вам.

Многозначительно произнесенная последняя фраза насторожила Гаврилу Ивановича — Тома всегда приносила на хвосте недобрые вести.

Нетвердыми от скрытого волнения руками он взял кружку и тарелку с запеченными яйцами.

— Угощайтесь… Яички — на ваш вкус, Гаврила Иванович, соль тоже крупная. Еще остались зубы? Скрипит соль…

Вздорная болтовня буфетчицы заранее раздражала, и старый каменщик, занявшись яйцами и пивом, поругивал себя за то, что завернул к продувной шинкарке; все в ней ему было неприятно: и развязный язык, и противные манеры, и птичьи брови.

Пока времени для откровенностей не выгадывалось: мешали посетители. Заходили разные люди, в большинстве своем мастеровые или старые боцманы, расставшиеся с морем и обрекшие себя на поиски камня, пиломатериалов и шифера для личного строительства. Пили наспех, оставляли копеечные чаевые. Тома брезгливо дном кружки смахивала монеты в денежный ящик.

Обстановку оживил веселый Павлик Картинкин, затормозивший возле заманчивого фанерного храма свой дребезжащий грузовик.

— Симферопольского!

— Нет для тебя симферопольского, — обрезала его Тома. — Получишь, когда заявишься сюда без путевого листа в кармане.

— В горле першит, тетя Тома, — взмолился Павлик.

— Промочи его безалкогольной жидкостью.

Пенная струя хлебного кваса ударила в пол-литровую кружку. Павлик запротестовал. Тома выразительно повела бровями, и молодой водитель, обернувшись, увидел Чумакова.

— Приветствую! — Павлик расшаркался.

— Теперь вижу, почему у тебя все время шины спускают, — Гаврила Иванович сердито зашевелил усами, измазанными яичным желтком.

— Только безалкогольные напитки, — оправдывался Павлик, с отвращением выдув кружку квасу.

Через минуту в раскрытые двери пивной ворвались запахи выхлопных газов, и вдали погас шум бешено укатившего грузовика.

— А ты держишь порядок, — похвалил буфетчицу Чумаков.

— В Севастополе должен быть полный порядок.

— Какие же новости ты мне хотела сообщить, Тома?

— Дело деликатное… Ну, пока людей нет… — Она притворила дверь, подсела поближе и сочувствующим тихим голосом, закатывая глаза, поделилась с Чумаковым своими нарочито туманными предположениями насчет Катюши. Ей не терпелось сказать главное, полностью выложить свои подозрения. Но, видя, как сразу же помрачнел каменщик, она решила ограничиться пока полунамеками и красноречивыми вздохами, а они брали за живое Гаврилу Ивановича покрепче, чем железные слова прямой правды.

— Скучает Катя, изменилась, на танцы не ходит, в кино не ходит. Клавдии ею заниматься некогда, вам — тем более. Какая ей пара Аннушка? И чего это они вдруг задружили?..

Тома влила изрядную порцию отравы в душу каменщика. Не зря всю жизнь он не любил новостей, спокойнее без них жить.

— Что же ты предполагаешь? — Гаврила Иванович отряхнул крошки с колен и, не глядя на Тому, принялся отколупывать присохшие у ногтей кусочки раствора. — Петр, что ли, всему виной?

— Нет.

— А кто же?

— Борис.

— Нет же его, — сердито буркнул Чумаков, — уехал.

— Тем более, раз нет… — Тома вовремя поджала губы.

Чумаков смотрел на нее уже с нескрываемой злостью.

— Задала задачу! Подсунула… Ладно, не разводи догадок, раз сама точно не знаешь.

— Не хотела вас огорчать, Гаврила Иванович. Понадобится помощь — сделаю любое одолжение.

Чумаков негнущимися пальцами нащупал пуговки на рубахе, застегнул их и, тяжело ступая, вышел на улицу.

Домой — вверх по Красному спуску. Здесь строили дорогу, машины не пропускали. Мостили и выше — улицу Ленина. Хорошо. Если разворочено строителями — хорошо. Начали — закончат. Севастополь… В ушах уже не буравил ехидный голосок буфетчицы, а гремел зычный бас Хариохина: «Кому из мастеровых доводилось когда-нибудь строить такой город? Ни одного белого волоска на голове не прибавится, а мы уже кончим, фартуки снимем, глянем — а город стоит! Гордо рабочему человеку? Разве не гордо!»