Анатолий Марченко - Смеющиеся глаза Страница 27

— Точка, — резко произнес Павел. — Понимаешь, точка. Отныне и вовеки. Ясно?

— Ясно, Павлуша, — просияла Лариса.

— Вот так, — как бы ставя точку, тихо сказал Павел.

Он повернул голову в мою сторону и только теперь увидел меня.

— А, это вы… «Нарушитель», — смущенно сказал он. — Все еще с заставой расстаться не можете?

— Как видишь.

— Ну что же… Нравится?

— Нравится.

— Дело хозяйское. У каждого свои глаза. Небось о Нагорном писать будете?

— Есть такая мысль.

— И про то, как он свою жену удержать не смог, а на чужих невест поглядывает?

Я понял, о чем Павел ведет речь, но как можно убедительнее постарался растолковать ему, что он глубоко заблуждается, думая о Нагорном так плохо.

— Заблуждаюсь? — с укоризной переспросил Павел. — Уж мне виднее, товарищ Климов. Да взять хотя бы последний факт. Неизвестные появились в поселке, так Валентина скорей ко мне. Собирай, говорит, дружину по тревоге, Василия Емельяновича не могу найти. Ну, я секунду какую помешкал, так она меня чуть не избила, с кулаками набросилась.

— Ее чувства понятны, — возразил я. — Да и тебе ли объяснять, что не лично Нагорному дружина помогает.

— Это ясно. Как дважды два. Я сам, если бы с Нагорным даже на ножах был, и то в любую секунду пришел бы заставе на помощь. А только она до этого случая небось ко мне ни разу не прибежала.

— Прибежит, жди, — поспешно вставила Лариса. — Подружка до плохой погоды.

Павел метнул на нее сердитый взгляд, она тут же умолкла и, поколебавшись, вышла из комнаты.

— А в лесу, когда стрельба открылась, посмотрели бы вы на нее, — продолжал он. — Побледнела, всем телом задрожала. «Павлуша, говорит, убьют его, убьют». Кого, спрашиваю. Знаю, о ком она печется, а все-таки спрашиваю. «Аркадия Сергеевича», — отвечает. Вот оно как, товарищ Климов. Расхвастался я тогда, помните, когда на заставу вас подвозил. Правду люди говорят: «Не хвастай, когда в поле, а хвастай, когда с поля». Так мне и надо.

Мы помолчали.

— Вы вот статьи пишете, рассказы всякие, — повернулся ко мне Павел. — Скажите, как жить в данной ситуации?

Я задумался. Вопрос был не из легких. Утешать — все равно, что отделаться от человека, не сказать ничего.

— На твоем месте я бы боролся за свою любовь. Согласен?

Павел отозвался не сразу. Он сидел потупив голову и время от времени поднимал ее, всматриваясь в меня таким взглядом, будто не понимал, кто сидит перед ним.

— Бороться… — наконец выговорил он, и я по голосу почувствовал, что горло его перехватывают сухие горькие спазмы. — Любовь — это не война. Тут не требуются победители и побежденные. Каждый идет навстречу друг другу. Да что там — идет! Бежит, летит, если любит. При чем тут борьба!

И я мысленно согласился с его справедливыми словами.

— А, ладно… Вы что думаете, я горьким пьяницей стану? Или пойду и лягу под паровоз? Нет, товарищ Климов! Не дождется она этого… Уеду я отсюда… Уеду. Не верите? Уже и маршрут наметил. С геологами, в тайгу. Жизнь хочу своими руками пощупать.

Меня не удивили его слова. Я понимал, что та обстановка, в какую попал этот простой, скромный парень, потребует от него поисков нового трудного счастья.

— А о Нагорном я просто так, — смущенно закончил Павел. — Это — человек. И он ни при чем. Валюху жалко — не смотрит он на нее. Нонну дождется. Вот увидите, дождется. Сама прибежит.

— В кино пора. Опаздываем! — донесся с улицы нетерпеливый голос Ларисы.

— Пойдемте с нами! — горячо предложил Павел. — Пойдемте? В последний раз хочу на нее поглядеть.

Я понял, что он говорит о Вале.

— Эх, товарищ Климов… А у вас счастливая любовь была?

Я вспомнил Женю, худенькую девушку с бархатными глазами, стремительную как ветер, свою первую любовь. Вспомнил, как случайно разошлись наши пути, и жизнь моя сложилась совсем по-иному. Что я мог ответить на его вопрос? Единственное, что нет на свете любви беззаботной и безмятежной, что истинная любовь — это и яркое, как пламя, счастье, и неутихающее волнение, и захватывающая всю душу грусть, и безмерная радость, и светлая мечта о будущем.

Мы вышли на крыльцо.

Вечерело. Стадо коров с возбужденным мычанием торопливо втягивалось в улицу поселка. Где-то в стороне, кажется у клуба, тарахтел движок. Из открытого окошка соседнего дома доносились звуки радиолы. Грустный девичий голос пел:

Мы с тобой два берегаУ одной реки…

— Эх, — с досадой махнул рукой Павел. — Два берега! Придумают тоже…

19

В дневнике у меня сохранилась запись:

«От каждой пограничной ночи веет тревогой, и каждый наряд, вернувшийся на заставу, словно хранит в себе частицу этой тревоги. Здесь не покидает меня чувство того, что я живу в маленьком дружном гарнизоне, который не знает покоя, как не знали его фронтовики. И потому во мне словно просыпается моя юность — беспокойная, трудная, но светлая».

После памятной ночи, когда я получил пограничное крещение, на заставе почти ничего не изменилось: уходили и возвращались наряды, пограничники собирались на политические занятия, со стрельбища неслись гулкие автоматные очереди.

Сильно изменился Нагорный. Обычное спокойствие и выдержка порой покидали его. Скупые вести, приходившие из города, куда отправили его дочку, были безотрадными: Светланке становилось все хуже и хуже. И волнение Нагорного передавалось всем. Увидев своего командира, пограничники стихали. Мария Петровна уехала в больницу к внучке. Перед этим она часто ходила по комнате то с платьицем, то с ленточкой Светланки, тихо шептала что-то и вздыхала.

Как-то я прогуливался в березовой роще неподалеку от заставы. Лишь кое-где на березках удержались неживые поблекшие листья. Еще совсем недавно березы кружились веселым зеленым хороводом. А сейчас здесь было пустынно, как-то слишком просторно, и одиночество давало знать о себе с еще большей силой. Но березки все же не унывали. Они с мудрым спокойствием ждали прихода ненастья.

Был один из тех дней поздней осени, когда уже нет настоящего тепла, когда на всем вокруг лежит отпечаток тихой спокойной грусти и когда как-то особенно ясно работает человеческая мысль.

Не помню, долго ли я пробыл здесь. Помню только, что совсем поблизости от меня послышались голоса. Мне не трудно определить, кому они принадлежали.

— Смотрите, ромашка, — удивленно проговорила Валя, приседая к земле.

— Скоро замерзнет, — глухо отозвался Нагорный.

— Выживет, она сильная, — возразила Валя и, помолчав, спросила: — Как со Светланкой, Аркадий Сергеевич?

— Спасибо. Лучше. Теперь лучше, — с какой-то особенной теплотой в голосе сказал он.

Я думал о том, как бы мне незаметнее уйти отсюда. Но понял, что сделать это почти невозможно. Стоит мне сдвинуться с места, как зашелестят сухие листья, и острый слух Нагорного уловит даже едва различимые звуки.

Так я сделался невольным свидетелем их разговора. Собственно, разговора-то почти и не было. Они стояли близко друг возле друга, но никто из них, видимо, не решался заговорить первым.

— От вас молоком пахнет, — вдруг сказал Нагорный. — Парным.

— Ой, вам неприятно?

— Нет, хорошо. Детство вспоминается. И раннее утро…

Валя испуганно заглянула в его глаза. Мне показалось, что она непременно поцелует их, сначала один, потом другой.

Но этого не произошло. Валя отшатнулась от Нагорного и неуверенно отступила назад. Что-то беспомощное появилось сейчас в ее облике.

— Вы… о ней думаете, — еле слышно сказала Валя. И мне стало страшно от этих слов.

И она, не взглянув на Нагорного, побежала прочь. Между стволами берез замелькало ее зеленое осеннее пальто. На бегу она зацепилась ногой за пенек, со всего размаху упала, быстро и стыдливо поднялась, помчалась еще быстрее и скрылась из виду.

Нагорный медленно зашагал в том же направлении. Он шел с опущенной головой и, наверное, видел едва приметные следы, которые оставили на осенней листве быстрые Валины ноги.

На следующий день Нагорный попросил у начальника отряда отпуск и поехал в город, чтобы быть рядом с больной Светланкой.

Я заскучал и через неделю приехал к нему в больницу. Он встретил меня радостной улыбкой.

— Ей лучше? — нетерпеливо спросил я.

Ничего не ответив, Нагорный провел меня в больничный садик. Там у тихих задумчивых деревьев собралось несколько девочек и мальчиков дошкольного возраста. Впереди стояла Светланка в меховом пальтишке и остроконечной теплой шапочке. По всему было видно, что ребятишки играют в какую-то увлекательную для них игру, а Светланка выполняет роль командира.

— Пограничный наряд. Предъявите документы! — услышал я ее звонкий голосок.