Иван Шамякин - Сердце на ладони Страница 28

На следующий день я пошла на Каштановую, где жил Павел. Там тоже начудила. Знаете, что выкинула? Будто бы я сестра Павловой жены, разыскиваю их. Люди, которые поселились в том доме, растерянно пожимали плечами: они тут недавно и никого не знают. Заплаканная, я показывала письмо, которое сама же написала. «Они жили здесь, вот адрес. Что ж мне делать? Я приехала издалека, из Харькова». Ходила по соседям. Одни делали вид, что им ничего не известно. Другие не скрывали своего недоверия. Но потом две старые женщины, должно быть, поверили мне и рассказали всю правду.

«А мальчик? Где мальчик? Тарасик». — «Говорят люди — в немецком детском доме», — ответили старухи. В тот же вечер я спросила отца, есть ли детские дома в городе. «Зачем тебе?» Я рассказала ему о вашей просьбе и как искала малыша. Отца это испугало. Он сердито сказал, что я погублю и себя и его своими неразумными поступками. Тогда я заявила, что больше не буду стеречь дом и жарить Гроту крольчатину. «Надо жить и бороться, как он», — кивнула я вверх, имея в виду вас, Антон Кузьмич. «Он солдат, — сказал отец, — а мы с тобой штатские люди; я старый врач, ты девочка, ребенок». Тогда я выложила ему все, что услышала от вас! Отец вынужден был сдаться. Только попросил, чтоб я сама ничего неделала, обо всем разузнает он. Через неделю, вероятно, точно не помню, отец сказал, что можно, если я хочу, съездить в детский дом в Высокой Буде, это километрах в пятнадцати от города.

— Я знаю. Там и теперь детский дом, — кивнул Ярош.

— Жена бургомистра Тищенки, старая богомольная баба, замаливая грехи своего мужа, занималась благотворительностью — опекала сирот. Мы поехали с ней на машине бургомистра. День был холодный и дождливый. Ведь стояла уже поздняя осень. Дети, худые, посиневшие, в одних рваных рубашонках, обступили нашу машину. Маленькая девчушка потянула меня за рукав и попросила: «Тетечка, дайте кусочек хлеба». У меня не было хлеба, я ничего не взяла, я не думала, что дети там такие голодные. В детском доме! Бургомистерша привезла пря-ники, поношенную одежду, возможно, отнятую у других таких же детей.

«Дайте им, Анисья Павловна», — попросила я. Старая ханжа, обычно слезливая и сентиментальная, там держалась важной дамой. «Во всем следует соблюдать порядок, милая, все делать организованно!» Не сразу дети нашли своего «пана шефа». Старый, небритый, какой-то мятый и пьяненький человек, директор или начальник, не знаю, как он у них назывался, встретил нас не слишком приветливо. Я отстала от патронессы и начальника и спросила женщину, работницу дома, нет ли у них мальчика Тараса Гончарова. «Нет, у нас есть Костя Гончаров. Ваня, позови Костю». Явился худой долговязый мальчик лет девяти. Нет, Тараса у них не было. И вообще дети такого возраста к ним больше не поступали. Только старшие. Может быть, эта женщина успела передать наш разговор директору. Или это был проницательный человек. Он вдруг доверился мне. Пока бургомистерша раздавала гостинцы, он стоял рядом и шептал:

«Слушайте, не надо нам благотворителей. Ничего нам не надо. Нас кормит население. Мы сами себя прокормим. Только пускай они не забирают детей. Вчера — пять мальчиков и пять девочек. Куда? Для усыновления. Кто их усыновляет? Где? Я должен знать. Я отвечаю за детей».

Директор явно подозревал что-то недоброе. Когда я рассказала обо всем отцу, он тоже встревожился. Потом я узнала: у детей брали кровь… их вывозили в Германию… Делали все, чтоб они забыли родину, свой язык…

— Ах, боженька! Чтоб не умели говорить по-нашему? — ужаснулась старушка, до сих пор слушавшая молча. Неумение «говорить по-нашему» казалось ей таким несчастьем, что она не выдержала.

— А что ж, бабушка, когда младенцев брали…

— Немыми делали? Ой, горюшко какое! — качала головой старуха. — Так и не нашли хлопчика? — Бабушка, видно, не все поняла из их разговора.

— Нашелся, — ответил старухе Ярош.

— Где ж он теперь?

— Это мой сын.

— Правда? Ах, боженька! — удивилась и от души обрадовалась старушка. — Дай же ему бог здоровьичка. Большой уже?

— В армии отслужил. Я завтра вас посмотрю, бабушка. Хорошо? — привычным движением развязывая тесемки на рукаве халата, сказал Ярош.

— Хорошо, доктор. Теперь вы частым гостем будете у нас.

Зося устало и виновато улыбалась.

Девушка на койке у окна, казалось Ярошу, впервые смотрела на него без страха.

Он встал. Слишком засиделся. Утомил, разволновал больную. Вон как блестят глаза. Ему не хотелось напоминать ей о прошлом. Но Шикович не давал покоя.

Ярош нерешительно спросил

— Скажите, Софья Степановна, вы не помните кого-нибудь из инфекционной больницы, с кем работал ваш отец… Кто ходил к вам…

Она задумалась.

— Я помню сестру… Клавдию… Ивановну, кажется. Еще была врач Вакулова. И врач Ли-берман. Но Либермана они угнали в гетто. Во время оккупации заходила к нам только эта сестра. Как же ее фамилия? — Зося наморщила лоб, сжала ладонями виски.

— Не надо вспоминать. Потом, — мягко попросил Ярош. — Спасибо вам.

— За что? — удивилась она.

— Доброй ночи, — пожелал он больным и направился к двери.

9

Майзис с женой и Маша приехали рано утром. Еще в тени не просохла роса. Еще спали дети и Шикович, проработавший до света. Но хозяйки уже возились в летней кухне под навесом. Им помогал Тарас. Разжег огонь под самодельной плитой, принес стол, дрова, продукты.

Утро выдалось на диво — солнечное, звонкое, с луга тянуло сыроватой прохладой, а бор дышал еще сохранившимся с вечера теплом. Торжественная неподвижность сосен предвещала снова зной. А может быть, грозу. Дождя просили и люди и деревья. Но что бы ни ждало впереди в этот долгий летний день, такое утро — все равно что дитя: приносит улыбку и радость.

Женщины были в хорошем настроении. Правда, посетовали на свою нелегкую дачную судьбу: опять гости!

— Шикович мой что-то поостыл, уже мало кого приглашает, — заметила Валентина Андреевна.

— Зато Антон старается.

— Сегодня, Галина Адамовна, больше всего гостей моих, — отозвался Тарас. — Но своих я могу принять на лугу. Кроме воды и простора, им ничего не нужно.

— Как не стыдно, Тарас! Твоим гостям мы всегда рады.

Галина Адамовна говорила совершенно искренне. Ее больше тревожили гости мужа, вернее, одна гостья — Маша. Она видела девушку раза два мельком в больнице. Почему вдруг Антону вздумалось пригласить ее? Разве мало коллег врачей? Майзис, например, это понятно.

Но тревога исчезла, как только Майзисы подкатили на своем красном запыленном «москвиче» и из машины вышла Маша. Девушка показалась Галине Адамовне не только неинтересной, но даже вульгарной. До неестественности рыжая, огненная, она, как бы бросая вызов, и платье надела необычной расцветки и фасона: красно-желтая, в кленовых листьях, легкая ткань словно не кроилась, не шилась, а прихвачена была на самой девушке по фигуре. Галина Адамовна улыбнулась, заметив, что Тарас разглядывает гостью, как некое диво.

Вышел Ярош, еще в пижаме, стал извиняться. Жена Майзиса оправдывалась, объясняла столь ранний приезд:

— Если мой муж что-нибудь вбил себе в голову, он не даст покоя ни себе, ни другим. Захотелось, видите ли, человеку стать рыболовом!

— Какой из него рыболов? Договаривались в шесть, а сейчас девять. Соня!

Ярош шутил, а сам посматривал на Машу, которая с детским восторгом озиралась по сторонам. Позвал:

— Тарас! Где Тарас? Маша приехала, чтобы с тобой познакомиться.

Тарас вышел к гостям — босой, в майке, в мятых парусиновых штанах. Поздоровался с Майзисом, с его женой, протянул руку Маше.

Та не подала руку застыла, словно в недоумении, а потом сказала, как показалось Тарасу, разочарованно:

— Вот вы какой! А я думала, вы как Антон Кузьмич.

Это заставило насторожиться Галину Адамовну: почему ей хочется, чтоб все были похожи на Антона Кузьмича?

Через некоторое время собрались на речку поудить. Ярош спросил:

— Тарас, идешь с нами?

— Нет, помогу на кухне.

Тогда и Маша обратилась к хозяйкам:

— Можно и я останусь помочь?

— Ну что ж, пожалуйста, — согласилась Валентина Андреевна.

Маша надела фартучек, ловко и красиво повязала косынку и сразу преобразилась — стала домашней и простой. И это вдруг понравилось Галине Адамовне. Присмотрелась лучше — и цвет платья не показался уже вульгарным, он хорошо подходил к красным волосам. Да и фасон не такой уж вызывающий — просто со вкусом скроено.

— Кто вам шил платье, Маша?

— Не поверите — совсем неопытная портниха. Я ходила во дворец железнодорожников на курсы кройки и шитья и там познакомилась с одной девушкой. Горбатенькая, знаете, а такая способная. Наша преподавательница чуть не лопнула от зависти, когда Геня сшила дипломное платье.

Маша засмеялась. И Валентина Андреевна засмеялась. И Тарас. Весело, дружелюбно. Галина Адамовна промолчала, но и сама невольно залюбовалась, глядя, как Маша готовит салат: кубики огурцов, картофеля, моркови у нее ровненькие, один в один, даже у них, опытных хозяек, не всегда такие получаются.