Василь Земляк - Зеленые млыны Страница 28

— Это вам, Мальва. Из моих Джерел. Ох, и постоял же в очереди! Берите, мне он ни к чему.

— Я же говорила тебе, Федь, что этот Домирель чудак.

— У нас могут быть деньги только в конце года, — понуро проговорил Журба. — Если подождете. А так… Я не разрешаю. Категорически. Не такой вы магнат, чтобы делать подобные подарки. А мы не такие бедные, чтобы их принимать.

— И правда. Хотите, мы отдадим вам хлебом?

— Хорошо. Я подожду. Берите и катайтесь на здоровье.

Мальва готова была на радостях расцеловать и До миреля, и Журбу, но уселась па велосипед и забыла о них обоих. Полетела показать себя Зеленым Млынам. Ее не было так долго, что Журба, а потом и Домирель встревожились. А между тем она объехала Зеленые Млы ны из конца в конец, доказывая лемкам, что не так уж несчастлива с Журбой, как им бы хотелось. А сама даже себе боялась признаться, что душа ее празднует и возвращение Домиреля, и свое возвращение в жизнь.

После сева озимых, едва над Вавилоном отплакало сретенье, Соснина вызвал правительственной телеграммой Чубарь и командировал его на юг в херсонские степи. Мальву еще застало в Вавилоне его первое письмо.

«Здесь такая бескрайняя степь и такие в ней разгулялись ветры, что я застегиваю душу на все пуговицы, чтобы ее не выдуло из груди. Живем здесь в вагоне теплушке, посреди степи, а с этого вагона должна начаться одна из самых крупных МТС на Украине. Называться она будет Надднипрянская. Уже принимаем машины, они прибывают сюда по железной дороге на наш блокпост, а мы ставим их прямо под открытым небом, зрелище поразительное. Люди здесь чудесные, с размахом и пониманием, мне с ними легко начинать, что ни говорите, Мальва, а простор совершает свое в человеке… Если можете и хотите — приезжайте. Ваш В. Сос нин». Тогда Мальва ответила ему неопределенно. А когда уехала в Зеленые Млыны, мать уже без нее получала письма Соснина и складывала их за образком нераспечатанными. Заглядывала к ним Рузя и норовила достать письма и прочесть. Зингерша прикрикивала на нее: «Не трожь! Не тебе писано…» Сама же Мальва не появлялась, совсем отбилась от Вавилона, и Рузя кляла ее, ведь в письмах могло быть и что-нибудь срочное… После жатвы Соснин замолчал и больше не отзывался. Надднипрянская МТС была создана и вскоре прославилась на всю республику.

Мальвин мальчишка оставался здесь, на попечении старой Зингерши, и я потом частенько видал его на улице. Когда ребенок пропадал, забирался в бурьян или на дно обрыва, где лазил на абрикосы, а затем засыпал под ними от усталости после целого дня беготни, наверху появлялась Зингерша и трубным голосом, который разносился на пол Вавилона, звала: «Сташко о! Сташ ко о о!» Это имя звучало в бесчисленных вариациях, когда Зингерша в сумерках выкликала его. Однажды она так и не дозвалась Сташка и пришла к нам, думая, что он забрел сюда. Валахи как раз ужинали, они уселись в кружок у стола, хотя тот и был четырехугольный. Зингерша постояла в дверях, внимательно осмотрела ужинающих и, не найдя среди них Сташка, обиженно процедила: «Ужинаете, Валахи, ну, ну, ужинайте». Потом зачем то поманила пальцем меня и, когда я вышел к ней в сени, сказала таким тоном, словно я не принадлежал к ненавистным Валахам: «Сынок, пропал Сташко, а я, видишь, слепая, может, ты бы поискал его, а? Где то заснул в бурьяне». Я отнес свою ложку, с которой вышел в сени, сказал, что потом доужинаю, хотя хорошо знал, что мне уже ничего от этого ужина не отведать (для Зингерши сказал, чтоб не думала, что мы тут голь перекатная), и пошел с нею искать Сташка. Зингерша шлепала юбками — она носила сразу несколько, хотя еще было лето, — я вел ее, погружаясь во все более густую тьму, на дне которой мерцал единственным огоньком огромный и пустой дом Рузи.

— Может, тут, у Рузи? — спросил я Зингершу.

— Мы с ней поругались. Я тут постою, а ты сбегай, спроси. А вдруг тут?..

В доме было две двери, одна широкая, ее прорубил для себя и для своего трактора еще Джура, там теперь вечная темень, к свету же вела другая дверь, с треугольным окошечком вверху. Я отворил ее, прошел через сени и, не стучась (в Вавилоне никто никогда не стучался), вошел в Рузину комнату. Рузя стояла голая, с распущенными волосами, и осматривала себя в высоком, пожелтевшем, полуслепом зеркале. В одной руке у ней была сальная свечка, и она водила ею с какой то удивительной осторожностью, словно боялась спугнуть свое отражение. Я только сейчас заметил, что волосы у нее блестели, как шелк, были еще влажны, расчесаны на две половины, с тем пробором, который не менялся у ней с тех пор, как я ее помню. Как только мог Джура не любить такую женщину, и как много проигрывает Клим Синица, не видя Рузю в этом зеркале… Заметив в нем еще кого-то (это был я), Рузя улыбнулась, отвела свечку от невысосанных детьми, почти девичьих грудей и спросила:

— Это ты?

— Я, тетенька… У вас не было Сташка Мальвиного?

— А он что, уже ходит к молодицам? Ха ха!

— Нет, пропал куда то…

— А я пришла с поля, выкупалась в пруду и смотрю на себя… — Она задула свечку. — Иди сюда! Хоть тебя поцелую… Ха ха ха!

Сумасшедшая, страх, убитый Джура — все это вместе погнало меня из этой хаты, хотя за минуту до того на меня смотрели совершенно разумные глаза, исполненные только ночной тоски. Зингерша все шлепала юбками и умоляла: «Не лети, малый, я ведь ничего не вижу, только слышу. А что она там, Рузя?»

«Спит…»

«Говорят, к ней Синица заглядывает. А я не верю. Это уж было бы черт те что. Твои Валахн должны бы знать. Родичи ж ее». «Что знать?» «Про Синицу».

Ничего они не знают, эти Валахи, и понятия не имеют, как хороша тетка Рузя после купанья и какие умные у нее глаза, — они одно твердят: сумасшедшая, хотя Синица и не придал значения этим пересудам, признал ее нормальной и даже поставил звенвевой. Синица ссылался на то, что Рузя грамотная, читает книги по агротехнике, будет учить других…

Сташка мы нашли дома, в хлеву, спал в желобе. Зингерши весь день не было дома, ходила с Отченаш кой в Прицкое на исповедь, а Сташко вот так присматривал за двором…

Когда я возвращался мимо Рузиной хаты, там было темно. Рузя уже легла спать. Может, и в самом деле Клим Синица вновь возродил ее для Вавилона?

Сегодня суббота, и в Зеленых Млынах лемки об эту пору как раз сбегаются выпить пива. Являются они, вымывшись и переодевшись в праздничное, чтобы заодно послушать на ночь божественную скрипку Сильвестра. Неужто и на этот раз скрипка не напомнит Мальве о сыне? Валахи говорят, что законного ребенка никто не бросит, а уж тем более на слепую Зингершу, которая и сама за эту весну впала в детство. А еще Валахи заявляли, что будь Сташко от Андриана, а не бог знает чей, они забрали бы его к себе. Зипгерша, услышав об этом, не осталась в долгу, бросила Валахам, тоже на людях, на празднике качелей: «Взяли бы, да и затюкали бы парнишку. Вы вон своих валашат держите, как следует, а то разогнали по свету (это, разумеется, был намек на меня). А мой при мне, выращу его еще на вашу голову. Выращу!» С тех пор Валахи никогда не поминали ни Мальву, ни ее сына на людях, а только дома… В каждой хате над нами вершат постоянный и нещадный суд, и из этого большого представления до нас доходят только паузы, которые каждый понимает и толкует во вред себе или на пользу.

Дзинь дзинь! Что за чертовщина, уже и в Вавилоне появился велосипед (кто? чей? и почему Валахи молчали об этом?). Прямо на меня летит на велосипеде женщина, ее тень падает с плотины на пруд, и там ее видно даже лучше, чем здесь, она взглядывает на меня, не узнает, проскакивает, к моему удивлению, едва дер жащийся мост, вылетает на гору, в Чапличев проулок, там снова «дзинь дзинь» (еще кого-то встретила), и я уже слышу ее на самом верху, во дворе у Зингеров. «Мама, мама! Откройте, это я…»

Мальва! С нею для меня весь мир вернулся сюда. И как это так получается в жизни — вот только подумаешь о человеке, случайно, невольно, а он уже здесь! Вот вспыхнуло для нее окошко, отворяется дверь и теперь в сенях дзинь дзинь дзипь дзинь! — а это уже для сына, только разносится повсюду. Скрипнули двери у Явтушка, великий вавилонянин вышел подышать ночным воздухом, а там, откуда Мальва прибыла, Лель Лелькович, тонкий знаток Вавилонского царства, испив пива, наверно, вытанцовывает с Паней Властовенко падеспань, и лемки восхищаются этой, пусть и не соединенной навеки парой. А мои перетрудившиеся Валахи спят как убитые. «Нашли?» — «Нашли…» — «.Бедное дитя. Вот так произведут на свет и забудут…»

Утром не то Рузя, не то Прися (обе уже успели здесь побывать) принесли Валахам весть; ночью вернулась Мальва, одна, без Журбы, заработала там на вредителях велосипед (вон какие у них премии!), на нем и прикатила, совсем больная, кашляет, не иначе как приехала умирать. Чахотка, замужество, чужая сторона — одно к одному, вот и выходит…

На качели собирались после обеда, народу набилось, как никогда, запрудили весь двор, и Мальва вышла к ним, со всеми здоровалась, а с Валахами обнималась, как и надлежит бывшим родичам, и пила, и смеялась, и дважды или трижды становилась на качели" с парнями, которые тут выросли. И с нею в Вавилоне стало уютно, а мне почему то вспомнился Журба, хата Парнасенок на пригорке и тихая покинутость Журбы в этой хате в ночные часы… Не под силу ему завоевать неукротимую душу Вавилона, воплощенную в Мальве. «А, чертенок! — заметив меня, проговорила Мальва и рассмеялась. — Вот видишь, снова мы тут…»