Евгений Наумов - Черная радуга Страница 29

Тут, в курилке, шли самые задушевные разговоры, открывались истерзанные сердца.

Инженер-связист Московских задумчиво бурчит:

— В загсах вообще следует вывешивать объявления для новобрачного аршинными буквами, чтобы от входа бросалось в глаза.

— Какое объявление?

— Формулу английской полиции. При аресте они говорят каждому: «С этого момента каждое ваше слово может быть использовано против вас». Дескать, отныне заткнись и помалкивай в тряпочку.

Его жена улучила момент, когда он подвыпил, разодрала на себе сорочку и выбежала на улицу, подгадав как раз на проходивший мимо патруль. А может, патруль специально подгадал. Инженера, который ни сном ни духом не виноват, повязали в собственной квартире, повезли и посадили в клетку — такой закуток в отделении, огороженный решеткой, куда сажают задержанного до разбирательства.

— И просидел я, как дикий зверь, в этой клетке тринадцать часов — без жратвы, без воды и, конечно, без курева. Это я, у которого прямая связь с главком, министрами! Что же о сирых говорить… Потом начальник явился. Обматерил меня и отправил в нарко, а разве там разбираются?

Его сосед, сумской хохол, которого все звали Тарапунькой, а некоторые Штепселем, сочувственно кивал. Он выгодно продал на базаре трех хряков, запил на радостях, потом закупил бочку пива и стал всех угощать бесплатно, «хотив подывытыся, як у раю будемо жыты». И «подывывся» — самого чуть алкаши не растоптали, бочку опрокинули.

Веня Рыбаков дал Матвею сигарету. Он попадал в нарко уже в третий раз и все по недоразумению. Началось с того, что он явился в цех пьяный, мастер стал отстранять его от токарного станка, а тот послал его подальше. Мастер не стерпел и набил ему морду, за что его, правда, судили и дали год условно.

— Как это — осужден условно? — рассуждал Веня злобно. — Преступление совершил не условно, голову мою об станок разбил не условно и повыбивал совсем не условные зубы, а мои собственные. Вот теперь у меня зубы условные — железные. А он, гад, условно осужденный…

— Вся закавыка в том, что ты был пьяный. Если бы трезвый, тогда бы ему не условно дали, — говорил бывший юрист Малый.

На завтрак привозили неизменную «шрапнель» — перловую кашу с рыбой жареной или консервированной, масло, чай, иногда вареные яйца, наесться можно. Матвей вообще был неприхотлив в еде и считал, что кормят сносно. И обед тоже неплохой, хотя и простой, без разносолов, правда. Зато ужин — неизменная молочная болтушка — оставлял желать лучшего. Тем более что на третьи сутки на Матвея напал «едун», обычная штука, и он готов был выть от голода.

Во время сухого запоя алкаш не чувствует голода, он только «загрызает». Организм переходит на питание сивухой, но там лишь голые калории, а белков нет и жиров тоже, вот и опустошаются резервы, запасы организма, иногда алкаш совсем высыхает. Потом, после выхода из штопора и нормализации, да еще на подпитке витаминами, организм начинает спешно пополнять опустошенные депо. Вот тут-то на вялого до сих пор и безразличного к еде алкаша нападает «едун». Он мечется, как голодный волк, высматривая, чего бы урвать. Предвидя это, Матвей запасся кое-чем еще с тех первых дней в наблюдательной палате, когда ничего не хотелось есть, — яйцами, маслом, хлебом — и хранил это в холодильнике. Но запас оказался съеденным в первый же холодный день, а «едун» продолжал одолевать. Выручил староста Миша, подкармливая его из своего мешочка, пока Матвей не наладил связь кое с кем из знакомых на воле, — тоже проблема, звонить алкашам не разрешают, вдруг начнет жаловаться или попросит привезти поллитру. А в письме не напишешь ничего об том — проверят и вычеркнут. Но Матвей написал обтекаемое письмо, и ему привезли бритву, туалетные принадлежности, сигарет, продуктов, денег. Нет, не друзья по бутылке, а другие, которые с Матвеем ни разу-то и не выпили, относились с сочувствием к его «залетам» и горькой беде и всегда готовы были выручить. Один из них, Саша Доценко, и прилетел на своих «Жигулях» — сам давно бросил пить и другим не советовал. А зарок дал, когда начал воевать за правду и вдруг обнаружил, что обложен: шагни не туда — и загремишь. Вот он и понял, что самое верное, на чем его могут подловить, — бутылка. От нее отказался, заодно от курева и даже от баб. «У меня растут крылышки», — говорил печально.

А к собутыльникам Матвей и сам не обратился бы: где их найдешь, шарахаются по шалманам, сами сшибают копейки и крутятся в штопоре.

Это было на седьмые или восьмые сутки его пребывания в нарко. Они сидели вместе с Мишей в пустой палате (контингент смотрел футбол или хоккей), между ними на койке лежал большой пакет с продуктами.

— Угощайся, — пододвинул он пакет Мише.

— Потом, — махнул тот, не отводя глаз от денег, зажатых в руке Матвея. Они посмотрели друг другу в глаза и все поняли.

— А как? — Матвей протянул ему пятерку.

— Сделаем, — Миша заковылял на костылях к выходу. В этом деле самыми опасными для них были не медсестры, не мордовороты, не персонал, которые могли заметить, а могли не заметить — тут уж от твоего искусства зависит, а собратья-алкаши. Доверься не тому, а он, слабая душонка, и побежит с доносом, заслуживая себе отнюдь не условное досрочное освобождение.

Тогда не миновать «вертолета» и прочих репрессий.

Но Миша не зря был старостой, изучил контингент. Пришел Андрей, коренастый неразговорчивый мужик в робе, заляпанной красками, хмуро и деловито взял из тумбочки холщовую сумочку и молча вышел.

— Так в сумочке и понесет?

— Не держи нас за придурков, — усмехнулся Миша. У него было длинное лошадиное лицо с умными черными глазами под припухшими веками. — Сумочка для отвода глаз, для продуктов. — А где он возьмет? У него же тавро на куртке и штанах: «нарко». Кто ему даст?

Миша терпеливо объяснил:

— Андрей на свободном режиме, может выходить и за территорию дурдома. Тут есть один магазинчик, но без сивухи, пиво иногда завозят, только для обслуги. Могут и психам из неврологического отпустить, им дозволяется. А нам даже чая не продадут. Но подальше, за пределами, большой микрорайонный гастроном и аптека. Там Андрей и отоварится. А тавро под кожухом не видно, у него хороший кожух.

— Но медсестра на входе может ощупать! Некоторые так делают, я видел.

— Он в сугроб сунет, до вечера. А вечером раздетый выйдет, будто покурить. Раздетых не щупают.

А в обед Матвея напичкали антабусом. Раньше его выдавали в таблетках, и медсестра после приема заставляла открывать пасть: не спрятал ли под язык, за гланды. Но некоторые так наловчились прятать, что и найти было невозможно, а потом, отойдя в сторонку, выплевывали гадость. Но свои же иуды продали, и тогда метод усовершенствовали: давали препарат в толченом виде и заставляли тут же запивать. Порошок под язык не спрячешь.

Пришлось Матвею, как ни противно было, покорно проглотить зелье.

— Все рухнуло, — сказал он Мише, войдя в палату. — Могу и выпить, а толку много ли? Один кашель и морда красная, будто крапивой настегана.

Многоопытный Миша только усмехнулся.

— Только что принял? Дуй быстро в туалет, нет, лучше в умывальник, там сейчас никого нет, и два пальца в рот. Если и всосется, то немного. А потом придешь.

Матвей выблевал гадость, умылся и с полотенцем, через плечо, насвистывая, прошел мимо медсестры.

— А теперь вот это, — Миша сыпанул из белого пакетика в стакан кристаллического порошка, налил воды, размешал пальцем. — Хлебни.

Матвей выпил, и ему свело скулы.

— Что это?

— Абсолютно безвредная вещь. Даже более того, полезная. Видел в вестибюле перечень продуктов, которые можно приносить в нарко?

— Видел.

— А что внизу написано? Красным?

— А-а… «Приносить лимоны строго воспрещается». Я еще подумал: ну и дурни, там столько витаминов.

— Не такие уж они и дурни. Лимон нейтрализует эту пакость. У меня лимонов нет, зато есть, лимонная кислота. Еще лучше.

Уроки народные! Внимай и говори: спасибо. Сколько раз они спасали жизнь и отводили беду.

И снова уколы. Матвей не боялся их, как некоторые алкаши, дрожащие и по-куриному заводящие глаза при виде иголок и окровавленных комков ваты. Но процедура была муторной, уколов множество. Раз на раз не приходится. Одна медсестра делала уколы легко, словно играючи, другая тыкала, как в доску, не попадала в вену и шарила толстенной иглой под кожей, шарила, потом вытаскивала ее и снова тыкала, пока алое облачко в стеклянной трубке не возвещало о том, что вена найдена: кровь под давлением устремлялась в шприц. Но и после этого умудрялась потерять вену и ввести глюкозу под кожу — на том свете бы тебе так вводили! Некоторые от этого теряли сознание, Матвей тоже не раз «отходил», сидя на кушетке и обливаясь потом.

— Не больно?

— Ваше дело колоть, наше — терпеть. Расплачиваемся за грехи наши — колите, режьте!