Евгений Евтушенко - Ардабиола (сборник) Страница 29

— Почему так много старух? — спросил Ардабьев.

— Потому что я сам — старуха… — усмехнулся фотограф и протянул Ардабьеву еще не повешенную фотографию. — Это совсем свеженькое…

Ардабьев увидел темный могильный крест, вкопанный в песочную площадку детсада. Две сувенирные бутылочки перед крестом. Онемело застывшие воспитательница и детишки с ведерками и совочками.

— Что это за крест? — спросил Ардабьев. — Кто его вкопал в детсаду?

— Никто не знает, — пожал плечами фотограф. — Те, кто забыл, от чего произошел крест.

— А от чего он произошел? — спросил Ардабьев.

— Ты тоже забыл? — печально улыбнулся фотограф. — От распятия.

Провожая Ардабьева до калитки, фотограф сказал:

— Что-то мне не хочется тебя отпускать одного… Может, теперь я тебя провожу?! Или переночуешь у меня? В фотокоровнике?

— Нет, — ответил Ардабьев. — Мать будет волноваться.

Сделав несколько шагов, Ардабьев остановился, не услышав скрипа калитки и поняв, что фотограф смотрит ему вслед, хотя, наверно, его уже не видит, потому что тьма была непроглядная.

— А вы знаете, все, что вы сделали, будет выставлено, — сказал Ардабьев.

— Не знаю, не знаю… — раздался из темноты голос фотографа.

— Вы знаете, — сказал Ардабьев. — Поэтому и работаете.

Ардабьев услышал, как скрипнула закрываемая фотографом калитка, и пошел. Деревянный тротуар подрагивал под ним, как в детстве.

«Утром на поезде — в Иркутск, а оттуда первым самолетом в Москву, — думал Ардабьев. — Немедленно сделать структурный анализ ардабиолы. Если был бы возможен химический аналог! А если нет? Если нет — тогда плантация ардабиолы…»

Ардабьев неприязненно поморщился, когда перед ним из темноты снова вырос тот же самый подросток.

— Плохо прикурилось, дяденька… — сказал подросток, холодно усмехаясь. В его руке был пистолет, направленный в живот Ардабьева. — Дяденька не хочет подарить одному моему скромному другу джинса? Дяденька разве не за гуманное отношение к советским детям? — изгиляясь, спросил он.

— А как подарить: с поясом или без пояса? — пробовал выиграть время Ардабьев.

Он что-то слышал о подобных историях. Это было, кажется, в курортных черноморских городах. Но здесь, в его родном, еще недавно патриархальном Хайрюзовске? Как по-дурацки можно погибнуть… Но нельзя рисковать ардабиолой из-за каких-то джинсов…

Нервы у подростка не выдержали, и пистолет заплясал у него в руках:

— Снимай джинса, животное! — истерически закричал он.

— Спасибо за комплимент, — сказал Ардабьев, расстегивая джинсы, вытягивая пояс. — Я всегда считал, что животное — это звучит гордо. Кстати, у меня была одна знакомая крыса, которую я уважал гораздо больше многих людей…

Пистолет вдруг выпал из трясущихся рук подростка на деревянный тротуар, и Ардабьев услышал совсем не тяжелый стук. Подросток схватил пистолет и снова направил его на Ардабьева.

— Пистолет-то у тебя игрушечный… — насмешливо сказал Ардабьев. — А вот пояс у меня настоящий. Ты заслужил хорошую порку, и ты ее получишь.

— Он не игрушечный! — завизжал подросток.

— Нет, игрушечный, — надвигаясь на него с поднятым ремнем, спокойно сказал Ардабьев. — И ты игрушечный. Игрушечный маленький фашистик.

— Бей, Пеструшка! — истошно крикнул подросток, вжимаясь в забор.

Но Пеструшка, неслышно стоявший за спиной Ардабьева, не мог поднять вдруг налившуюся страшной тяжестью руку с кастетом. Тогда Фантомас прыгнул и ударил Ардабьева кистенем в затылок точным черносотенным ударом. Перед глазами Ардабьева промелькнули три искаженных страхом и злобой еще совсем мальчишеских лица… потом почему-то белые стружечные кудри мальчика Вити… потом кепка, летящая поверх простыни на кровати с колесиками… потом ветка ардабиолы под красными замшевыми туфлями с белой прошвой… Ардабьев упал руками на забор и начал медленно сползать по нему.

— Пеструшка, подонок, бей! — прохрипел Философ и смазал его по скуле игрушечным револьвером-зажигалкой.

Пеструшка вскочил на спину упавшего Ардабьева и стал колотить его по голове кастетом.

— А ну-ка переверните мне его! — приказал Философ.

Пеструшка и Фантомас перевернули Ардабьева лицом кверху. Философ сел верхом на грудь Ардабьева, разорвал ему рубаху и чиркнул револьвером-зажигалкой.

— Так ты говорил, что этот револьвер игрушечный? — он поднес язычок пламени к груди Ардабьева.

Ардабьев дернулся и застонал. На миг открыл измученные глаза: перед его лицом дергался православный крестик на цепочке, высунувшийся сквозь расстегнутую черную кожаную куртку. Пеструшка и Фантомас в ужасе переглянулись.

— Так ты говорил, что я игрушечный? Что я фашист? Ну что ж, не все из прошлого надо отбрасывать… — словно захмелев, бормотал Философ, водя язычком пламени по груди Ардабьева.

— Бежим! — потянул Пеструшка за рукав Фантомаса.

— Стой, трус! — властно остановил его Философ, и Пеструшка повиновался. — Снимай с него твои джинса…

— Не нужны мне джинсы… — стучал зубами Пеструшка.

— Нет, тебе очень нужны джинсы… Ты не можешь жить без джинсов. Без настоящих фирменных джинсов… — ласково приговаривал Философ. — Снимай, тебе говорят! Да можешь не сдирать с него ботинки. Джинса расклешенные… Постой, не беги! Дай ему в лоб кастетом, Пеструшка, чтобы у него навсегда отшибло память! Молодец! Ты растешь на глазах! А теперь надо слинять…

Они пробежали несколько кварталов, не встретив в темноте ни души. Пеструшка вдруг зашатался и упал на колени. Его тошнило.

— Дай-ка мне джинса… — сказал Философ. — Проверю фирму…

И чиркнул револьвером-зажигалкой, осветив ярлык на заднем кармане джинсов язычком пламени.

— Лажа… — сплюнув, сказал Философ. — Югославские… Клиринговые. Не фирменные…

7

Крохотная старушка с расторопными глазами шла по берегу канала, легко держа в одной руке дерюжный мешок, где ничего не позванивало, потому что там лежала только бутылка «Кубанской горькой», которой не с чем было сталкиваться. Старуха шевелила палкой осенние пожелтевшие кусты, но бутылок в них не было. Не было, потому что похолодало, и культурный отдых на траве с закусками и бутылками прекратился. Старушка подумала о том, что еще остались футбольные матчи и надо полностью переключиться на какой-нибудь стадион. Там под трибунами всегда много бутылок, хотя ездить туда — это большой конец, и рядом нет знакомой приемщицы стеклотары, которая брала бы бутылки по десять копеек вместо двенадцати, но зато без очереди.

— Здравствуйте… — раздался голос.

Старуха подняла голову и увидела перед собой девушку в кепке.

— Вы не помните меня? — спросила девушка… Старуха подозрительно оглядела ее:

— Не помню.

— Я была здесь месяц назад… — сказала девушка в кепке. — Я сидела вот на этом холме рядом с одним человеком. Его голова была наголо обрита. Рядом стояла оранжевая машина, набитая бутылками. Вы подобрали пустую бутылку из-под шампанского и спросили, можно ли взять ее. Тогда бритый человек сказал, что через день он привезет вам на машине много пустых бутылок. Припоминаете?

— Ну и что? — настороженно спросила старуха.

— Он вам привез пустые бутылки, как обещал?

— Мало ли кто что обещал… — хмыкнула старуха. — Это он перед вами обещался, форс показывал. А потом забыл, да и все. Если он не дурак, так он сам бутылки сдал…

— Простите… — сказала девушка в кепке и быстрыми, хотя и неуверенными после больницы шагами пошла прочь.

Девушка в кепке почувствовала, что с бритым человеком что-то случилось, если он не привез пустые бутылки, как обещал. Девушка в кепке хотела его увидеть, а почему — и сама бы не могла себе объяснить.

Девушка в кепке помнила только его фамилию. В справочном бюро ей сначала не захотели дать справку. Девушка в кепке очень попросила. К счастью, Ардабьевых в Москве оказалось немного, а Ардабьев, подходящий по возрасту, был только один.

Найдя его дом, девушка долго нажимала кнопку на восьмом этаже, но никто не открыл ей дверь.

Девушка в кепке вышла из подъезда и огляделась. Во дворе никого не было, только четверо под деревянным грибком забивали «козла». У одного из них на ногах почему-то были женские тапочки с помпонами.

Девушка подошла к столу и спросила:

— Скажите, кто-нибудь из вас знает Ардабьева?

— Откуда всех знать… — пробурчал человек в тапочках с помпонами. — Это не то, что в прежних коммуналках. Теперь все в своих квартирах прячутся, как в норах. Я сам четыре года здесь живу, а фамилии соседки по лестничной клетке не знаю. Вот друг друга в нашей компании мы знаем. «Козел» соединил. А какой он из себя, этот Ардабьев?

— Бритый. У него оранжевый пикап. Он живет на восьмом этаже, в четыреста шестнадцатой. Я звонила в дверь, но никто не отвечал. А мне его обязательно надо увидеть.