Олег Грудинин - Комсомольский патруль Страница 29

Лошадь понатужилась, сдернула с места примерзшие сани.

— Городской-то — отчаянный, — рассказывала девушка дома. — Наши и то боятся в тайгу поодиночке ходить. Худое у нас место, глухомань. А ружье у него большое, двенадцать калибров, в акурат как у нашего бати.

Девушка вздохнула, вспомнила, что ружье-то здесь, а батька на фронте, и, махнув рукой, побежала в правление.

Председатель уже успела уехать куда-то и только на следующее утро узнала, что Костя отправился один.

Большую часть пути Лепилин ехал без приключений. Мимо проплывали одетые в снежные шубы ели, пихты, высоченные лиственницы. В воздухе стояла тишина, лишь скрипели полозья узких саней да изредка в лесу ухало разорванное влагой и морозом дерево. Снег мягко шлепался вниз с широких еловых лапок, поднимая серебристые, похожие на крошечные взрывы, облачка снежной пыли.

Наконец стало темнеть. Костя, посматривая на покрытую инеем лошадь, уже стал подумывать о том, как он остановится на ночлег, распряжет лошадь, разведет большой костер и наварит густой горячей похлебки. Но лошадь вдруг забеспокоилась. Она ни с того ни с сего стала вздрагивать, настороженно двигать ушами и вдруг тихонько заржала, призывно и жалобно. Идущий рядом с санями Костя подсел в них сбоку и, намотав на руки вожжи, чмокнул губами.

— Н-но, глупая, почуяла стоянку? Скоро приедем, дам тебе сена.

Он легонько тронул лошадь вожжами. Будто только этого и ожидая, лошадь рывком перешла на широкую рысь, потом понеслась галопом.

— Стой, стой, сумасшедшая!! Тр-рр!

Костя привстал и с силой потянул на себя вожжи.

— Да стой ты! Что с тобой случилась?! — оглянувшись, он обомлел и привалился к передку: в наступающей темноте, далеко за санями, молча неслись стремительные серые тени.

«Волки! — холодея, сообразил Костя. — Волки!»

Он уже не дергал за вожжи. Лошадь с храпом мчалась вперед. Сани мотало от одного края дороги к другому. Уцепившись за передок и с трудам удерживаясь в санях, Лепилин бормотал что-то. Глаза его, не отрываясь, следили за приближающимися тенями. Три, четыре, шесть, семь... Вдруг волки начали отставать и почти мгновенно исчезли. Еще ничего не понимая, Костя некоторое время с ужасом продолжал всматриваться в бегущую темноту. Неожиданно лошадь остановилась. Широкие бока ее судорожно поднимались и опадали, в животе животного что-то екало. Выскочив из саней, Лепилин заметался по обочине дороги, лихорадочно собирая лежащие под снегом сучья для костра. Сложив их горкой, он бросился за охапкой сена к саням и тут все понял: мяса не было. Лепилин громко заплакал. Слезы текли по щекам, падая на ложу бесполезного теперь дробовика.

Волки больше не появлялись.

Дождавшись кое-как утра, Лепилин медленно поехал на так и не распряженной лошади обратно. Километрах в трех от ночной стоянии валялись начисто обглоданные кости. Лепилин вспомнил, что именно в этом месте сани два раза так бросило из стороны в сторону, что он едва удержался, уцепившись за оглоблю. Сложив жалкие остатки костей в сани, Лепилин поехал домой.

Узнав все обстоятельства дела, директор завода сначала приказал Костю отдать под суд.

— Из-за легкомыслия и хвастовства потерять почти сто килограммов мяса! — сказал он. — В такое время! Вдобавок он трус, забыл о ружье. Под суд!

Через два дня после этого решения директор вызвал к себе членов комитета комсомола училища.

— Так вот, — сказал он, хмуря седые, нависшие брови. — Вас он оставил без мясных обедов, что хотите, то и делайте с ним: скажете судить — будем судить. Мяса больше училищу не дам, — добавил он. — Кроме вас, другое рабочие есть. Вы свои лимиты исчерпали.

Костю не судили. На открытом комсомольском собрании, продолжавшемся три с половиной часа, где присутствовало все училище, выступил Сергей Чайкин, которого Лепилин после нечаянно подслушанного разговора считал своим злейшим врагом.

— Что ж, исключим Лепилина из комсомола? — спросил он. — Год назад я был бы за это решение, но теперь думаю иначе. Все это время он жил и работал вместе с нами. Недостатки его мы знали, но очень мало занималась ими. Я думаю, что нельзя отдавать Лепилина без боя. Судить его да выгнать легко. Сделать настоящим человеком труднее. Мы, комсомольцы, — сказал он, — пойдем по трудному пути. Эта для Лепилина тяжелый урок, а тяжелые уроки, дольше помнятся. Он оставил нас без мяса, забыл, кому и от кого вез этот дорогой подарок. Больше он никогда о таких вещах не забудет. Не сможет забыть. Я в это верю.

Тряхнув головой, Сергей сел на место и, уже сидя, добавил:

— Строгий выговор ему с предупреждением для лучшей памяти, сукину сыну!

И опять Костя плакал. Он не скрывал своих слез, и никто никогда не напоминал ему о них.

— Да, я против. Повторяю, исключать его не следует.

Член райкома комсомола Костя Лепилин поочередно посмотрел в глаза каждому из членов комитета.

— Я вот сидел и думал, ребята, как мне поступить. Как мне сказать так, чтобы вы поняли, где она — правда. Нет смысла повторять то, что уже сказано. Черных поступил безобразно. Он индивидуалист, эгоист. Когда меня хотели исключить из комсомола... Не улыбайтесь, честное слово, так было, это длинная история, сейчас ее рассказывать ни к чему. Я тоже забыл о коллективе, потерял чувство ответственности. Один парень тогда спросил: «Вы уверены, что Лепилин пропащий человек? Что его нужно выбросить из нашего коллектива? И будет ли по-комсомольски снять с себя ответственность за его поступки? Ведь мы с ним живем уже целый год. Мы ему были и товарищами и семьей». Как видите, я имею право предостеречь вас от крайнего шага. Теперь решайте. И еще... я верю, — Костя пристально посмотрел на Черных, — он как следует подумает и прямо, только прямо скажет, что у него на сердце. Не будем его торопить. Пусть думает, сколько ему нужно.

Воцарилось молчание. Григорий сидел, низко опустив голову. Ребятам стало ясно, что говорить он не сможет. Прошло несколько минут.

— Ставлю на голосование, — объявил, наконец, секретарь, — кто за то, чтобы Черных исключить из школы?

Одна, две, немного погодя третья рука медленно поднялись.

— Кто против?

Тоже три руки, четвертая — секретаря.

— Остается. Понятно? Слышал, Черных? Если ничего не имеешь сказать, ты свободен. Иди.

Григорий медленно встал и пошел к выходу. На пороге он вдруг обернулся.

— Вот что, — словно через силу сказал он, не глядя ни на кого... — Давно я хотел сознаться, что понял, да... чего-то не мог. — Он перевел дыхание. — Специальность для меня... это нужное дело. Вот так... Спасибо, что не исключили.

Он потоптался, медленно, по-воловьи повернул свое могучее туловище и, больше ничего не сказав, вышел.

Поговорив еще немного с ребятами, Лепилин отправился домой. На улице его поджидал Черных. Тяжело ступая, он шагнул навстречу Косте. Непривычное напряжение мысли, как в зеркале, отражалось на его большом широком лице.

— Ты что, — участливо спросил Костя, — забыл что-нибудь или спросить хочешь?

— Нет, — вытащив из кармана брюк плотный сверток, парень, тяжело дыша, протянул его Косте. — Нате. Я бы все равно... Так или так, не подумайте... Это половина, что у меня есть. Не по душе мне. Отдайте им. Директору или кому.

Черных мучительно покраснел и с трудом спрятал свои огромные ручищи за спину. Затем, широко шагнув, с неожиданной ловкостью проскользнул в узкую щель полуоткрытой двери. Костя развернул пакет. В нем были деньги.

...После продолжительного совещания штаба мы решили деньги Грише Черных вернуть и сделать вид, что ни о чем не догадываемся.

— Что ж, я смекаю, вы рассудили правильно, — задумчиво проговорил подполковник Топорков, приглашенный нами на совещание и до последнего момента не вмешивавшийся в споры. — Деньги он отдал, по всей вероятности, ворованные, то есть «свою долю» с обмундирования. Ершов-то, выходит, не зря болтал, а? Но он, Черных, пока ни в чем не признается, побаивается. Фактов никаких не расскажет. Значит, снова поднимать дело, начинать следствие пока не имеет смысла. Хорошо уже, что в этом парне пробудилась совесть. Ваша задача теперь — поближе к себе его притянуть. Кстати, может случиться, что наша догадка и не верна. Может, он просто в порыве великодушия решил как-то возместить ущерб, причиненный по его вине школе. В жизни все бывает. Поэтому поживем — увидим. Согласны?

— Согласны, — радостно подхватил Болтов. — Я тоже думаю, что он в порыве великодушия. Дельно, что мы пария этого, Черных, спасли, а если толкнем обратно к ворам, и тех спугнем.

Лицо его на секунду затуманилось, он потер ладонями щеки и, как бы смахнув тень, снова заулыбался.

— А хорошие мы дела творим, товарищ подполковник, верно? Один наш Ракитин чего стоит. Как он жуликов тогда ловил, а? В Автово? Здорово! Ха-ха-ха!

Смех у Болтова получился неожиданно тоненький; неприятный. Топорков неодобрительно покосился на Кирилла...