Аркадий Первенцев - Матросы Страница 29

— Заметили, Михаил Васильевич? — Воронец развел руками, и брови его разлетелись в стороны, подчинившись появившейся на его круглом лице улыбке. — Расплывчато отвечает — возможно, займусь тем, возможно, этим…

Ступнин подсказал старшине недостающий аргумент:

— Если я не ошибаюсь, товарищ Архипенко, перед призывом вы были шофером в колхозе? Мне помнится, я держал в руках ваше свидетельство. — Архипенко благодарно кивнул и смахнул пот со лба быстрым движением руки. — Так вот и выход. Колхозы механизированные, потребность в кадрах огромная… Вас ждет старенькая мать?

— Да, — выдохнул Петр.

— При матери взрослый брат. Тоже механизатор, — вмешался Воронец, не ожидавший, что его подведет старший помощник, всегда ратовавший за оставление на сверхсрочной лучших старшин.

Архипенко обратился к Ступнину:

— Моего младшего брата тянет на флот, товарищ капитан второго ранга. Вот он, если попадет сюда, прирастет…

— Кто его знает, — возразил Воронец. — Издалека море всегда тянет молодежь. А хлебнет соленой водицы и… Нет, давайте лучше посерьезней потолкуем. Вы, будем думать, нужны в колхозе, но и на флоте необходимы.

— Сигнальщики найдутся, товарищ капитан третьего ранга, — упрямо проговорил Петр.

— Да, — замполит поежился, выключил вентилятор. Послышался шум воды — каюта находилась близко от ватерлинии. — Что же делать? Насильно мил не будешь. Советую продумать еще раз и материально.

— Хочется радости от своего дела…

— Радости? — переспросил Ступнин одобрительно, не требуя никакого ответа. Его умные, глаза с большим любопытством остановились на Архипенко.

— Даже так! — воскликнул Воронец. — А тут для вас нет радости?

Архипенко все больше заинтересовывал Ступнина. Тут не цыкнешь и категорическими формулами не проймешь. Оказывается, всюду бродят мысли, будоражат мозги, и Энгельс свободно прогуливается на полубаке, присаживается к отдыхающим матросам у фитилька и ведет с ними высокие беседы.

— У вас нет радости от вашего труда, — снова пришел на помощь не только Архипенко, но и замполиту Ступнин, подавшись вперед всем своим сильным телом. — Конечно, условимся не ловить друг друга на слове, раз и навсегда установим, что каждому из нас не чуждо понятие патриотизма — мы сознательные, порядочные, ясные люди… Почему же нет радости, Архипенко?

— Не привыкну, — слова вырвались у Петра, как вздох. — Здесь все готовое. Хочу сам, своими руками… Если говорить скучным словом — производить хочу, а не только потреблять. Понимаете меня, товарищ капитан второго ранга?

— Мы оба понимаем вас, — просто ответил Ступнин и откинулся на спинку кресла.

Архипенко встал, руки по швам.

— Ну хорошо… Идите, — разрешил Воронец.

Чуть пригнувшись в дверях, Архипенко вышел в коридор. Тускло горели лампочки. По подволоку, в магистралях и многожильных проводах, казалось, стремительно пульсировала кровь, дающая жизнь могучему организму.

Творцами этой неуемной механической жизни были черные люди, скрытые от посторонних взоров в самой глубине. Там, у форсунок, в грохоте стремительно сгораемого мазута, работали возле котлов машинисты, ярые труженики, безвестные герои, кочегары, о которых не зря сложили самую драматическую морскую песню.

Среди них был никогда не унывающий Карпухин. Архипенко решил подождать его и присел на палубу возле люка, откуда обычно выныривал его давний друг.

Карпухин, сдавая вахту у котельной установки, шутливо инструктировал молодого машиниста:

— Борись за бездымность, браток, за экономию топлива, за бесперебойную работу механизмов. Если по твоему недосмотру выйдет из строя котел, то главные двигатели не смогут работать на заданном режиме. И знаешь, что за этим последует?

— Знаю, — в тон Карпухину и тоже на ухо, чтобы осилить шум, отвечал сменщик.

— Что?

— Корабль потеряет ход.

— И не только. Остановится турбодинамо, оружие и приборы корабля останутся без электропитания, — весело балагурил Карпухин. — Подрегулируй форсунку! Так! Хорошо!

— Тебе, видно, больше не с кем потравить, Карпухин? — прокричал ему машинист — На полубаке народу много. Там потравишь.

— Желаю счастливой вахты!

По сложным и привычным лабиринтам, поднимаясь все выше, Карпухин достиг, наконец, звездного неба.

— Ах, мать честная, — сладко прошептал он, откинувшись на поручни трапа. — Как живут! Райская палубная жизнь!

Он жадно раскрыл рот, и свежий воздух наполнил его емкие, как кузнечные мехи, легкие. Приподнявшись на руках, Карпухин ловко выбросил на палубу ноги, стукнули подковками башмаки.

Продолжая наслаждаться ночной прохладой и запахами моря, прогретого еще летними солнечными лучами, Карпухин приблизился к неподвижно сидевшему Архипенко и примостился возле него.

— Здравствуй, дух! — ласково поприветствовал его Петр.

— Привет махальным!

Обменявшись стереотипными шутливыми любезностями, друзья приступили к главному.

— Говорил? — спросил Карпухин.

— Да.

— Ну как?

— У меня на неделе только одна пятница…

— Значит, решил?

— Чего спрашиваешь? Не знаешь, что ли?

— Решение не чугунный кнехт, можно сдвинуть.

— Я тверд в своих решениях.

— Про Марусю не говорил?

— Нет.

— Правильно. Как начнешь о семейных проблемах, сразу почему-то все принимает гриппозный характер.

— Насчет матери не выдержал, — тихо сказал Архипенко.

— Другое дело. Мать у каждого одна, а вот невест и жен…

— Флотский народ идет на сушу и крепит ее… — продолжал Архипенко какую-то свою мысль.

Карпухин встрепенулся, блеснули его зубы.

— Это ты сам? Или замполит?

— Сам.

— А дальше? В том же духе?

— Что дальше? Нашу братву, традиции, выучку никогда не забуду.

— Только не сердись, если Маруся не по-твоему выстирает или выгладит рубаху. Мы ведь отсюда классными прачками выходим, — пошутил Карпухин, понимая настроение своего друга.

Волны бежали, словно отары белорунных овец в темной степи. Тихо покачивались мачты, чубатые от радиолокационных антенн. Карпухин покуривал из кулака. Пахучий дымок сигареты приятно щекотал ноздри. Хотя дело было решено, Карпухин бесхитростно развивал перспективы флотской жизни. Крейсер скоро поставят в док на ремонт, а половину команды пошлют на верфи.

— На «Истомина» пойдем, классный, говорят, крейсер, нового типа, — продолжал Карпухин.

— Откуда знаешь? — Петр продолжал думать о своем.

— Ребята видели. На верфи.

— На верфи — одно, в море — другое. Да вскоре отойдет мода на надводные корабли.

— А мне все равно. Что надводные, что подводные. Я у котлов всегда в подводном состоянии. Ниже ватерлинии.

— Понятно. А все же… — Архипенко вздохнул, сердце ныло. — Думаю остаток времени использовать на все сто.

— То есть?

— Агротехникой подзаняться, книгами обзавестись по животноводству. И еще кое-что почитать. Сам знаешь, неудобно будет, если я какой-нибудь там сульфат-аммоний с аммоналом спутаю или бобовые злаки с лавровым листом котлового довольствия… Карпухин улыбнулся:

— Конечно подзаймись. Это полезней, чем лежать и заклепки посчитывать… Не люблю сватать, а… Эх, и житуха начинается на Черном море! Одним словом, гранд-флит!

— Гранд-флит — одно, гранд-колхоз — другое.

— Опять свое? Не знаю, как у вас на Кубани, а у нас еще далеко не гранд. Уходит из колхозов молодежь.

— Зря, — буркнул Петр. — Уйти легче всего.

— А куда же деваться? Не везде Кубань. У вас что не так — природа выручит. Земля-то какая! Сам говорил, дышло сунешь — тачанка вырастет.

— Дело разве только в одной земле? Дело в людях. Землю и у нас приходится удобрять. Люди — главное… те, что не норовят утечь из колхоза. Вот хотя бы Помазун, я рассказывал тебе, помнишь? Ему в бочке и то слаще, чем в колхозе.

— Люди, конечно, — самое главное. Все решают люди, — мягко, стараясь не раздражать приятеля, согласился Карпухин. — Потому я и остаюсь на флоте.

— Всякому свое.

Петр впервые понял — отдаляется от него старый друг, раз уж не сошлись их интересы. И ему стало очень грустно.

Карпухин уже поклевывал носом, в усталой полудреме дослушивал фантазии Петра, которые нисколько не трогали его. Ему хотелось полностью насладиться воздухом после тяжелой вахты.

А надышавшись, можно оставить приятеля наедине с его думами и, спустившись в кубрик, забраться на подвесную койку второго ряда, раскинуться насколько возможно в тесной брезентовой люльке и дать законный отдых своему уставшему телу.

Ничто не способно разбудить матроса, ничто, кроме тревоги. Уж тут хоть на полутонах протруби сигнал — подобно шквалу, срывается с коек матросский народ. Расслабленные в духоте подпалубных помещений полуголые люди, спящие в самых разнообразных позах, стонущие, всхрапывающие, бормочущие, в тысячные доли секунды превращаются в энергичных, крепких, как сталь, и быстрокрылых, как птицы, членов боевого экипажа: тревога выметает всех со стремительной, изумляющей силой. Атомный век, пожалуй, на флот пришел раньше, чем на сушу. Матросу гораздо легче и проще примениться к новым режимам боя, усвоить кибернетические законы мгновенной реакции на любую обстановку.