Кирилл Усанин - Григорьев пруд Страница 29

А что он еще мог сказать, если действительно ему было хорошо? В этот дом он приходил как в свой. Знал, что где лежит, любил играть с племянницами — у Ивана с Валентиной были две девочки, — вел себя не столько как дядя, поучающий все и вся, а как старший брат, от которого нет никаких секретов и тайн. Саша мог пробыть у Ивана и день, и два, и неделю.

...Ивана Саша застал в сараюшке, приспособленной им под столярную мастерскую. Жарко пылала печь-времянка, весь пол был устлан стружками и мелкой белой пыльцой, пахло густым смолянистым запахом.

Иван стоял за верстаком, рубанком счищал стружку с доски. Саша пристроился рядом на табурете и стал шкурить другую доску, уже готовую для дела.

Иван любил мастерить. Почти вся домашняя мебель — посудный шкаф и этажерка, письменный стол и табуретки — была сделана его руками. К нему приходили с заказами, но он отговаривался и только изредка делал что-нибудь для людей. Ему говорили: «С такими руками можешь далеко пойти». — «Эт точно, — охотно отзывался Иван и тут же спрашивал: — А зачем?» Его начинали поучать, он слушал внимательно, соглашался, но когда заходил разговор о том, что вот он, Иван Заболотнев, мог бы в два счета нажить себе неплохой капиталец, Иван отмахивался, морщился: «Не стоит. Мне и так хорошо».

Однажды Валентина, поддавшись на уговоры соседей, пыталась склонить мужа на этот, как ей казалось, легкий, удачливый путь, но Иван с удивлением посмотрел на жену, что-то хмыкнул и ушел спать, хотя еще было рано.

— Каким тебя ветром занесло? — после долгого молчания спросил Иван.

— Попутным, прямо от Стариковых.

— Ну? — удивился Иван. — Уже побывал? И как, не чудил Петро? Эт точно? И гараж показывал?

— Показывал.

— А что говорил?

— Попросил не забывать.

— Только и всего?

— Да.

— Ну? — Иван даже перестал строгать. — Прямо-таки удивительно, какой послушный стал. А вот на меня до сих пор дуется. Поучил я его тут маленько.

Теперь пришел черед удивляться Саше. Он-то знал, что Ивана не так просто вывести из себя, силу зря прилагать не станет, пока не убедится, что иначе нельзя. Но такое с ним бывало редко, да и то случалось с чужими людьми. А тут своего пришлось усмирять! Видать, крепко обидел Петро Ивана. Для верности, чтоб убедиться, спросил:

— Неужели так и было?

— А чё, терпеть я от всякого должен? Ни за что. Мы грязные дела никогда не вытворяли. В нашем роду такое не полагалось — взять да облить помоями. А он решился. Со зла да спьяну, а больше со зла. Сам вроде шутит, а какая тут шутка, когда Августа вся трясется, за рукав его, бесстыжего, тянет. А он за свое, не унимается: «Знаю я вас, всегда вы такие, весь ваш род заболотневский такой...» Тут уж я не утерпел. К нему подсел да так вежливо спрашиваю: «Какой же такой? Договаривай». Он и жмякнул: «Дерьмовый». Вот тут уж я не сдержался. Он аж к порогу отлетел, а потом тихонько-тихонько — и за дверь.

— А как же Августа?

— А чё Августа? Спасибо, конечно, не сказала, но и встревать не стала. Поняла, что к чему... Об нас такое? Да знал ли он, подлец, как жизнь-то нам далась?.. Черный хлеб завсегда сладким казался. А он, поди, к пирожкам привык, ему наши трудности ничто... Вот и кочевряжится...

— Это из-за машины, — вздохнул Саша.

— Ну, машина, ну и что, зачем же помои лить?.. Да еще об отце стал говорить... А зачем говорить, раз ты его не знаешь... Да еще попрекать... Нет, я таких сквалыг не уважаю, эт точно...

Тут Саша, волнуясь и готовясь уже сказать Ивану, как он прошлым летом искал могилу отца, подвинулся ближе к брату.

«Подожди, Иван. Разве не видишь, как я истомился? Ты же чуткий, отзывчивый, всегда первым угадывал нехитрые мои мальчишеские секреты. Неужели за эти полгода, что мы не виделись, я изменился, стал чужим, непонятным? Вот уж сколько времени рядом находимся, а ты ровным счетом ничего не замечаешь!»

Но не успел и слова промолвить — дверь распахнулась, и ловко, не мешая друг другу, вкатились в сараюшку залепленные снегом Леонидовы дети — Васька да Сережка, в один голос дружно завопили:

— А папка открытку получил! В Москву собирается, за машиной. Вас зовет! Срочно!

4

Почтальонша принесла открытку после обеда, часа в четыре. Улыбаясь, подала ее Тамаре, сказала:

— С радостью великой тебя, подружка. Дождалась, — и задержалась, чтоб увидеть, как радоваться будет Тамара, и растерялась не меньше хозяйки, которая вдруг переменилась в лице. — Как только получила, так сразу поспешила к тебе, — словно оправдываясь, сказала почтальонша, полагая, что известие это принесла она слишком поздно.

— Нет, ничего. Спасибо, — машинально ответила Тамара.

Так и ушла почтальонша, не узнав причины столь неожиданной перемены. А Тамара как села, так и сидела не шевелясь, с испугом поглядывая на открытку, как бы еще сомневаясь в том, что это именно та самая открытка, в которой ясно написано:

«Просим Вас уплатить за автомашину «Москвич-408» четыре тысячи пятьсот два рубля двенадцать копеек до двадцать шестого февраля сего года».

Прибежали с улицы дети, и она тотчас послала их к Саше: пусть объяснит, что это значит.

Так и сидела, пока не пришел с работы Леонид, молча подала ему открытку. Леонид тоже растерялся, на молчаливый взгляд жены ответил тяжким вздохом. И установилась тишина, тягостная, медлительная, вроде той, когда приходит беда. На уме у обоих вертелись одни и те же слова, но высказать вслух не решались.

Почти одновременно пришли к ним мать и Мария и Саша с Иваном. Тут же, на кухне, скорехонько раздевшись, толклись ребятишки. И никто не гнал их спать, хотя время их давно уже вышло.

— Так сколько же не хватает? — первым поставил конкретный вопрос Иван.

— Шестьсот рублей, — сказал Леонид.

— Больше надо. Не бесплатно же полетишь, — догадалась Мария.

— Значит, больше, — вздохнул Леонид.

— Эт точно. Рублей семьдесят — сто надо.

— В общем ровно семьсот, — заключил Саша.

— Да-а, сумма... — протянула Мария.

Мать покачала головой. Тамара бросила открытку на стол.

— Пропади оно все пропадом.

— Ну, зачем же? — спокойно сказал Иван. — Сто пятьдесят я кладу. Кто еще?

Мария пожала плечами:

— Кой-что было, поистратилась. Если бы знала... Но рублей пятьдесят найдется. До получки доживем.

— Петру кланяться придется, — вспомнила мать, и все посмотрели на нее.

— Поможет ли? — усомнился Леонид. — От машины отказался, в обиде. А тут как узнает...

— А почему не поможет? Поможет.

— Эт точно! — воскликнул Иван. — Свояк же. Раз дело такое, как быть? Мать верно говорит. Иди, Леонид, не тяни.

— Не даст, — робко вздохнула Тамара.

— У дяди Пети тысяча рублей на книжке, мне сама Наташка говорила, — сообщил Васька, сияя глазенками.

— Вот еще, тысяча. Два раза по тысяче да еще по два раза. Вот сколько, — возразил Сережка.

— А ну, спать! — прикрикнула на них Тамара. — Ишь путаются под ногами.

— Мы не хотим, — захныкали ребятишки.

— Я кому сказала?! — Но в голосе Тамары не было строгости.

— Идите, не встревайте в дела взрослых, — вмешалась мать и повела упирающихся детей в спальню.

Все молчали, ждали ее возвращения. Может быть, что-нибудь еще надумает, такое, чтоб уверенность полная была, чтоб уж ни в чем больше не сомневаться? Но по виду матери, вернувшейся из спальни, поняли: сказать ничего другого не скажет, мать снова, не так уверенно, хотя и настойчиво, повторила:

— Надо идти, чего же медлить. Под лежачий камень и вода не течет.

— Эт точно, тянуть тут нечего, — оживился Иван. — Пойдем с тобой, Леонид, выбьем деньги из нашего дорогого зятька.

— Ты уж сиди, — почти с испугом сказала Мария. — Забыл, что ли? Пусть лучше один идет. Так надежнее.

Леонид взглянул на жену. Тамара пожала плечами: поступай как знаешь. Перевел взгляд на Сашу, неуверенно попросил:

— Пойдем, Саша, сходим с тобой.

Саша тотчас же согласился и лишь по дороге подумал о том, какими глазами он будет смотреть на Августу с Петром. Ведь подумают, — а подумают наверняка, — что вот он ради брата готов и деньги просить, быть заступником. Может быть, он и высказал бы эту мысль Леониду, но тот упорно молчал.

Так молча дошли до ворот дома Стариковых, взглянули друг на друга: что ж, пошли, что будет, то будет.

Вся семья была в сборе, сидела за столом, ужинала. Августа пригласила к столу. Не отказались, выпили по кружке горячего чаю. С каждым глотком Леонид чувствовал, что уходит уверенность, как бы растворяется вместе с сахаром. Заторопился и закашлялся так, что слезы из глаз показались. «Этого еще не хватало», — ругнул себя Леонид и, чувствуя, что напряжение достигло накала, выдохнул залпом:

— Деньги мне нужны в долг. На машину не хватает — пятьсот рублей.

И открытку, уже помятую, вытащил из грудного кармана, протянул Петру.

— Во здорово! — воскликнул Володька, но отец так взглянул на него, что тот сразу притих.