Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный Страница 29

— Маркел делал, что партия велела, — возразил Тимофей. — И сейчас идет партийным курсом.

— Да как же ему верить, если уже однажды изменил своему классу?

— Разве это измена? — начал горячиться Тимофей. — Как ты не поймешь?! Мы ведь сами ту политику проводили. Ленин в ней видел единственный выход из затруднений.

— Не от хорошей жизни, — уточнил Громов. — Чтобы голод не задушил. Временная уступка. А сейчас отступление кончилось, — рубанул он. — Дай волю этой мелкобуржуазной стихии — все завоевания революции прахом развеются.

— Согласен, — обронил Тимофей. — Ограничивать кулака и вытеснять. Вытеснять и ограничивать. Но опять же — кулака. Распространять эти меры на всех, кого подняла новая экономическая политика? На ту часть сознательного крестьянства, которая поддержала нас в трудную пору? Как хочешь, Артем, но Ленин никогда бы не пошел на это.

Они возвращались к конюшне. Громов упрямо наклонил голову. Во всей его фигуре — нахохленной, суровой — проглядывала непримиримость. Готовый усомниться в его приверженности делу партии, он метнул короткий, быстрый взгляд на Тимофея. После этого разговора Тимофей стал еще более непонятен ему. С одной стороны — красный боец, решительно порвавший со всем укладом жизни своей родни. А с другой — какая-то неопределенность, нерешительность, когда надо быть непреклонным. Громов даже не допускал мысли, что, схлестнувшись с носителями мелкобуржуазной заразы в деревне, можно ограничиться полумерами. А по существу, ведь именно к тому ведет Тимофей. И это больше всего возмущало Громова.

— Ленина не трожь, — резко сказал он. — Нам еще учиться и учиться у него настоящей твердости.

У конюшни Громов вырвал повод из рук озадаченного Маркела, вскочил в седло, тронул. Тимофей шел рядом, у стремени. Возле ворот

Громов придержал коня. Прощаясь, сказал, будто подытожил то, о чем все это время думал:

— А Маркела выстави. Чужой он. Отрезанный ломоть...

14

Лил дождь, и не было ему конца. Временами барабанил в стекла, а то, гонимый внезапным порывом ветра, торопливо пробегал по лужам. И снова лил, лил — отвесно, прямыми стрелами вонзаясь в сочившуюся влагой землю.

Школьное помещение опустело — дети разбрелись по домам. Вместо них пришли взрослые. Наспех убрав клочки бумаги, сор, оставленный после уроков, сели за столы.

Елена обвела взглядом поредевшие ряды своих учеников.

— Совсем плохо, — сказала. — Или дождя испугались?

— Воры не пушшают, — отозвалась Пелагея Колесова. — Отож я Харлаше велела хату караулить.

— Из своих шкодничает, — вставил Игнат. — И все тех обижают, кто сюда ходит.

— Что ж, — медленно заговорила Елена, нащупывая нужный тон, отыскивая верные слова, чувствуя, что и эти факты можно и нужно использовать в своей работе. — Что ж, — задумчиво повторила, — вот вам еще одно из проявлений классовой борьбы. Давайте разберемся. Скажи, Игнат Прохорович, — выгодно хотя тому же Милашину, чтоб мужик грамоте учился?

— Куда уж, «выгодно», — горько усмехнулся Игнат. — Бывало, обведет круг пальца, и не опомнишься.

— Верно. Только надо следить за своей речью, — напомнила Елена. — Надо говорить «вокруг пальца».

— Нам поначалу хоть буковку до буковки пришшепить, — вздохнула Пелагея. — Уж такой труд, такой труд! Нынче Митяшкину книжку читала. Аж упрела. А он, гаденыш, каже: «Неуд вам, маманя, за такое чтение». Так-то.

— Милашин, слышала, и германские книги читает, — сказала Фрося.

— Чул и я, — поддержал ее Игнат. — Слышал, — глянув на Елену, поправился. — С колонистами путается Егорий Матвеевич. А с тех книг узнает все, хозяйства касаемо.

— И не только это, — направила Елена разговор в нужное ей русло, — а и то, как свой классовый интерес соблюсти, как прижать народ, чтоб прибыли больше взять.

— Поди ж ты! — вырвалось у Игната. Он разволновался, повернулся к Маркелу, сидящему рядом с ним: — Как же это понять, чтоб книги учили шкуру драть с человека?

— Есть, к сожалению, и такие, — проговорила Елена. — Грамотный человек сам разберется, где правда, а где обман. Потому такие, как Милашин, и не хотят, чтоб люди знали грамоту, чтоб брались за книжку. Они боятся, что тогда людям на многое откроются глаза, что труднее будет держать их в узде.

— Видал как? — качнул головой Маркел. — Выходит, одно с другим связано.

— Свой интерес, что Егорий Матвеевич соблюдает, я, к примеру, разумею, — заговорил Игнат. — У каждого мужика такой интерес имеется. А как оно разуметь — «классовый»?

Начинался разговор, несколько уводящий от основных занятий, которого, тем не менее, Елена никогда не избегала. Она считала, что при каждом удобном случае надо раздвигать перед слушателями рамки общего представления о мире, жизни, о борьбе партии за социализм. Учитывая уровень развития своих слушателей, старалась, может быть, до некоторой степени упрощенно, зато доходчиво и ясно рассказывать о важном и серьезном.

— Игнат Прохорович задал интересный вопрос, — сказала Елена. — Но чтоб ответить на него, надо уяснить, что такое классы, откуда они появились, как возникли.

— Вот-вот, — подхватил Игнат. — Что оно за штука такая на нашу голову?

Ее слушали внимательно, ловя каждое слово, как дети — округлив глаза и раскрыв рот. Да они и были большими детьми. Не зная грамоты, они даже простые истины воспринимали как откровение. Елена видела это, чувствовала, с какой жадностью тянутся они к знаниям, и это умножало ее силы, воодушевляло.

— А теперь, — сказала она, — еще об одной особенности всех этих денежных мешков. Как только трудящийся люд поднимается на борьбу за свое освобождение, вражда между отдельными хозяевами, между группировками капиталистов и даже государствами прекращается. Верх берут классовые интересы. Как раз те, о которых спрашивал Игнат Прохорович. Класс угнетателей объединяет свои усилия и выступает против тех, кто хочет свергнуть существующее беззаконие. Так было всегда. Так были потоплены в крови неоднократные восстания рабов. Так, именем бога, жгла инквизиция средневековья на кострах вольнодумцев. Так были подавлены Парижская коммуна, революционные выступления европейского пролетариата в прошлом столетии, первая русская революция тысяча девятьсот пятого года... А когда под руководством Ленина, большевиков свершился Октябрьский переворот, буржуазия четырнадцати стран, забыв свои распри, бросила войска против молодой Советской республики.

— Тут-то они и обломали зубы, — не без гордости заметил Игнат. — Откатились. Не выдержали напору.

— Не