Владимир Рублев - Семья Страница 3

«Что ж, вот я и здесь, в ее городе, — рассеянно посматривая вокруг, думает он. — Она, пожалуй, сейчас в школе. Может, вот это и есть ее школа?» Он останавливается, наблюдая, как из дверей огромного двухэтажного здания с криком и смехом вывалилась и стала растекаться в разные стороны шумная гурьба малышек. «Нет, она писала, что ее школа на окраине города», — вспомнил Валентин и, почему-то облегченно вздохнув, пошел дальше.

Лишь к вечеру, когда на зимние сумеречные улицы из окон зданий упал электрический свет, Валентин снова подошел к уже знакомому дому, решив, что Галина вернулась из школы.

И действительно, Галина пришла домой еще засветло, а сейчас, включив свет, проверяла ученические тетради. Работа требовала полного внимания, но в мыслях нет-нет да и промелькнут слова матери, которая, уходя в школу, будто мимоходом сообщила:

— Какой-то военный днем долго стоял у нашего дома. Не Валентин ли?

Галина смущенно промолчала, склонившись над тетрадью, но в душе была благодарна матери, что та разделяет ее беспокойство.

Нина Павловна ушла. Галина не раз тревожно подходила к окну, разглядывая с высоты второго этажа прохожих, но из военных никто не останавливался у дома. Больше месяца не пишет Валентин, и это молчание неожиданно: последние полгода письма от него приходили через два-три дня. Что же теперь случилось?

Услышав на лестнице твердые шаги, Галина замерла, затем тихо подошла к двери. Робкий стук показался ей удивительно громким и отчетливым...

Валентин притворил за собою дверь, поставил чемодан и мгновенно охватил взглядом стоящую перед ним девушку. «Вот она какая в жизни, сестра моего командира! Может быть, и не она это, не Галинка?» И не заметил, что назвал ее так, как шесть лет назад называл старший лейтенант Александр Васильевич Жарченко — первый командир Валентина в боевой обстановке.

Почти полгода стрелок-радист Валентин Астанин служил в экипаже старшего лейтенанта Жарченко. Они не только вместе летали. Жарченко всюду проявлял о нем братскую заботу, и Валентин не мог не оценить этого. Они сдружились так близко, что даже письма читали вместе.

Александр Васильевич письма получал часто. В одном из них сестренка Галя прислала ему фотографию.

— Пять лет уже не виделись, совсем взрослая Галинка стала, — вздохнул он, передавая фото Валентину. — Я ведь еще до войны начал службу... Двенадцать лет ей было, когда ушел.

С фотографии на Валентина глянула темноглазая девушка. Пушистые волосы заплетены в толстые косы. Джемпер, обтянувший ее маленькую грудь, делал Галинку очень похожей на девочку.

— Хорошая сестренка у вас... — сказал Валентин.

— Понравилась? — обрадовался Александр Васильевич и посмотрел на Валентина таким взглядом, что тот смущенно отвернулся.

— Кончится война — поедем к нам... — ласково положил ему руку на плечо старший лейтенант. — Хорошо у нас в Свердловской области, эх, как хорошо, Валентин!

Он растянулся на весенней траве и замолчал, видимо, вспоминая родные места.

А через несколько дней, вероятно, в те часы, когда наши войска ворвались в Берлин, старший лейтенант Жарченко был убит самым глупым для летчика образом: при возвращении на грузовой машине из штаба полка.

Трудно было Валентину писать первое письмо в семью Жарченко: нелегко сообщать родным, что человек, которого они ждут, уже никогда не переступит порог родного дома. Валентин не надеялся на ответ, но Галина написала. Он ответил ей, и так завязалась переписка. Валентин знал, что ей больно писать ему, и попросил не отвечать на очередное письмо, хотя понимал, что этим разрубает единственную связь с родными погибшего друга. Но Галина запротестовала, она не могла потерять из виду человека, который как-то связывал их семью с Александром, знал так много о фронтовой жизни брата.

Шло время, война кончилась, вернулись в семьи уцелевшие воины, а те семьи, куда они не вернулись, еще раз оплакали свое горе — может быть, еще горше, чем при получении похоронной. А время двигалось вперед и вперед, и Валентин, служивший в армии, даже не заметил, что в одном из послевоенных писем он ни слова не сказал об Александре Васильевиче, а в одном из писем Галины не было вопроса о нем. Видно, такова уж жизнь: гибель одного человека послужила сближению двух других.

Конечно, они еще ничего не решили для себя, но письма день ото дня становились доверительнее, теплее, пока, наконец, обоим не стало ясно: в этой переписке — их дальнейшая судьба. Но и Галина, и Валентин не высказывали этого в письмах открыто и прямо, и тем нетерпеливее было ожидание решительной встречи.

И вот они стоят друг перед другом. И это было какое-то странное ощущение: знать, что стоящий перед тобой человек уже близок тебе чем-то и видеть, что — нет, нет! — он еще совсем незнаком тебе. Да, да, незнаком... И потому стремишься охватить его взглядом всего и хочется понять, так ли близок он, так ли сходен с тем другим человеком, каким рисовался он вот уже несколько лет в воображении.

Но больше молчать нельзя, становится неловко.

— Здравствуйте... — первой опомнилась Галина, а Валентин, взяв ее руку, на какое-то мгновенье задержал ее дольше, чем следовало бы при первой встрече. Галина смущенно покраснела и отвернулась, она уже знала: это он, он — Валентин, которого она так ждала, еще не зная, к чему приведет их встреча.

— Ну, проходите же! — улыбнулась девушка.

Но Валентин, увидев лужу от оттаявших сапог, долго переступал с места на место, виновато поглядывая то на Галину, хлопотавшую возле умывальника, то на злополучную лужицу.

— Я наследил... — тихо проговорил он.

— В наказанье придется снять сапоги... — засмеялась Галина. Ей все больше нравилось смущение Валентина. Захотелось сказать ему что-то теплое, ободряющее. Но она ничего не сказала, лишь тепло посмотрела на него. Валентин перехватил этот ласковый взгляд. И, вероятно, только этого ему и не хватало, чтобы очутиться в том настроении, когда все делается легко, когда все взгляды, полные признательности, бессознательно адресуешь лишь одному человеку и смех свой, не задумываясь, отдаешь лишь ему... И хочется сказать много слов, счастливых и нужных, а ты говоришь самые пустячные, и все другое остается лишь в недомолвках, движениях, улыбках и взглядах.

...Нина Павловна вернулась, когда на улице было уже совсем темно, а Валентин с Галинкой, забыв счет времени, радостно взволнованные сидели на диване, разглядывая семейный альбом Жарченко.

— Мама! — вскочила Галина и бросилась ей навстречу в переднюю. Валентин быстро встал, в голове моментально пронеслось: «Мать Александра Васильевича. Ей, конечно, больно будет видеть меня... Меня, а не сына».

В прихожей зазвенел голос Галины:

— Мама, угадай, кто к нам приехал?

Дверь открылась, Нина Павловна, переступив порог, вздрогнула и попятилась назад, но, всмотревшись, пошла навстречу Валентину, а ощутив его руку в своей, вдруг припала к Валентину и беззвучно заплакала.

— Что вы, Нина Павловна, — растерянно говорил Валентин, чувствуя, как его губы подрагивают. — Не надо, Нина Павловна... Не надо...

Успокоившись, Нина Павловна села на стул и как-то жалобно улыбнулась:

— Извините, Валентин... Чем-то Александра, Сашу моего, напомнили вы, вот я и испугалась сначала.

— А я в военном, потому и похож, — дрогнувшим голосом произнес Валентин, и в уголках его упрямого рта скользнула беспомощная ответная улыбка.

После ужина Нина Павловна виновато посмотрела на Валентина и дочь:

— Вы уж не будьте в обиде: не могу сегодня долго с вами посидеть, поговорить... Сердце снова разболелось.

И она ушла в соседнюю комнату.

— Хорошая у меня мама... — после тяжелого молчанья сказала Галина. — Все ей можно доверить, все она поймет.

Валентин внимательно посмотрел на девушку:

— А вы ей все рассказываете?

— Конечно. Зачем же скрывать от матери... — горячо заговорила Галина, но, поймав его удивленный взгляд, потупилась и тихо сказала:

— Она же все письма ваши читала. Как друг Александра, вы ей очень близки.

— Только как друг Александра Васильевича?

Галина быстро вскинула глаза:

— А разве этого мало?

Но поняв, что именно хотел сказать Валентин, застенчиво сказала:

— Не надо об этом, Валентин... Мы о многом писали в письмах друг другу, но письма — лишь какая-то частица правды о человеке.

Валентин нахмурился:

— Как же мне быть?

— Очень просто... — ответила Галина. — Будьте нашим гостем... Моим и маминым... Живите пока у нас, а там... Устроитесь на работу, осмотритесь, как говорится, и может быть, совсем по-другому все решится.

Сказала она это не вполне искренне, движимая инстинктивной боязнью ошибиться в выборе друга. И ей очень хотелось, чтобы Валентин ответил такое, что смяло бы, отбросило прочь ее сомнения.

Но он отвернулся, хмуро кусая губы, затем глухо произнес:

— Ну что ж, гостем, так гостем. Надеюсь, в гостях долго не задерживают?