Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 Страница 3

У меня, вероятно, кончается время. Двадцать лет не было съезда — в двадцать минут трудно уложиться, чтобы высказать все, что накопилось.

Хочу немного остановиться на содокладе т. Симонова.

Мне понравилось пафосное окончание содоклада, где т. Симонов наконец с должной силой обрушился на серость и посредственность. «Мы, — говорит он, — почти никогда не ставим вопрос об ответственности критики, которая превозносит до небес среднее или слабое в художественном отношении произведение, путая все критерии оценок в литературе, сводя на нет все наши разговоры о необходимости повышения мастерства. А между тем нам и здесь надо требовать строжайшей ответственности, надо морально судить за безответственную болтовню» и т. д.

Грозно звучат эти слова. Почти уголовной ответственностью дело пахнет. Хорошие слова! Давно надо было их сказать.

Но напрашиваются вопросы: товарищ Симонов, а вы, будучи редактором «Литературной газеты», редактором журнала, не мало ли напечатали статей (пусть за другой подписью, но вы же были редактором!), где путались все критерии и среднее и слабое превозносилось до небес? Не вы ли лично превознесли до небес пьесу Зорина, очень плохую, и политически вредную, и в художественном отношении беспомощную? А потом что-то сквозь зубы, невнятно процедили насчет «ошибки»?

А будучи облечены доверием и полномочиями писательской общественности, представительствуя от имени писательской общественности в разных комиссиях и заседаниях, часто ли вы, набравшись мужества, отстаивали объективность и требовательность в оценках, спорили, доказывали, что среднее — это среднее, а плохое — это плохое? Что-то нам, рядовым писателям, о таких случаях неизвестно.

И не считаете ли вы, товарищ Симонов, что вы лично тоже обижены критиками, то есть обижены в сторону излишнего, безудержного захваливания и перехваливания всего содеянного вами в литературе по всем жанрам, в которых вы работаете? Ведь, право же, если суммировать все, что было написано, сказано о вас, все то, что вам выдано, — никто из старых русских, самых великих, никто из современных писателей такого не удостаивался. Не кажется ли вам, что этого все же многовато?

Если судить только по всему этому, по возданному вам, то можно подумать, что вы гениальный писатель. Но полагаю, что и вы сами не считаете себя таким.

В самом деле, давайте обратимся к проверке временем и к главным героям романов. Это хорошая проверка. Это один из первых признаков большой литературы — запоминаемость до смерти главных и даже не главных героев.

Ведь невозможно представить себе читателей книги «Как закалялась сталь», которые через год или даже через десять — двадцать лет забыли бы имена героев этой книги. Невозможно забыть героев «Молодой гвардии». В «Педагогической поэме» много персонажей, и всех их помнишь. В «Тихом Доне» множество персонажей, но помнишь их не только по фамилиям, но и по имени-отчеству, и все они, как живые, стоят у тебя перед глазами. А вот персонажи ваших романов и некоторых пьес, даже главные герои, что-то быстро забываются.

Самая последняя ваша вещь — «Товарищи по оружию», еще типографская краска не высохла, а уже что-то тускнеют в памяти персонажи.

Может быть, это мой личный недостаток? Может быть, меня подводит плохая память? Но почему же она не подводит меня в других упомянутых случаях, а подводит только в том случае, когда читаешь ваши книги?

Нет, товарищ Симонов, давайте все же честно признаем, что и по отношению к вам и вашему творчеству критики совершили немало преступлений.

Ну, что теперь поделаешь! Теперь уж, задним числом, вам не стоит, не нужно, пожалуй, затевать с критиками судебные тяжбы, привлекать их к ответственности.

Теперь уж народ ждет от вас, что вы в дальнейших своих работах поднимете свое творчество, подтянете его к уровню того, что было выдано вам раньше, так сказать, авансом.

Съездом должен не закончиться, не завершиться большой разговор о нашей литературе, а только начаться. Всегда лучше, приятнее думать и мечтать о будущем, нежели подводить итоги уже сделанного. Нам есть у кого учиться в старой русской литературе и в литературах народов Советского Союза. Мы — дети великих отцов. У нас в советской литературе есть могучие художники слова, у которых надо учиться и учиться.

Кому из нас, товарищи, не известно чувство горькой неудовлетворенности? Кому из нас не казалось иной раз все написанное им просто чепухой против действительно настоящей, большой литературы? И не только сам мечтаешь написать что-то хоть в малой мере приближающееся к хорошим образцам литературы — вообще ждешь появления хороших книг от других авторов как праздника.

Не может быть, чтобы наше время не родило своих Горьких, Чеховых, Некрасовых!

Но пока они не родились, давайте мы все писать лучше! Таланта своего, конечно, не перепрыгнешь. Если тебе не дано быть Толстым, то, пожалуй, и не будешь им. Но надо все же писать в полную меру своих сил и способностей. Надо так писать, чтобы не стыдно было смотреть в глаза нашим читателям, людям живого, созидательного труда, подлинным творцам и строителям жизни. Так писать, чтобы литература наша стала действительно могучей движущей силой в нашем обществе. Чтобы во много раз возросла наша помощь партии в коммунистическом воспитании масс. Чтобы народ, строящий коммунизм, поминал нас, писателей, всегда и всюду только добрым словом!

Справка, с которой на II съезде писателей выступил В. Овечкин

Я должен здесь дать небольшие справки по поводу того места в выступлении т. Агапова, где он сказал, что я против мероприятий Советского правительства, и по поводу моего отношения к статье Померанцева. Этот вопрос был затронут в выступлении товарища Ибрагимова.

Товарищи делегаты, очевидно, помнят, как и в связи с чем т. Агапов обвинил меня в том, что я против советской власти. В стенограмме и в «Литературной газете» выражения его смягчены, но слово не воробей…

У меня сейчас есть копия одного из не опубликованных пока писем А. М. Горького насчет Переделкина. Письмо датировано 1933 годом, 28 февраля. Я зачитаю выдержки.

«…возражаю.

Прежде всего и решительно возражаю против идеи — построить «городок писателей». Создать такой городок — это значит изолировать писателя от действительности, которая, быстро меняя внешние бытовые формы, а вместе с этим идейно-психологическое наполнение, властно требует от художника слова напряженного наблюдения и всестороннего изучения процесса этих изменений… Сидя на одном месте, не много узнаешь. Даже для того, чтобы написать «Записки охотника», нужно было походить, поездить по лесам и болотам Тульской, Калужской, Смоленской губерний. Могут возразить, что Гоголь написал «Мертвые души», не разъезжая «на перекладных» по России. Для современных условий советской жизни это не возражение, к тому же Гоголем создан кошмарный гротеск, который самого автора испугал до безумия. Наш литератор должен быть человеком крайне подвижным… Если две, три сотни работников литературы поселить на одной улице, то при наличии хорошо воспитанной прошлым способности обращать внимание прежде всего на пороки, недостатки, ошибки, глупость и пошлость ближних, — литераторы, может быть, отлично будут знать друг друга, но весьма сомневаюсь, чтоб литература выиграла от этого. В «Городке писателей» неизбежно возникнет некий свой «быт», в нем, вероятно, немало места займут факты столкновения честолюбий и самолюбий и прочее сугубо обывательское истребление времени на творчество пустяков. Разумеется, быстро возникнут группировки на почве чисто бытовых отношений, а в результате получим не «Городок писателей», а деревню индивидуалистов, взаимно неприятных друг другу…

Нет, я против отсевания литераторов в сторону от жизни, против возможности искусственного создания «касты». Это преждевременная затея. Для того чтоб она хорошо удалась и принесла социально полезные плоды — нужно подождать до поры, когда явится иной «живой материал». Кстати, о материале: материал литератора передвигается в пространстве, во времени, за ним нужно ходить, следить, и в этом отношении работа литератора беспокойней работы ученого».

Еще одна выдержка из письма (вообще все письмо очень интересное):

«…вот что было бы крайне важно и полезно: построить здание, нечто вроде «Клуба мастеров культуры», — где крупнейший ученый — физик, математик — мог бы встретиться с рабочим-изобретателем, литератором, живописцем, музыкантом, где литератор мог бы прочитать рукопись своего рассказа, акт своей пьесы, а биолог рассказал бы литератору о достижениях его науки, где можно было бы демонстрировать модель машины новой конструкции и показать картину. Культурная сила такого учреждения, его влияние на взаимное обогащение «мастеров культуры» опытом — вне спора, совершенно ясно. И разумеется, организация такого центра стоила бы государству значительно дешевле, чем «Городок литераторов», — монастырь для грешников, создаваемый ради усиления греховности их». (А. М. Горький — И. М. Гронскому, 1933 год, 28 февраля.)